И видел я, что делает она со зла. Поссорились. Ушла она в большую комнату, дверь закрыла, плакала взахлеб, маму вспоминала, а я сидел в маленькой комнате, и так муторно было на душе. Скверное это дело — ссоры в семье. С чужим, да еще незнакомым, поссорился на улице, разошелся и — забыл, не видишь его. А тут — в одних стенах, молчком обходиться не будешь. Тяжело после ссоры начинать, то есть не начинать даже, а продолжать совместную жизнь, будто отломилось что-то, кусок какой-то, и не вернешь его, не прилепишь обратно. Пошел к жене, стоит она в углу, плачет. Хотел обнять, не подпускает. Ну, кое-как помирились. О выключателях больше разговора не затевал, вижу, свет горит впустую, подойду, погашу. Раз в неделю брал отвертку, розетки подтягивал.
Однако ссоры не прекратились, возникали по разному поводу. Я их не затевал, видит бог, и ссориться не умею. Гляжу, делает она что-то, а не так. Подскажу, а она мне: «Почему ты считаешь, что я все должна делать так, как хочешь ты?» — «Не потому, — говорю, — что я так хочу, каприз это мой, так надо делать, принято, все нормальные люди так делают, и родители мои, помню, учили…»
Она сразу плакать, упреки, и в конце концов я оказывался виновным. Что за черт! Стал я размышлять тогда: в чем дело? Вот, рассуждаю сам с собой, молодая девушка впервые уехала так далеко от дома, родных, в неведомую Сибирь, к едва знакомому человеку, и не в гости, а чтобы стать его женой, жить с ним. Край чужой, город чужой, ни друзей, ни близких, климат и тот другой, ко всему надо привыкать заново. Поневоле затоскуешь, руки опустятся. Вот если бы со мной такое случилось, как бы я вел себя?
Так думал я и тут же начинал возражать себе. Тысячи девушек ежегодно уезжают из родных мест: по распределению, на стройки, замуж ли выходят. И — ничего, живут. Одни лучше, другие — похуже, но в общем живут. Вон, на целину уезжали, в голую степь. Дом — палатка, на снегу, на ветру. А тут город, квартира, удобства какие-то. Другое дело — мало мы знали друг друга до совместной жизни. Быть может, это и является главной причиной ссор?..
Помню, на Шегарке, — сам я деревенский, — в деревне моей, да и в других, в которых доводилось побывать на своем веку, парень с девкой, перед тем как пожениться, долго гуляют. Тогда это называлось «ходить». А уж мое поколение и те, кто за нами, они — «дружили». В городах, там — «встречаются». А чего бы им, спрашивается, «ходить», когда они с пеленок один другого знают, вместе росли, на улице играли, за одной партой нередко столько лет сидели. И родителей: он — ее, она — его, и жизнь дворов своих до мелочей знают. Ан — нет. Одно дело — играть на улице, гулять вечерами, другое — жить семьей. Понимали оба. В городах полгода если встречаются — редкость, быстренько договариваются. Так же быстро и расстаются. В деревенских семьях, как, впрочем, и в городских — теперь я и городскую жизнь знаю так же хорошо, как и деревенскую, — все что-нибудь не так. Что-то обязательно мешает семье держаться дружно. Обиды. Распри. Ссоры. Упреки взаимные: ты такой-то, а ты — вон какая!..
Мои родители, бывало, так ругались — казалось, потолок сейчас обрушится на них. Сцепятся, конца края не видать. Теряли самообладание, всякий контроль над собой и такое говорили друг другу, что мне до сих пор стыдно. Казалось, что жизнь совместная совершенно немыслима после этого. Однако разводов по деревне я не знал. Поругались, час-другой молчат, не смотрят друг на друга, потом мать, делая что-нибудь, скажет: «Отец, где-то у нас там ножницы были, подай». Отец встанет, найдет ножницы, принесет. Глядишь, уже разговаривают как ни в чем не бывало. До следующей ссоры. Правда, и понять их надо было. Время такое: ни поесть досыта, ни одеть чего. А семья, как и все деревенские семьи, здоровая. Потом уже, когда подросли мы, помогать стали, ссоры все реже, реже. А теперь и совсем прекратились: старики. Одна дума — о днях последних своих, часах последних. Отссорились…
Да… это я к тому говорю, что прежде, чем сойтись, надо узнать один другого хорошенько. А так, как мы?.. Да и то, сказать если, когда нам было дружить-гулять. Случай такой: упусти момент, пропадет человек. Потом жалеть станешь. Как говорят украинцы: хватай вареник, пока сырой. Вот я и схватил. Вот я и…
То, что мало мы знакомы были, — главное, конечно. Но было и еще что-то, что мешало нам жить в мире и согласии, это понимал я. Скучно ей, видимо, было и в доме моем, и со мной. Да, скучно. Надо было сделать нашу жизнь более интересной, а как — я не знал. Телевизор был у нас. Оба литературных еженедельника выписывали. Журналы кое-какие. Для жены — «Экран», «Силуэт». Частью журналы брал в библиотеке. И книги приносил. Да книги у меня и дома были. К этому времени стал я кое-что соображать в книжках и собрал хотя и небольшую, но довольно приличную библиотеку. Редких, правда, книг не было, но интересные были. Хемингуэй, например, в четырех томах. Бунина девятитомник. Лермонтов полный… Да книжками ее не удивишь: филолог, она знала литературу, во всяком случае, должна была иметь представление. Ни в концертный зал филармонии, ни в театр мы не ходили — жена стеснялась своей беременности. И за город не ездили. Посмотрели по телевидению несколько спектаклей местного театра, игра актеров жене показалась слабой. Еще в гости звали нас, мы к себе приглашали: вот и все. А что еще можно было придумать, я и сам не знал. Оглянешься вокруг: все живут такой же монотонной жизнью. Будние дни — работа, заботы домашние, в выходные — развлечения посильные или же поездки за город, на участки. Теперь многие увлечены этим: заводить участки. Покупают машины, строят гаражи с погребами. Как правило, участок километрах в десяти, пятнадцати от города. За неделю надышится горожанин бензином, оглохнет, отупеет от рева машин, ждет выходных, чтобы за город вырваться. А там — тишина, воздух, и лес, и речка, если в удачном месте участок достался. А потом — подспорье большое: картошка своя, не надо на базар ходить. Свои овощи, ягоды разводят: для себя и на продажу. Окупается все кругом…
Сказал я жене про участок, а она и слушать не хочет. Не люблю, говорит, я эти сады-огороды, как и сибирскую природу твою, как и всю деревенскую жизнь. Хочешь — заводи, только сам станешь участком тем заниматься. Просто поехать за город — другое дело. Снять где-нибудь избу недельки на две. А участок — зачем. На том разговор наш о сельском хозяйстве благополучно закончился…
Так вот, после очередной ссоры, переживал, размышлял я, планируя, как бы это улучшить нашу, жизнь, а время между тем шло. Взяла жена декретный отпуск, и поехали мы проведать ее родных. Представьте себе степь, где ни речек, ни озер, не лесов, в степи этой городок, а в нем рудники и всякие там предприятия с коптящими в черное небо трубами, деревья с пожухлой листвой. На одной из окраинных улиц старый дом. В нем жила мать моей жены с младшей дочерью своей, мужем ее и сыном — четырехлетним парнишкой. Когда я увидел тещу, больную, изработанную вконец, давно уставшую от жизни, встававшую чуть свет и ложившуюся в постель к полуночи, я вспомнил мать свою и товарок ее — деревенских баб наших, которые тянули вместе с быками колхозное хозяйство в войну и еще долго после, пока не состарились совсем и не ушли на пенсию.
Я сразу стал называть тещу матерью, помогал, как мог, пока гостил, и, судя по всему, понравился ей тоже. На руках ее находились дочь и зять, да еще мальчишка, которого собирались отдать в детсад и все почему-то не могли отдать. Помня, что я гость, я старался относится к молодым по-родственному: вежливо и ровно. С тещей мы помногу разговаривали, и когда она спросила, как мы живем, не стал ее огорчать и сказал, что живем мы хорошо.
Родители мои, через полгода после того, как мы навещали их, поженившись, приехали навестить нас. Они привезли нам деревенских гостинцев, но жена встретила их нехорошо. Она почти не разговаривала с ними и всячески старалась показать, что приезд их ей неприятен. Это были мои родители, я их любил, как любила она свою мать, а я был уверен, что она любит свою мать, ничего плохого они ей не сделали, наоборот, на первых порах нашей жизни старались, как могли, помочь, несмотря на старость свою и немощь. Но жена моя, считая меня виновным во всех неудачах семейной жизни, считала виновными и родителей. Родители, видя и понимая все, скоро уехали. Провожая и прощаясь, я не мог смотреть в лица им, так было стыдно. По правилам игры, мне следовало бы тогда устроить дома скандал вплоть до рукоприкладства, как это приходилось часто наблюдать и в сельской, и в городской жизни, но давно и твердо понимая, что никогда никакими скандалами дела не поправишь, не стал затевать я даже разговора. Кроме того, я надеялся очень, что со временем она все поймет и изменит свое отношение и ко мне, и к моим близким. А тут еще беременность ее и привязанность моя: привязался я к жене очень, несмотря ни на что. Вот ведь как случается…
