– Дело не во мне. Они добираются до купца. У него в руках дела огромной компании. Видно, он очень богат.

– Их намерения неизвестны. Достаточно, что мы понимаем это. Учти, они готовы оставить тебя в покое, если ты откажешься. А Готфрид позаботится о твоем вознаграждении. Ты получишь его без всяких усилий.

– Завтра я возвращаюсь. Один. И я останусь там.

– Хорошо. – Сказал Артенак – Ты решил. Учти, если я правильно понял, эти люди будут искать ссоры. Так они смогут расправиться с тобой. Ты не должен брать в руки оружие. Твои намерения должны быть мирными. Немедленно созывай всех вокруг. Чужие глаза защитят тебя лучше всего.

Утром я погрузил мешок на осла, которого подарил мне Артенак, и погнал его посреди улицы к своему дому. Я бы удивился, если бы кто-то напомнил мне о недавнем намерении покинуть Иерусалим и ехать домой. С тех пор все изменилось. Небо, земля, воздух – все стало другим. Несмотря на близкую опасность, я находился в восторженном состоянии, и так вступил на знакомую улицу. Время близилось к полудню, жара набирала силу, но было людно. На меня посматривали с интересом. Наши расселились по городу, как пришли, каждый со своими, и знали друг друга в лицо. Здесь я был чужаком. Я уже подходил к дому, как путь мне преградили двое. И явно не спешили уступить дорогу.

– Один осел на поводу у другого. Эй. Подними голову… – Сзади стоял тот, что призывал меня расправиться с купеческим сыном. Лицо его было белым, как зимняя луна. – Вот и ты. – Сказал он тихо, будто боялся растратить раньше времени свою ненависть. – Ты пришел. Кого ты хочешь предать теперь? Трус, на глазах которого убивают христиан.

Он разогревал себя злобой и хотел заразить ею меня. Второй молчал, но глядел презрительно. Он был, пожалуй, опасней первого. Лицо его было перекошено шрамом. Все это я успел заметить. Странно, но я был спокоен. И рассмеялся. Это остановило моего обидчика, как если бы я плеснул воду в разгорающийся огонь. Часто неосознанные движения тела и души спасают нас. Я улыбался. Вокруг стали собираться любопытные.

– Ты не сможешь опять убивать своих. – Закричал мой враг, обращаясь к толпе.

– Слушайте, слушайте. – Отвечал я. – Я шел в этот город два года. От самого Константинополя. Не для того мы брали город, чтобы проливать кровь. Я подчинюсь тому, что решит суд. Пусть передадут Готфриду, что его люди подвергаются оскорблениям. Пусть те, кто готовят расправу, знают, что дела их станут известны.

Видно, эти люди всерьез рассчитывали, что я стану сопротивляться, и они найдут повод для ссоры. – Ведите его к графу. – Подсказали из толпы – Пусть разберется. А мы проследим, чтобы все было справедливо.

Окруженные толпой мы подошли к распахнутым воротам. За ними был устланный коврами двор. Меня вытолкнули вперед. На возвышении у входа в дом под навесом стоял длинный стол, за которым, судя по беспорядку, пировали. Все это я запомнил смутно. Мне предстоял суд.

За время похода я видел Сент-Жилля лишь издали. Граф отправился в поход с благословения Папы. Он первым откликнулся на призыв церкви. Сент-Жилль был намного богаче любого в нашем войске, но все владения в Европе передал взрослому сыну. Сам он поклялся отвоевать восток у врагов Христа и закончить здесь свои земные дни. Многих людей, в том числе весьма знатных, он содержал на собственные деньги. В отличие от многих, графа нельзя было упрекнуть в корысти. Но характер у него был несносный. Он мог обидеть так же незаслуженно, как и приблизить к себе. Потому даже за деньги служили ему неискренне. Покупая новых наемников, он не мог рассчитывать на преданность старых. Обиды, злословие и подозрительность среди его людей были известны. Ранее злейшим врагом Сент-Жилля был Боэмунд Тарентский – хитрейший норман, немало потрудившийся для того, чтобы перессорить наших между собой. Но теперь Боэмунд выторговал себе Антиохию и удовлетворился этим, вместо того, чтобы идти дальше и брать Святой Город. Сент-Жилль перекупил себе на службу его племянника – храбрейшего и вероломного Танкреда, который и не думал скрывать преданности своему дядюшке. В войске смеялись, что Танкред получает деньги Сент-Жилля за то, что слушает его врага. Теперь в Иерусалиме Сент-Жилль капризно отказался от титула первейшего, но перенес свою подозрительность на Готфрида – наиболее достойного, который заслужил эту честь не только знатностью, но мужеством, не только благородством, но и похвальным стремлением к скромности и милосердию. А что Сент-Жилль? Не зря говорили, его невозможно уговорить, но очень просто перехитрить.

На вид Сент-Жилль был стар, с капризным лицом и розовыми губами, которые он постоянно протирал кончиком языка, будто облизываясь. Один глаз был закрыт. Сент-Жилль потерял его в бою с маврами, защищая христианскую Испанию. Заслуги его в этой войне были общеизвестны, даже теперь пели песни, сложенные в его честь. Король Альфонсо отдал за Сент-Жилля любимую дочь, которая годилась графу в дочери. Молодая жена делила со всеми трудности похода. Ее доброта примиряла многих с несносным характером мужа.

Сейчас Сент-Жилль сидел, погрузив расплывшееся тело в глубокое кресло, вынесенное прямо над покрытым ковром ступенями. Он был так близко, что я мог дотянуться до него рукой. Голова графа постоянно находилась в тени, но было заметно, ему жарко. Красное лицо было мокрым от пота. Он постоянно гладил голову, поднимая с висков редкие седые волосы. Он был явно раздражен, я появился некстати. Стражи отпустили руки и застыли по бокам. Сент-Жилль долго рассматривал меня, ворочая головой, как сидящая на ветке птица. Единственный глаз грозно сверкал, словно хотел просверлить во мне дыру.

– Чей ты? – Обвинения были ему, как видно, известны. – Что ты можешь сказать в свое оправдание?

– Я невиновен.

Граф пожевал губами, помолчал и распорядился: – Повтори еще раз, чтобы все слышали.

– Я невиновен. – Повторил я отчетливо и услышал за спиной гул возмущенния.

– Значит, ты сказал – невиновен. – Медленно, цедя слова, повторил граф. – Я понял. Ты позволил мусульманам убить нашего брата. Ты не помог ему. Ты мог схватить убийцу, ты мог лишить его жизни. Ты этого не сделал. Нашим людям ты объявил, что убийца – твой пленник. Ты спас его и, как видно теперь, отпустил. Его не могут найти. А пока ты утверждаешь, что невиновен. – Граф замолчал. Зловещие слова не оставляли сомнений. Лицо его побагровело, кровь, казалось, готова была проступить сквозь кожу. – Что скажешь?

– Невиновен. Я не видел убийцу. Он бежал. Я видел мальчишку и молодую женщину. За что мне было казнить невинных? Я был один. Никто не может опровергнуть мои слова.

– Пусть пройдет испытание. – Подсказали графу из-за моей спины.

Граф думал медленно. – Ну, ты готов? Если невиновен, огонь не тронет тебя.

К этому испытанию у нас, среди людей Готфрида относились с насмешкой, в отличие от провансальцев и других южан, которые верили в него свято. Наши каноники утверждали, что выдумано это испытание по наущению дьявола. Утверждавший невиновность должен был прилюдно миновать огненный коридор, и огонь не смел его тронуть. Недавно такому испытанию подвергся монах Бартелеми, чтобы доказать подлинность священного копья, найденного им в Антиохии. Монах сам вызвался на испытание и прошел сквозь него невредимым, что было признано бесспорным свидетельством его правоты. Те, кто продолжали сомневаться, не поверили бы и Иисусу Христу. А сам Петр Бартелеми скончался через две недели после испытания от ран и ущерба, нанесенного ему восторженными зрителями.

– Господь не даст ответа. – Будто кто-то подсказал мне. – Он будет затруднен в выборе.

– Почему?

– Эти люди – христиане. Те, на которых поднял руку мертвый. Любая овца угодна пастырю.

Сент-Жилль откинулся в кресле и глянул на меня с явным недоверием. Вытянул губы, как обиженный ребенок. Я видел, как быстро меняется его настроение и как трудно доходят до него разумные доводы. Похоже, он привык действовать наугад, и это не сулило мне ничего хорошего. Советчики могли подтолкнуть его к любому решению, а гонор помешал бы его исправить. Пока он размышлял.