Епископ настаивал, отдать Иерусалим под опеку Папского престола. Его доводы были понятны, ведь Папа воодушевил и организовал этот поход. Но князья справедливо полагали, что Иерусалим придется защищать оружием не менее, чем молитвой, и хотели, чтобы светская власть, по крайней мере, не уступала духовной. Потому верховную власть предложили сначала Сент-Жиллю. Здесь был умысел, граф получил благословение прямо из Папских рук и еще в Испании совершил первые подвиги за веру. Но упрямый кривой старик – так Артенак неуважительно назвал графа – отказался, сказав, что не станет носить лавровый венок там, где на Господа надели терновый. – Гордыни более, чем ума, – сказал Артенак, – но многие вздохнули с облегчением, зная сварливый характер провансальца. И теперь предложили корону Готфриду. Причем от души, заслуги Готфрида были известны, и его чтили все – простые люди не менее рыцарей. Готфрид по примеру Сент-Жилля отказался, но (тут Артенак, усмехнулся и, видно, о чем-то умолчал) потом уступил многим просьбам. И только высказал условие – называться не императором, а защитником Святого города. Он не хотел обидеть подозрительного Сент-Жилля, который решил, что Готфрид показной скромностью заманил его в ловушку. После первой встречи князья расстались не вполне довольные друг другом, и окончательное решение не было принято.

– Я посоветовал Готфриду держаться с Сент-Жиллем, как можно мягче, – сказал Артенак. – Но я буду убеждать его не упустить власть. Если Сент-Жилль станет королем, мы завтра перегрызем друг друга и потеряем город быстрее, чем приобрели. Среди наших только Гофрид обладает холодным умом, только у него хватит мудрости утвердиться и укрепить власть.

На следующий день меня позвал к себе наш сеньор. Пока лекарь делал перевязку, он, кряхтя от боли, рассказал, как мой отец спас ему жизнь. Он спросил, что я хочу. И я не знал, чего желать.

– Ответь, – спросил он. – Знал ли ты такого Редживаля? Есть люди, которые говорят, что этого Редживаля убили на твоих глазах. А ты спас его убийцу, объявив его своим пленником.

Тут я вспомнил наставление Артенака. – Ты не видел, кто убил. – Говорил он мне. – И впредь ты должен говорить только это. И ничего другого. Ничего.

Перед сеньором я повторил. – Когда я обернулся на крик, Редживаль был уже ранен. Он бы не дал себя убить жалкому мальчишке. Тот, кто убил его, скрылся.

– Они говорят, было иначе – Сказал сеньор. – Что ты не помог своему, и теперь защищаешь его убийцу. Сам Готфрид узнал об этом. Что скажешь?

– Только то, что сказал. Люди мои, я сам хочу ими распорядиться.

– Тогда я прошу тебя. Подари их. Готфрид просит тебя об этом. Мы сможем расплатиться, ты будешь доволен.

– После смерти Редживаля я оставил их в доме, который отметил своим именем. Я пришел сюда, и я здесь.

Лекарь закончил перевязку и вышел. Сеньор долго молчал.

– Значит, ты отпустил их. – Сказал он, наконец.

– Я должен был идти. Но дом принадлежит мне. Мой знак стоит на нем. И я собираюсь вернуться.

– Редживаль был одним из людей Сент-Жилля. Теперь, когда идут переговоры о судьбе города, и могут вспыхнуть старые обиды, герцог хочет оказать Сент-Жиллю услугу. Его люди требуют отомстить за убийство Редживаля. Они настаивают на своем, как и ты. Что скажешь?

– Позволь мне вернуться туда и решить.

– Пусть так. Учти, провансальцы злы на тебя. Ты находишься под нашей защитой, но будь осторожен.

Разговор был закончен.

– Я не мог поступить иначе. – Объяснил я Артенаку. – Но почему он не хочет подтвердить мое право?

– Ты имел право не уступать. Он защищал тебя, как в шахматах защищают пешку. Но есть и другие фигуры. Он дал тебе выбрать. И ты должен сам отвечать за этот выбор.

Что я мог ответить? Лицо девушки стояло передо мной. Оно звало меня. – Я вижу, ты действительно хочешь вернуться. – Сказал Артенак, читая мои мысли. – Я пойду с тобой. Не будем откладывать. К тому же, я вижу, тебе не терпится.

На рассвете мы отправились в путь. Нужно было использовать недолгое время, отделяющее ночную прохладу от удушливой дневной жары. Город был прибран. Уцелевших язычников заставили вывезти и сжечь мертвых. Грабеж закончился, теперь убийство наказывалось. Шатались беспокойные пьяницы, не отличавшие дневной свет от ночи. Появились старики, им нечего было терять, остальные еще прятались по убежищам и подвалам. Говорили, под Иерусалимом прорыты подземелья и многие обитают там, дожидаясь, пока остынет наш гнев. Везли в кожаных мешках воду. А чуть в стороне слышались мирные звуки городского базара. Он остался от нас по правую руку. Нам не нужно было таиться, но и не следовало без нужды попадаться на глаза нашим врагам. Улицы здесь представляют сплошные стены и трудно узнать, что происходит за ними. Но сам город лежит на холмах и часто открывается сразу весь. Сверяясь по башне, которую, как я узнал позже, называют Давидовой, я мог быть уверен, что иду правильно. Ближе к цели, я отыскал еще одну примету. Несколько кипарисов, которые здесь редкость, служили хорошим ориентиром. Так мы оказались на месте. Мой знак блестел и был заново наведен. Кто-то позаботился о моем владении. Улица оставалась пустынной, люди только просыпались. Слышались голоса и фырканье лошадей. Отсюда было уже недалеко от городских ворот, и улица стала намного шире и ровней.

Двор был тих, хранилище для воды казалось пустым целое столетие. Место, где лежал убитый, было прибрано. Артенак обошел вокруг, присматриваясь к каждому камню, осмотрел лавки вдоль стен, коновязи и показал мне выбитое над входом в дом изображение корабля.

– Это купеческий дом. – Сказал он. – И богатый.

Внутрь войти он отказался. И не пустил меня. – Хватит для первого раза. – Объявил он громко, взял за руку и вывел на улицу.

Редкие прохожие глядели равнодушно. Артенак высмотрел место, передохнуть. Закоулок уводил в глубокий овраг. Чахлые маслины не давали тени.

– В доме кто-то есть. – Пояснил Артенак. – Они следили за нами, и я не хотел попасть в ловушку. Думаю, это хозяева, они подновили твой знак, прячутся, и теперь, когда мы явились, решают, что делать. На дорогах полно солдат. Бежать трудно и некуда. Я думаю, они где-то рядом и нуждаются в твоей защите. Они боятся. Подождем немного.

– Да, это они. – Сказал Артенак, когда мы продолжили путь. – Та старуха и раньше шла за нами.

Я оглянулся. Солнце слепило глаза – Идем, идем. Она сама найдет тебя. Пора возвращаться.

Старуха провожала нас до дома и устроилась неподалеку. Она, казалось, дремала, не обращая на окружающих никакого внимания. Увидев меня, она встала, приглашая за собой. Я хотел вернуться за Артенаком, но она подняла палец, и я понял, что должен быть один. Она показала рукой в небо, приложила ладонь к щеке и голову склонила на бок, показывая, что спит. Потом она показала себе под ноги. Я должен был быть здесь, когда стемнеет.

– Можешь идти, – сказал довольный Артенак. – Но будь осторожен. А я буду знать, где искать, если ты не вернешься.

Вечером стало прохладней. В отличие от северных краев, жизнь здесь не замирает с темнотой, а ищет новые таинственные формы. Городские стены были обведены лунной каймой. Стража перекликалась небрежно, скорее, для вида, и, похоже, сплошь была пьяна. В городе осталось много вина и не меньше желающих выпить его, как можно быстрее. Таких сладких и замечательных вин, как здесь в Палестине, нет даже в Константинополе. От городских ворот доносились крики, люди пытались ночью попасть в город. Это были христиане, сбежавшие перед осадой. Но возвращались и язычники, уцелевшие после избиения. Задерживали всех и пропускали того, кто мог выставить угощение.

Старуха, молча, кивнула, приглашая за собой. Кое-где горели факелы, но дорога была хорошо освещена луной. Мы шли, стараясь держаться в тени. Здесь в северной части города многие улицы перекрыты арками, под ними стояла непроглядная тьма. Приходилось двигаться наощупь с выставленными вперед руками. Из-за оград и оконных решеток слышались тихие голоса. Женщина, неразличимая во тьме, притянула меня к себе, я чуть не упал ей на грудь, она громко рассмеялась вслед. Старуха была настороже. Иногда останавливалась и долго прислушивалась, прежде чем двигаться дальше. Когда я в темноте натыкался на нее, она ворчала, а когда отставал, выговаривала шепотом непонятно и зло. Дорога долго вела между стен, до них можно было дотянуться, разведя руки. Потом вышли на склон холма и в лунном свете стали видны два больших кипариса, застывшие черными свечками на противоположном склоне оврага. Ночью путь кажется намного длиннее, чем днем, но теперь мы были на подходе к нужному месту. И вновь погрузились во тьму. Внезапно старуха насторожилась. Она остановилась, выжидая, ухватила меня за руку, и потянула за собой в щель, откуда с громким писком выскочила крыса. Я услышал голоса. Старуха прижала ладонь к моим губам, призывая молчать. Вскоре пространство улицы, которое угадывалось из нашего укрытия, стало светлеть. Шли с огнем, большой компанией. Пьяные голоса старались перекричать друг друга. Людей было более десятка, и говорили все разом. Возможно, мне не подобало прятаться и обтирать спиной пыль, но выходить было поздно. Старуха вцепилась в меня изо всех сил.