Тогда в городе погибло немало христиан, крестоносцы, грабя, убивали всех подряд. Едва закончилась резня, которой доблестные (употребляю здесь это слово с насмешкой и презрением) рыцари увенчали свою победу, как отец приказал старухе служанке выйти в город и отыскать нашего спасителя. Отец остался доволен знакомством. Желание было общим, Раймунд влюбился в меня и искал встречи. Такие чувства между спасителем и спасенной служат пищей для рыцарских романов.

Я не осталась к нему безразличной, хотя само чувство питалось благодарностью. Женщины знают ему цену – более надежную и долгосрочную, чем цена безрассудной страсти. В первом случае, в отличие от второго, женщина умнеет, а не глупеет и может достойно управлять своим поведением. Но тут произошли события, которые решают судьбу вопреки нашему желанию. Именно потому, что они были игрой случая и пришли, когда опасность, казалось, миновала. Рыцари вышли из города для решающего сражения, а злодеи выманили отца из его тайника и убили. Судя по следам на теле, его пытали перед смертью. Мысль об этом нестерпимой мукой сжимает мое сердце. Подлым убийцам я шлю вечное проклятие. Вернувшись, Раймунд не смог требовать справедливости. Князья перессорились между собой и не стали бы разбираться. Потому мы покинули город, оставаться в котором было мучительно для памяти и опасно для жизни. Отец считал виновниками франкских купцов, которые наняли головорезов, чтобы устранить соперников по торговле. Они готовы перерезать горло, как только представится случай. Так и вышло. Потом, когда мы проезжали Яффу, я узнала, что и там наши склады разграблены. Убийство отца, исчезновение брата, поджоги и грабежи дома, которым наши предки владели около двухсот лет, не могли не отразиться самым пагубным образом на моем здоровье. Я стала разговаривать, запинаясь, делая остановки между словами, в горле у меня постоянно что-то мешало. Когда я села на корабль, плывущий в Европу, то испытала большое облегчение. Но горе продолжало давить тяжким грузом, я чувствовала, что не могу доставить мужу той радости, которую он вправе от меня ждать. Я постоянно грустила, часто плакала, это было выше моего желания. К тому же, как выяснилось вскоре, я не могла иметь детей. Первый же плод извергся спустя три месяца после зачатия, а дальше оно не наступало вовсе. На то, как видно, были причины, в том числе, упомянутые выше. Сколько раз я молила Господа, чтобы он помог мне стать матерью и укрепил тем самым наш брак. Хоть Раймунд относился ко мне с подобающей почтительностью, я не могла не ощущать себя источником его огорчения.

Единственный человек, который поддерживает меня, служанка Зира. Она выросла рядом со мной и мне не пришлось долго упрашивать ее, ехать. Зира верит в своих богов, чем смущает Раймунда, но не меня. Вразумил моего мужа наш священник странным доводом. Оказывается, Господь, не препятствует слугам оставаться при своих заблуждениях, предоставляя им свободу веры в обмен на усердие в службе. Преданность хозяину отличает многих язычников, и схожа с преданностью собаки. Я вижу в Зире живую душу, и благодарна, что она разделяет мою участь. Все прочее, ее дело.

Минуло несколько лет в чужой стране. Я оказалась не очень хорошей женой своему мужу и не могла роптать, когда узнала, что он уединяется с дочерью нашего арендатора по имени Товита. Связь их со временем перестала быть тайной, и он взял эту женщину в услужение. Их связь длится годами и принесла Раймунду мальчика с именем, сходным с материнским – Товий. Конечно, Товита питает ко мне не лучшие чувства, хотя, видит Бог, я ей не препятствую. У Товия я тоже не чувствую подобающего почтения. Сама я со временем вовсе избавилась от супружеских обязанностей и была не слишком огорчена. По своей природе я отношусь к этой стороне жизни достаточно безразлично, и те удовольствия, которые, как я слышала, ценят в супружестве женщины, оставляли меня равнодушной. Страх потерять Раймунда и остаться совсем одной, затерянной в чужой стране, несколько лет владел мной, но и он перестал пугать. Теперь я отношусь к своей земной участи с полным спокойствием.

Все эти годы мы жили замкнуто, не видя соседей. Брат Раймунда Михаил – юноша безрассудный ушел от нас несколько лет назад. Я относилась к нему хорошо и даже, как мне кажется, понимала его, хотя мне предпочтительнее жизнь созерцательная. От прочего, благодарю Бога, я была полностью избавлена. Даже болезни досаждали мне не слишком часто, хотя постепенно у сгиба левой руки проявилась шишка и несколько раз меня настигала лихорадка, связанная с горлом и животом. Но все разрешалось благополучно, я упоминаю об этом, не жалуясь. Несколько лет назад молния ударила в дерево, что против моих окон. Случилось это у меня на глазах. По странному совпадению, перед этим я несколько дней подряд вспоминала Иерусалим, хотя теперь думаю о нем намного реже. Может, потому, я сильно испугалась, и, глядя на пылающий столб, в который обернулось огромное дерево, утратила дар речи. К тому времени мой муж и я были предоставлены собственной судьбе. Уединение мое стало полным, не вызвав большого огорчения. Все эти годы я и так была достаточно молчалива.

За прошедшие годы Раймунд несколько раз наезжал к сеньору, повидаться с младшим братом. Я счастливо избегала этих утомительных путешествий. Наконец, в прошлом году Франсуа сам приехал к нам. Я видела его однажды малым ребенком, теперь это высокий красивый юноша с внимательным выражением лица, которое можно видеть у музыкантов, когда они настраиваются свои инструменты. Этот Франсуа одержим странной идеей, путешествовать в одиночку, и ездит по стране, подвергая свою жизнь опасности. Недалеко от нас он наткнулся на грабителей и вступил с ними в схватку. Раймунд выезжал тогда же. Я часто не сплю по ночам и размышляю у окна, будучи особо чувствительной к свету луны. Господь лишил меня речи, но оставил зрение и слух, так что потеря первого чувства лишь укрепила два других. По тому, что я вижу, я могу строить разные догадки, но предпочитаю ничего не замечать. Я не устаю благодарить судьбу, за то что она послала мне доброго человека. Чтобы он ни сделал – Бог ему судья, я всегда буду молиться за него.

На следующий день после приезда Франсуа произошло мое чудесное исцеление от немоты. Случилось это, когда я узнала на его пальце перстень моего отца. Это был он. Перстень Франсуа подарил сеньор, а тот, по его словам, обменял его перед возвращением из Палестины. Я оставила перстень Франсуа, хотя он выражал твердое намерение немедленно его вернуть. Отец, я помню, говорил, что этот перстень приносит ему удачу, но он не смог спасти ему жизнь. Зачем тогда он мне? В тот же вечер, как помню, меня особенно взволновал писк летучих мышей, налетевших сквозь окно и рассевшихся под сводом. Их горящие глаза, глядящие из тьмы, взволновали меня так, будто в комнату пробрался сам дьявол. Я ушла к себе и долго не могла успокоиться, потом разожгла свет и стала изучать себя в зеркале, чего не делала давно. На меня глядело испуганное бледное лицо, которое когда-то было красивым. Сердце колотилось. Я услышала шаги в коридоре и, почти сходя с ума от страха, дала себе приказ успокоиться. Товита шла пожелать моему мужу счастливых сновидений. Лежа в постели, я вдруг поняла, что впереди меня ждет быстрая смерть или решительные перемены. Я не испытала страха перед будущим, положившись, как всегда, на Его волю. С тем и заснула.

Два года назад с пилигримами я передала письмо в Иерусалим настоятелю армянской церкви и другу моего бедного отца. Писала я наугад, никак не рассчитывая застать в живых человека, от которого не имела вестей пятнадцать лет. Но, хвала Иисусу, он оказался жив, и именно теперь я получила от него послание. Это могло бы показаться невероятным, если бы я не верила твердо в предназначение, ниспосылаемое свыше. В письме говорилось, что брат мой жив, хотя более подробно о его судьбе сказано не было. Я приложила драгоценное послание к губам, когда вошел Раймунд и сообщил, что с этой же оказией получил послание от господина Артенака. Этому Артенаку я оставалась благодарной все эти годы за книги и свитки, который он оставил у себя в доме, отправившись на Восток. Теперь Артенак извещал Раймунда, что он, как и мой адресат, жив, и будет рад встрече. По причине возраста он не способен сделать шага из города, зато от всего сердца зовет нас. Еще он писал, что Иерусалимский король нуждается в воинах для несения службы и каждый без различия гербов и титула может проявить себя достойней, чем собирая подать с нерадивых подданных. По письму было видно, что Артенак не чужд насмешки, но Раймунд выглядел взволнованным и не в меру серьезным. Тогда я и предложила отправиться в Иерусалим. Я не рассчитывала на согласие, но лицо мужа осветилось, и я поняла, что угадала. Поцеловав меня – еще одна приятная неожиданность, – он пообещал, что начнет новую жизнь. Я вовсе не требовала этого, в нынешней жизни я нахожу немало хорошего, но, не скрою, слушать эти слова было приятно. Пока он, волнуясь, говорил, я еще раз думала о стечении обстоятельств, среди которых – теперь я уверена – не было случайных: приезд Франсуа, отцовский перстень, мое исцеление и два письма, соединившихся для того, чтобы каждый из нас принял решение.