— Я не слишком вас утомил?

— Не слишком.

***

Миссис Хадсон, похудевшая и осунувшаяся, вышла из дверей своей квартиры, как обычно встретив его в прихожей.

Полчаса назад, в такси, устало и безнадежно прислонившись к холодному стеклу, Шерлок мысленно благодарил бога, что некому врать, не перед кем отчитываться за столь ранний приход домой, и некому объяснять причину нездоровой бледности и мешков под глазами. Но увидев её, он задрожал от радости: наконец-то квартира перестанет быть пугающе одинокой, наконец-то заполнится звуками гнетущая пустота.

Шаги, еле слышное позвякивание посуды, шум бегущей по трубам воды, бормотание телевизора внизу — прекрасная, умиротворяющая мелодия жизни.

— Шерлок. — Женщина обняла его и прижала к себе так крепко, как позволяли её немолодые, слабые руки. — Ты забыл телефон. Почему не ночевал дома? Я уже собиралась звонить Майкрофту, думала, ты снова уехал… Вернулся к своему прежнему увлечению? Это наверняка опасно… Где ты был?

Вопросы сыпались один за другим, но каждый из них, хоть и не предполагал правдивого ответа, был Шерлоку бесконечно важен, как и сам её голос, слегка надтреснутый и не такой звонкий, как и её требующие срочной покраски волосы, неопрятно, но мило обрамляющие заметно постаревшее лицо.

Наконец-то я перестану вздрагивать от каждого шороха. Наконец-то чье-то дыхание оживит невыносимо длинные, тоскливые ночи. Наконец-то…

Даже если он решит взорвать весь этот мир, я останусь сегодня дома, с ней.

— Миссис Хадсон, я так соскучился. Как… Дэвид?

— Плохо. Всё плохо, Шерлок.

Женщина усилием воли подавила подступающие к горлу рыдания. Она устала плакать. Губы её жалко кривились, и сердце Шерлока сжималось в жестких тисках вины.

Всё из-за меня, все её беды — из-за меня.

Сейчас, глядя на эту маленькую, хрупкую женщину, высушенную бессонницей, растерянную и сломленную горем, от которого она вряд ли уже оправится, Шерлок готов был на все, проклиная свою гордость и свою непокорность. Что значило его тело рядом с тем ужасом, который вошел в семью миссис Хадсон? Который принес он, и который, возможно, ещё принесет.

Кому нужно тело, что он так отчаянно оберегал? Все равно не уберег.

А душа…

Душу уберечь хотелось, так вдруг она стала ему дорога.

Но как это сделать, Шерлок не знал.

Где-то глубоко-глубоко, в недосягаемых недрах его метущегося сознания, зрела и оформлялась предательская мыслишка: всё, что происходит, весь этот сюрреалистичный кошмар любопытная, жадная до событий натура Шерлока воспринимает как дерзкий вызов судьбе, как потрясающее приключение, которое неуклонно ведет к погибели, но погибель эта невероятно сладка. А внезапная неспособность возбуждаться и чувствовать — это то последнее, что может сделать его испуганная, заблудшая душа, которую он так жаждал сейчас спасти.

От этой мысли мутило. От подозрения, что весь этот обвал трагедий и смертей не имеет смысла, потому что тот, ради которого кровавая игра начата, втайне получает от неё странное, алогичное удовольствие.

Ночью, лежа рядом с раскинувшемся на спине мужчиной, мучаясь от пульсирующей боли, стыда и унижения, он ошеломленно ловил себя на том, что ему интересно, кто будет следующим, и каким он будет…

Шерлок запутался.

Он открывал себя заново, и каждое из этих открытий его пугало.

Кроме одного — он никогда не предполагал, что кто-то может быть настолько дорог ему, настолько необходим. Его семья, его близкие и дальние родственники никогда не являлись чем-то особенно ценным. Они просто были. А он просто знал, что они есть. Майкрофта и миссис Хадсон он подпустил ближе всех. Особенно миссис Хадсон, которую нежно любил. Но теперь, когда рушился привычный и устоявшийся мир, он заново узнавал и их, и свою привязанность к ним, и это было единственным утешением в том непрекращающемся бреду, в котором пребывал всё это время его растерявшийся разум.

Сидя с миссис Хадсон на кухне, слушая длинный горестный рассказ, он ненавидел себя за её рухнувшее благополучие, где лишь естественные недомогания стареющего организма были серьезным поводом к грусти. Он понял, что пойдет на любые жертвы, будет послушным и безответным, готовым безропотно подчиниться причудам каждого из клиентов, лишь бы только новое горе не наполняло глаза миссис Хадсон слезами.

А может быть, он просто нашел себе оправдание?

Шерлок запутался.

Он устал.

Он очень сильно устал.

***

— Сегодня я хочу остаться дома.

Впервые Шерлок звонил ему сам.

— Ты меня разбудил, недовольно прошелестело в трубке, прервавшись на длинный зевок. — Ты хочешь?

— Я… прошу.

— Уже лучше. И ради этого я вынужден был проснуться? Какого черта? Не только у тебя была бурная ночь.

Ты ответил сразу, после первого же гудка. Конечно, ты спал. Конечно, я тебя разбудил.

— Соскучился по домовладелице? — добродушно пожурил насмешливый голос. — Неужели ты склонен к геронтофилии? Надо это учесть…

Шерлок терпеливо дожидался ответа.

— Молчишь. Что ж, я не изверг. Конечно, побудь рядом с миссис Хадсон. Она сильно сдала, мне не понравился её внешний вид: старая, неопрятная. Надеюсь, дома ей станет лучше.

Ногти впились в ладони, оставляя на коже глубокие отметины.

Когда ты будешь подыхать, я буду смеяться.

— Так и быть, можешь остаться. Тем более что сегодня на тебя нет желающих. Боюсь, скоро на тебя вообще не станется спроса. — Голос с наслаждением унижал и глумился. — Кому нужен в постели начинающий импотент? Ну и как тебе очаровательный господин? Симпатичный, правда? Очень мужественное лицо. Надеюсь, ты не влюбился. Что он?

— Пометил меня.

— Пометил? Интересно. Я обнаружу на твоей потрясающей попе клеймо?

— Возможно.

И снова Шерлок почувствовал, как сгустились тучи в далеком маленьком доме, как разлилась по его комнатам чернота, волнами исходившая от затрясшегося в гневе хозяина. Ничего нового.

Несмотря на очередную порцию ломоты в мышцах и истерзанную, горящую кожу, Шерлоку стало смешно.

Странная разновидность мазохизма у тебя, Сад. Для чего эти невыносимые муки, для чего эта боль? Решил сожрать самого себя? Вообразил себя Уроборосом?*

Какое самомнение! Тоже мне, символ вечности.

Вечное помешательство на себе самом, не имеющее конца, пожирающее и душу, и разум.

Скоро от тебя ничего не останется, потому что остановиться, а уж тем более сдаться не сможешь — все зашло слишком далеко. Смиренно склонить голову и признать, что измучен ревностью и страхом потери — нет, этого не вынесет твоя надменная гордость.

Ну и черт с тобой. Жри.

Наплевать.

— Радуешься? Думаешь, я расстроен? Думаешь, только и мечтаю о том, как бы поскорее тебя раздеть и убедиться? — Голос дрожит и срывается.

Смешно.

Я же говорил, что ты пожалеешь.

— Не хочу тебя видеть, грязная шлюха! Мне противен твой вялый, безжизненный член!

— И ты больше не любишь меня?

Короткие гудки доставили Шерлоку ни с чем не сравнимое удовольствие. Он так и видел искаженное отчаянной злобой лицо, закушенные в гневе губы и полные ненависти глаза. Вой, сука, вой.

Но кого же ты всё-таки ненавидишь? Кого ты ненавидишь так сильно?

Это противостояние определенно Шерлока заводило, сомнений у него уже не осталось. Такому как он к бездне не привыкать, а вот долететь до самого дна и увидеть наконец её суть, её истину — получить такой бесценнейший опыт дорогого стоит.

Трубка вновь ожила, оповещая о том, что сказано далеко не всё.

Ни тени раздражения, ни капли недавнего бешенства.

— Не засиживайся допоздна, мой мальчик, слушая свою дорогую хозяйку — старые леди любят поговорить, особенно о каких-нибудь ничтожных страданиях. Тебе завтра снова ложиться на спину и забрасывать ноги на чьи-нибудь плечи.

— Да, конечно, я готов.

— Готов? Вот и славно. Послушная шлюха, — проурчал Садерс, и кожа Шерлока покрылась мурашками. — Всегда надо быть послушным, мой мальчик. Это позволит избежать множества серьезных проблем тебе и таким милашкам, как ты.