Уже за полночь, дослушав воспоминания Константина Петровича, откланялись и ушли в своё купе.

Московским утром денщики с трудом добудились господ и, похватав чемоданы, потащили их на перрон.

Зевая и не спеша надевать китель, Аким с интересом наблюдал в окно вагона за трагической страницей из жизни денщиков, попавших в лапы московского патруля.

Артиллерийский подпоручик с пристрастием выяснял, у кого нижние чины стащили кожаные чемоданы, и особенно напирал, почему при этом у старшего унтер-офицера прослаблен ремень на животе, а у нижнего чина и вовсе расстёгнут верхний крючок на шинели.

– Тырите чемоданы, так будьте добры быть одетыми по форме, – орал он.

В этот занимательный момент целая толпа синодских служащих, во главе с каким-то епископом, закрыла обозрение, расшаркиваясь со своим главным начальником и затем, уцепив под локотки, повела его вдоль перрона на выход.

Когда поле боя очистилось, Аким увидел, что несчастных денщиков, уцепив под локотки, артиллерийские солдаты тоже собрались вести вдоль перрона, правда, не с таким почётом как обер-прокурора.

«Эге! так и чемоданов потом не сыщешь, – вышел из вагона Аким, не успев застегнуть шинель.

Его явление привело артиллериста в неописуемый восторг.

– Господин подпоручик, – крупнокалиберным снарядом подлетел он к Акиму, – почему не по форме одеты? – козырнул подошедшему капитану. – А ещё гвардеец, – радостно усугубил пагубное поведение столичного офицера.

– Потому и не по форме, что бросился денщиков выручать, – тоже козырнул капитану.

– Ах, так эти разгильдяи ваши денщики? – покраснел от удовольствия подпоручик. – Именно ваш который?

– Мой – нижний чин, – привёл себя в порядок Аким и кашлянул в кулак.

Ситуация явно начинала его занимать.

– Так я и думал, – восхищённо, чуть не по слогам, продекламировал москвич. – Весь в своего офицера. Погляди-и-им, – блаженствовал он, – каков ваш товарищ… Тоже, видимо, пузатый, как денщик и ремни наперекося-я-к, – с понижением тембра до музыкального темпа «ларго», закончил он фразу, побледнев и вытянувшись во фрунт.

Капитан, приблизившись к подтянутому генерал-адьютанту и козырнув, доложил о себе.

Тряхнув плечами и сбросив с локтей захапистые артиллерийские лапы, денщики независимо направились к своему начальству.

– Мух на московскую губу тащи, а не павловского гвардейца, – бросил своему тюремщику фразу из фельдфебельского лексикона Козлов.

– Ну, бомбардир, в пушку тя ети, попадёшься мне в Петербурге, – процедил сквозь усы Антип.

– Сын, познакомься, бессменный адъютант его высочества, капитан Джунковский. Подпоручик Павловского полка Рубанов. В данном случае – мой адъютант, – улыбнулся генерал.

Вечером, заехавший за ними в гостиницу Джунковский, повёз гостей на приём к великому князю и его супруге в Николаевский дворец Кремля.

Сергей Александрович не чинился и встретил их приветливо и по-простому, хотя нарядился в парадную форму – всё же принимал равного по чину генерал-лейтенанта в генерал-адьютантском звании, и к тому же посланника императора.

Аким восторженно глядел на Елизавету Фёдоровну, одетую в элегантное строгое платье, и от растерянности, неловко поцеловал её руку, чем вызвал улыбку жены великого князя. Затем, вытянувшись во фрунт, представился генерал-губернатору Москвы.

– А это – наши дети, – нежно улыбнулась мальчику и девочке Елизавета Фёдоровна, ведя под руку Рубанова-старшего к накрытому столу. – Великая княжна Мария Павловна и её младший брат, Дмитрий Павлович, – представила их.

Максим Акимович с трудом скрыл удивление, зная, что детей у супругов не было.

Когда гости расположились за столом, а воспитатель увёл детей, Сергей Александрович раскрыл тайну:

– Дети моего брата Павла Александровича, имевшего глупость вступить в морганатический брак, за что разжалован и уволен со службы… И лишен детей…

– Они не очень-то и нужны этой мадам Пистолькорс, – кивком велела лакеям разливать по бокалам вино и подавать ужин Елизавета Фёдоровна. – Их скончавшаяся матушка – дочь греческого короля Георга Первого, а не какого-то там чиновника Карповича. Государь прав, что забрал у своего дяди и его безродной супруги детей… Мы их воспитаем в духе любви к родине и православию, – обернулась на вошедшего лакея, доложившего о прибытии обер-прокурора синода.

– Никакого такта у Константина Петровича, – добродушно улыбнулась она. – На ужин к их высочествам опаздывает.

– Зачитался, наверное, нравоучительными повестями, удобными вливать в сердце удовольствия юношеского возраста, – совместил названия книг Рубанов, чем вызвал улыбку великой княгини Елизаветы.

«В высшем свете её называют Элла, – осторожно и тактично любовался женщиной Аким, стараясь чаще глядеть в тарелку, нежели на губернаторскую супругу.

Сидевший рядом Джунковский, чуть подвинулся вместе со стулом, уступая место усаживающемуся обер-прокурору.

Великий князь Сергей глядел на пожилого человека с лёгкой улыбкой, с жалостью думая, как постарел его учитель. Ел он без аппетита и очень аккуратно.

«Мадамам Камилле и Клеопатре Светозарской великий князь чрезвычайно бы понравился», – с трудом сдержал усмешку, освоившийся уже за столом Аким, с интересом разглядывая продолговатое, породистое лицо московского генерал-губернатора с аккуратной, начавшей седеть бородкой и зачёсанными на затылок тёмно-каштановыми волосами.

Его отец в это время тоже поднял глаза на Сергея Александровича.

«А ведь император подражает своему дяде», – перевёл взгляд с золотой бахромы эполет на красную с чёрными полосами по краям Владимирскую ленту через правое плечо и белый георгиевский крест.

«Даже артиллерийский подпоручик не сумел бы найти нарушений в форме великого князя, – с уважением подумал Аким. – Будет о чём рассказать Натали», – вспыхнул радостью, на минуту забыв о находившейся рядом великой княгине.

– Ваше высочество, – промокнув губы салфеткой, произнёс Рубанов-старший, – а ведь мы одно время вместе воевали в Рущукском отряде в семьдесят седьмом году… Тогда ещё наследник, ныне почивший в бозе император Александр Александрович, направил вас в Рущукский отряд.

– Я долго просил отправить меня в какое-нибудь опасное место, – улыбнулся великий князь. – Что вы хотите – двадцать лет… Возраст, требующий любви и подвигов, – аккуратно отложил вилку и пригубил из бокала.

– Столько сейчас моему сыну, – улыбнулся Рубанов-старший. – Но войны, что б совершить подвиг, нет.

– Вот и приходится ходить лишь со знаком об окончании училища, – грустно произнёс Аким, развеселив великую княгиню.

– И слава Богу, юноша, что нет войны… Правда же, Константин Петрович? – обратилась за поддержкой к сыто пылающему ушами обер-прокурору.

– Конечно, правда, – разомкнул тот веки – видно, немножко придремал, и согласно покивал головой. – Не в обиду петербуржцам будет сказано, – вспомнил что-то услышанное или прочитанное, но москвичи шутят: «Почему Кутузову памятник в Петербурге поставили? Да потому, что он французам Москву сдал», – закатился дробным старческим смехом, всплёскивая от удовольствия ручками и раскачиваясь на стуле.

Великий князь изволил улыбнуться.

Элла шутки не поняла.

Рубанов коротко хохотнул.

Джунковский ел и был непроницаем.

Аким вспомнил и процитировал в уме Клеопатру Светозарскую: « В разговоре недостаточно наблюдать за выбором выражений, должно, сверх того, не давать лишней воли рукам, не делать гримас, не позволять качаться или вздрагивать корпусу и не подплясывать на одном месте, как манежная лошадь. Всё это до крайности смешно, тривиально и неестественно». – Вот это да-а! – поразился он. – Когда мадам Камилла сумела вбить в меня столь обширные познания этикета?»

Победоносцев, между тем, окончательно проснувшись и пригубив чего-то, налитого лакеем, перешёл к анекдотам:

– Про Петра Первого, – уточнил тему. – Один монах у архиерея, подавая Петру водку, облил его, но не растерялся: «На ком капля, а на тебя, государь, излияся вся благодать», – вновь зашёлся смехом. – Пусть на всех, здесь присутствующих, изольётся благодать небесная и земная, – допил бокал до дна.