Узнал я о начале войны так. Летом мы жили в палатках на аэродроме. Ночью шел ливень, и когда объявили тревогу — вставать не хотелось, подумали, что опять учебная. Надо сказать, что весь учебный процесс в училище состоял из учебных тревог — почти каждое воскресенье. Однако последовала команда: «Все в столовую!» Мы собрались и сидим чего-то ждем. Никак не поймем, что такое? Уже позавтракали. Не летаем, ничего не делаем. Когда были учебные тревоги, то мы летали по графику. А к полудню объявили, что по радио будет сообщение, и выступил Молотов. Вот так мы узнали, что началась война. Конечно, сразу же начали проситься на фронт, но нас не пустили. Еще несколько дней продолжалась учеба. Мы замаскировали самолеты, палатки с аэродрома перенесли в находившийся рядом овраг.
Где-то на третий день объявили: «Тревога!» Немцы сбросили десант в районе Харькова. Ночь была лунная, и я видел парашюты. Последовала команда: немедленно подготовить самолеты и перелететь на аэродром у станции Булацеловка. И вот туда мы с рассветом перелетели. Там еще дня 2 полетали, но нас начали бомбить. Из инструкторов сформировали группу для отражения налетов. В этот отряд вошел и я. Вылетов двадцать сделали. Кто тогда считал эти вылеты?! Даже и в голову не приходило. Вели бои. Сложно приходилось. Мы на И-16, а они на Ме-109. У него скорость больше. Если наш И-16 за разворот набирал теоретически 400 — 450 метров, то «мессер» — 700 —750. И скорость у него за 500, а у нас примерно 450 — и то весь дрожит. Прицелы у нас какие? Трубка. А что в нее увидишь? Только у командира группы был И-16 с коллиматорным прицелом. В этих боях погиб мой друг, Фирсов Валя с Орла.
Через две или три недели нам приказали лететь в Борисоглебск. Сели с трудом. Весь аэродром был забит самолетами. Летного состава — сотни. Отступающие авиационные части скопились в Борисоглебске. Жить было негде. Мы втроем спали на двухъярусной койке в училищной казарме.
Мы думали, что пройдет несколько дней, и нас опять направят на фронт. Не тут-то было. Около месяца там торчали. Только пили пиво и ходили на танцы. Танцы были каждый вечер независимо от того, что немец прет. Затемнение, свечи, танцы и пиво. И только когда он уже подошел к Киеву, последовала команда всему училищу лететь и ехать в Среднюю Азию. Так я оказался в Чимкенте, а когда собрали самолеты, привезенные на железнодорожных платформах, нашу эскадрилью направили в Джамбул…
Там я продолжал работать инструктором, обучал летчиков. Мои друзья, с которыми я учился, человека четыре, там оказались. Я их опять вывозил. Летали они не очень, но я их выпустил.
Работал я в Средней Азии, а душа на фронт рвалась. Я написал рапорт, не только я, но и мои два закадычных друга: Бугоенко Яша и Семен Сафронов. Семен погиб, а Яша так и остался в этом училище. Мне отказали — мол, здесь вы нужны, чтобы обучать летчиков. Сотни, тысячи летчиков нужны фронту, а кто их будет учить?! Через месяц опять пишу — опять отказывают.
Я уже освоил И-16 как свои пять пальцев. Думаю: что делать? Раз не вырвешься на фронт, что-то нужно делать. В общем, симулировал я, что мне плохо при выполнении фигур высшего пилотажа, и меня списали с инструкторской работы, сделав шеф-пилотом на УТ-2. Шесть эскадрилий были разбросаны по всей Средней Азии. От Чимкента до Джамбула. Вот я возил пакеты, распоряжения. Мне понравилось. Жил в Джамбуле в казарме вместе с курсантами, но в отдельной комнате. С питанием никаких проблем не было. (Я до сих пор поражаюсь, что и в тылу, и на фронте независимо оттого, отступали или наступали, — и авиабензин, и авиационное масло, и столовая, и обеды, и завтраки из трех блюд — все было! Даже на Смоленщине осенью 1943-го, когда дороги раскисли, размокли, у нас и мысли не было, что может не быть авиабензина, авиационного масла — все доставлялось вовремя.)
Так я полетал, может, месяца полтора, познакомился с будущим трижды Героем Кожедубом[48], который тоже был инструктором в этом училище в 5-й эскадрилье. Потом, когда я уже улетел на фронт, он там, на станции Сас-Тюбе, выпил крепко и избил кого-то, его отдали под трибунал и отправили на фронт.
Вскоре пришла разнарядка, и меня направили в Харьковское летное училище в Алма-Ате. Летной практики там не было, все теория, тактика, аэродинамика, штурманская подготовка, метеорология, двигатели. По окончании этого училища мне присвоили звание младший лейтенант, и в начале 1943 года нас направили в штаб ВВС в Москву поездом. Здесь целая история, как мы ехали, как купались под кранами для заправки паровозов водой, как кур ловили — голодные были, — как соль продавали, которую в районе Аральского моря набрали. Стакан соли стоил 50 рублей. В общем, с приключениями добрались до Москвы, откуда я был направлен в Первую воздушную армию, стоявшую тогда под Орлом.
Из штаба армии меня направили в 10-й бомбардировочный полк на Пе-2. С трудом мне удалось оттуда вырваться — я же истребитель! Вернули меня в отдел кадров Первой воздушной армии. Приехал туда, а там народу! Я младший лейтенант, а там майоры, подполковники. В день принимают по пять-шесть человек, и многие уже по две-три недели дожидаются своей очереди. Что делать? Командовал воздушной армией Михаил Громов[49]. И я придумал версию, что моя сестра замужем за Громовым. Значит, захожу в избу, где отдел кадров располагался. Меня останавливает офицер: «Куда, младший лейтенант?» — «Мне нужен начальник отдела кадров». — «Вас здесь 200 — 300 человек, а ты младший лейтенант, куда лезешь? Тут подполковники, майоры». — «Он мне по секрету нужен. Я родственник Громова. Моя сестра замужем за Громовым». Он пошел, доложил майору Жуку, начальнику отдела кадров. Прошло минут 10. Меня вызывают. Я зашел, представился. «Вы с командующим знакомы?» — «Моя сестра за ним замужем. Конечно, знаком». — «Вы истребитель?» — «Да». — «На каких самолетах летали?» — Я перечислил. — «На „яках“ летали?» — «Летал», — вру я. — «В 303-ю истребительную дивизию». Выписал он мне направление в 168-й полк. В 303-й дивизии было три полка на «яках»: 168-й, 20-й гвардейский, 18-й гвардейский и 523-й на «лавочкиных».
Вот так я и еще несколько летчиков попали в 168-й полк. Когда я прибыл в полк, там летчиков почти не было — все погибли.
Я попал в первую эскадрилью. Комэска, когда проводил предварительную подготовку, сказал: «Завтра утром, — назначил время на предварительную подготовку, — я буду вас проверять» и задает мне вопрос: «На „яках“ летал?» — «Да, летал. Инструктором». — «Нам такие и нужны». Правда, в душе он, наверное, не поверил. Проводя предварительную подготовку, задавал вопросы по технике пилотирования, штурманской подготовке. Мне задает вопрос: «Как вы будете выпускать шасси на Як-1?» Я знаю, что на И-16 надо было крутить «шарманку» — 43 оборота, но слышал, что на «яках» есть какие-то краны и шасси выпускаются автоматически. «Надо открыть кран», — говорю. — «Как открыть?» — Черт его знает, думаю. А там не открывать кран нужно, а опустить. Опустишь, шасси выйдут. Зеленые лампочки загораются, и штыри на центроплане выходят. А он спрашивает: «Какой кран?» — «Ну такой… как водопроводный», — говорю. Вся эскадрилья легла от хохота. Комэска посмеялся, потом говорит: «Хорошо, у нас одна спарка. Я планировал вас в последнюю очередь проверить. Меняю плановую таблицу, вы будете первым». Думаю: что делать? Кабину «яка» я не знаю! И тут мне повезло — спарка вышла из строя. Когда комэска всех распустил, я бегом на аэродром, залез в этот «як», который до того видел только со стороны и в воздухе. Сел, посмотрел, сравнил с кабиной И-16. Подозвал техника, говорю: «Я подзабыл кое-что, расскажи мне». Он мне все рассказал. После этого я сам часа два изучал приборы и главное — действие регулятора шага винта Р-7. До этого я слышал, что Р-7 отдашь полностью, двигатель сгорит, уберешь — упадешь (на большом шаге и больших оборотах двигателя винт не тянет). Спрашиваю механика: «Как работает Р-7, я забыл, расскажи». — «Полностью его не надо отдавать. Но, правда, падали и полностью отдавали, и не полностью». В общем, до вечера просидел, присматривался к кабине, куда смотреть при посадке, при взлете.
