Пузырьков оправданий собственному существованию не искал и мечты как таковой не имел. Чувствуя моральное превосходство Геши (талант и все такое), Лёня охотно читал его писанину и вольготно чувствовал себя в роли критика культового писателя. После получения диплома Друзилкин устроился помощником мастера в автосервисе. Работа, заключающаяся в подаче отверток и походах за пивом, позволяла Геше покупать каждую неделю пачку писчей бумаги, десяток шариковых ручек и оплачивать съемную комнатку незначительного метража. Пузырьков, не смотря на живость воображения, работы для себя не представлял, поэтому поступил в аспирантуру, оставшись жить в общежитии.

– Потерпел бы пару-другую месячишек каракулями пестрить, купил бы на сэкономленные средства компутер с текстовым редактором, – Лёнино лицо распахнулось в зевке. – Прикинь, сколько ты бабла на бумагу со стерженьками извел. И где это все? Пузырьков пнул корзину, переполненную скомканными, изжеванными и порванными листками бумаги.

– Как только продам душу дьяволу, первым делом компьютер организую, – пообещал Геша. – А пока я творю. Шедевры рождаются в муках переписывания. Слыхал, что рукописи не горят? То-то и оно. А про кучки безмозглых байтов мне и думать тошно. На компьютере можно печать, но не создавать. Герои должны оживать на бумаге раньше, чем высыхают чернила.

– Настолько ни о чем, что и возразить нечего. Ни руки не горят, ни писи…

– Так чем тебе Пучеглазик с Пачкуном не глянулись? – Геша надорвал упаковку новой пачки бумаги, вытянул белоснежный листок, покрутил его и так и сяк, чем-то расстроился и смял в шуршащий комок. – Я думал про них цикл рассказов набабахать. Такая, знаешь ли, комедия положений – Пучеглазик чего-нибудь ляпнет, а Пачкун его тут же по понятиям разводит. Типа юмор: «Пучеглазик: с облегченьецем. Пачкун: да какое там – больше руки да жопу перемазал, чем посрал».

– Дык, это… – Лёня смолчал определение. – Не цепляет, короче. Детский сад. Ты бы еще про розовых слоников или говорящих ёжиков сказки писать начал.

– А какой персонаж тебя, как среднестатистического читателя, цепанул бы за ухвостье? – Друзилкин копнул мизинцем уголок глаза и поспешно добавил: – я просто так интересуюсь, в антропологических целях. Настоящих культовых писателей среднестатистическому читателю один хер не осилить – желудок слабоват, заворот кишок сделается.

– Не буду я у тебя сахарную косточку отнимать, Гешечка. Это ты писатель, вот сам персонажей и выдумывай. Ты пиши, сочиняй, а я тебе со всей прямотой, как другу, расскажу, что гэ, а что не гэ.

– Была у меня как-то задумка про крыс написать, – Геша дернул из-за уха шариковую ручку и задумчиво лизнул колпачок. – Тоже такая смехучка: Мери Крысмас и Крыс Де Бург кидаются друг в дружку колкими фразочками и сыплют шуточками. Еще думал как-нибудь обыграть каламбур «Lady in red» и «Lady and rat».

– Не, не то, – Пузырьков прикрыл веки. Минутку посидел молча. – Нужно что-нибудь жизненное. Выбрать самого обыкновенного героя и швырнуть в гущу событий. Чтобы понятно стало – на его месте мог оказаться каждый.

– Обыкновенного, говоришь? – Друзилкин оторвался от стула. – Лёнечка, как ты думаешь, кто может быть самым обыкновенным, будничным, серым, восьмичасовым без учета обеденного перерыва, бесхитростным, сермяжным, односкатным, квадратно-гнездовым и тупорылым персонажем?

– Ты думаешь о том же, о ком и я? – глаза Пузырькова загорелись.

– Пузднецов! – с видом пифии, возвещающей приговор оракула, воскликнул Геша.

– Точно! – Лёня взъерошил волосы на голове Геши. – Лучше персонажа не придумаешь. Геш, главное, про него напиши, как есть.

– Лёнька, не проблема, – счастливый удачной находкой хохотнул Друзилкин, и друзья обнявшись сплясали веселую джигу, задевая коленями мебель и стены крохотной комнатушки.

2. Кто ходит в гости по утрам

Сухие блинные смеси Золотое утро – быстрые в приготовлении, вкусные и питательные, источник кальция и железа. Только добавь воды, и счастливый семейный завтрак – гарантирован!

Реклама сухих блинных смесей

Илья Пузднецов приподнял правое веко, обнажив розовый белок глаза. Открыть левый глаз не получалось никак – щека, прижатая к подушке весом круглой лохматой головы, наполовину затекла в глазницу и не позволяла веку сдвинуться ни на миллиметр. О том, чтобы оторвать голову от подушки, речи быть не могло. Обладай Илья образностью мышления, он впоследствии смог бы описать свое состояние примерно так: череп, как глиняный горшок работы гончара-паралитика, передержанный в печи сверх положенного времени, стал чересчур хрупок и пошел сеткой трещин. Плачевное состояние черепа-сосуда не помешало некоему злоумышленнику наполнить его до краев скисшим кобыльим молоком, заботливо разбить внутрь парочку тухлых яиц, засыпать муки и смешать до однородной массы. К дну горшка с внешней стороны присох вспухший в процессе разложения трупик озерной пиявки – язык. Поднять голову означало нарушить хрупкое равновесие, что неминуемо приведет к протеканию «теста» сквозь трещинки горшка и попаданию его на трупик языка. Что бы понять, почему этого стоит опасаться, можно представить себе язык в качестве детонатора водородной (в нашем случае – серо-водородной) бомбы – желудка. Илья, нужно отметить, живостью ума не отличался, склонностей к анализу не имел и ничего такого описывать не стал бы. Но, так или иначе, не имея сил думать и двигаться, Пузднецов мудро оставался в положении наименьшего риска – горизонтальном. Стоило Илье подспудно ощутить возможность продолжения сна, как отсрочки дальнейших мучений, тот час же адский шум на лестничной клетке сурово и неожиданно превратил ее (возможность) в невозможность полнейшую.

– Где этот окурок человеческий?!! Дайте мне эту дрянь – я ему руки из жопы повырываю!!! – немилосердно громкий крик, взорвавший барабанные перепонки Пузднецова, сопровождался громоподобными ударами, сотрясающими, казалось, не только входную дверь, но и всю хлипкую пятиэтажку от подвала до чердака. Недалекость Ильи не помешала ему – а похмелье помогло – прийти к бывшему некогда революционным умозаключению: «вселенная со всей своей многообразной начинкой умещается в человеческой голове».

– Пузднецов, сука, открывай сей час же! Мозги вышибу! – несмотря на кажущуюся конкретность угроз из-за двери, было не ясно, в каком случае они будут применены. Любой здравомыслящий человек, окажись он на месте Ильи, рассуждал бы так: некто хочет вышибить мне мозги. Этот некто находится по ту сторону двери, запертой изнутри. Вывод: пускать буяна внутрь не следует. Возможно, недоброжелатель хотел сказать, что вышибет мозги в том случае, если дверь ему не откроют. Но как же он осуществит задуманное, не попав в квартиру? Никак – еще один довод в пользу решения дверь не открывать. Пузднецов же, ведомый не трезвой логикой, но слепой судьбой, оторвал-таки голову от подушки, всколыхнув при этом наполняющие его нечистоты.

– Я знаю, что ты там! На месте пригажу! В мацу раскатаю! – не унимался визитер. Бездумно страдая, покачиваясь и изгибаясь в удивительных и едва ли опознанных Евклидом плоскостях, Илья отправился в путешествие от кровати до двери. Сопровождаемый громкой хулой из-за двери, путь оказался длительным и тернистым. Под ноги очертя голову бросалась всякая чепуха, вроде пустых бутылок, просящих каши тапочек, связанных узлом брюк и мокрой (хоть отжимай) фуфайки. Два стула и один стол, сговорившись, устроили Пузднецову подлую подножку, в результате которой дойти до прихожей целиком ему не удалось – изрядная часть Ильи выплеснулась на утоптанный до плешивости ковер, где и осталась.

– Открывай! Я щас милицию вызову! – если уж кому и стоило вызывать милицию, то уж конечно не человеку, ломающему чужую дверь и нарушающему покой граждан апокалипсическими воплями. Возможно, крикун ухватил краешек этой мысли, и поэтому чуть притих. Или причина была в том, что ему тоже пришлось не сладко: зычный по началу голос охрип, силы и хлесткости в ударах поубавилось. Но, скорее всего, горлопан решил придержать коней, заслышав бряцанье и щелчки, с которыми Илья ковырялся в замке, силясь его вскрыть.