Он снова с силой сжал пальцы, впиваясь ногтями в нежную кожу, мягко размял и, выудив из-под колена ставший уже теплым тюбик с лубрикантом, быстро выдавил себе на руку.

По телу обоих прошла заметная дрожь, стоило Джиму провести скользким пальцем по нежной коже от копчика вниз. Предвкушая незабываемое удовольствие, он только на секунду закрыл глаза, почти вживую ощущая, что это не пальцы, а его член медленно скользит по ложбинке и чуть не задохнулся от воображаемой картины.

Прислушиваясь к каждому тяжелому вздоху и еле слышному стону боли, Джим пытался растянуть совершенно не готового к таким действиям Себастьяна. Похоть и вожделение стирали все разумные доводы: не торопиться, действовать постепенно. Слишком долго он ждал, слишком долго терпел и сейчас собирался взять все, что в полном объеме преподносил ему на блюдечке Моран. Джим хотел его всего полностью, без остатка, поэтому когда палец толкнулся внутрь, он замер, как всегда оценивая, просчитывая каждое действие и звук. Себастьян сосредоточенно молчал, будто считал каждый вдох и выдох, а значит, можно было продолжать мучения.

Мягкие, осторожные движения, тихие вздохи, небольшие капельки слез, оставляющие на старой обивке темные, влажные дорожки – от этой увиденной картины Джиму просто не хватало воздуха, а за ребрами все крутило от невыносимой острой боли. Себастьян оказался таким тугим, горячим и явно девственником. Одной мысли о том, что Джим станет у него первым, стало достаточно, чтобы возбуждение, казавшееся ранее лишь легким белым шумом, маячившим где-то на краю сознания, взорвалось, перерастая в огромное пламя, мгновенно поглотившее разум.

Он выдавил еще лубриканта, протолкнул внутрь уже два пальца, потом вытащил и снова протолкнул, осторожно надавливая, массируя, поглаживая в ровном размеренном ритме.

Себастьян плыл от новых ощущений, а Джим просто позволил себе чувствовать, как расслаблялось тело под его руками, как по нему проходила сильная дрожь, как еле слышные стоны постепенно перерастали в громкие крики.

Джим и сам ощущал себя так, словно, собираясь прыгнуть с крутого обрыва, забыл страховку: сердце бешено колотилось где-то в районе горла, руки дрожали от напряжения, а возбуждение достигло такого пика, что он начал непроизвольно тереться пахом о ноги Себастьяна, совершенно потеряв контроль над ситуацией.

- Я так хочу тебя трахнуть, - шептал он в покрасневшее ухо, размазывая нагретый прозрачный гель по своему члену, - хочу услышать, как ты кончаешь с моим именем на губах.

В ответ Себастьян упрямо молчал, только тяжело и хрипло дышал, а Джим, не собираясь останавливаться на достигнутом, практически распластался на его спине. Он больно прикусил основание выставленной напоказ беззащитной шеи, заставляя Морана инстинктивно податься назад, и, не переставая терзать мягкую чуть солоноватую кожу, стал медленно входить, оставляя на шее яркие красные отметины своей победы и задыхаясь от тесноты и жара охвативших его член.

Джим, сдерживая себя из последних сил, вошел до конца, застыл, выжидая некоторое время и, лишь почувствовав еле заметное движение вверх, толкнулся внутрь. Он неспешно двигал бедрами, стараясь войти целиком, полностью погрузиться в распластанное под ним тело человека, которого он все-таки покорил, сломал, сделал своим, связав безмолвной клятвой верности.

«В следующий раз, - думал Джим, - ты будешь смотреть мне в глаза, не отрываясь, чтобы я смог узнать, что тебе нравится, как сильно ты хочешь меня, чтобы узнать каждую твою постыдную тайну. В следующий раз…»

Он был настолько невероятно тугим, горячим, что Джим ловил себя на мысли, что это лучше любой дури, которой он закидывался в последнее время, лучше самого дорогого пойла его отца, лучше всего на свете…

Уже обоим было понятно, что Себастьян готов на все, лишь бы избавиться от невыносимого до боли скрутившего его внутренности желания, но попросить об этом значило признаться в своей слабости, и он, еще сильнее стиснув зубы, постарался незаметно потереться о жесткую обивку.

Джиму было плевать на глупые предрассудки Морана, поэтому, почувствовав, что тот на грани, он просто протиснул руку между диваном и горячим, мокрым от пота телом и принялся грубо водить рукой по истекающему смазкой члену. Он не увидел, как Себастьян, закрыв глаза, вцепился зубами в обивку, как до боли закусил губу, но, услышав сдавленный стон и почувствовав, как содрогнулось под ним тело, понял, что тот сдался.

Вот она, полная капитуляция, чистый выигрыш, когда ощущаешь на своей ладони чужое теплое семя, когда от последнего толчка внутри вспыхивает невыносимый жар, который убирает все лишнее, который похож на огромную волну смывающую все ненужные мысли. Ощущения потрясающие: это и облегчение и почти невыносимое удовольствие, граничащее с болью. Победа с солоноватым привкусом пота и слез. Ничего общего с ожидаемой сладостью и эйфорией. Чего-то явно не хватало.

Остался только последний штрих. Пользуясь тем, что Себастьян, утомленный переживаниями, ощущениями, волнами накрывающими его тело, не обращал никакого внимания на Джима, тот достал свой любимый выкидной нож.

Четыре взмаха и на ладони у Морана осталось гореть нестираемое клеймо, вечный знак принадлежности.

Буква «М».

========== Часть 6 ==========

С экспресса, который только что прибыл из Лондона, сошел мужчина. Его глаза были скрыты под большими темными очками, в руках была объемная сумка, а на широкие плечи была накинута потрепанная кожаная куртка. Если бы вы прожили в этом сонном городке всю свою жизнь, вы бы знали – это Себастьян Моран вернулся домой.

Он уехал очень давно, оставив за спиной родителей, обеспокоенных его выбором и его будущим – он ведь даже не окончил школу. Взяв с собой только пару смен белья и воспоминания, которые тоже предпочел бы оставить, он уехал, поклявшись, что никогда больше не вернется. К сожалению, есть обещания, которые люди вынуждены нарушать.

Раньше его глаза весело смотрели на мир, вбирая в себя каждый новый опыт, сейчас они равнодушны до той болезненной грани, когда дальше – только безумие. Раньше его кожа была покрыта загаром, тем слабым его оттенком, который бывает у детей, живущих в странах с двумя-тремя солнечными днями в году. Сейчас его тело пересекает невероятное количество шрамов и татуировок. Когда он уезжал, он был мальчишкой, которого растоптали. Теперь он мужчина, явно знающий себе цену, и в тяжёлой дороге домой умудрившейся не растерять свой природный шарм.

Моран снял очки и, прищурившись, оглядел полупустой вокзал, словно бы кто-то должен был его встречать и не явился. Словно бы кто-то знал, что он приезжает.

Закинув сумку на плечо, он направился к выходу, попутно отмечая произошедшие перемены. Впрочем, не то чтобы что-то сильно изменилось. Даже Джордж, начальник станции, все также стоял у кофейного автомата, сжимая в пальцах стаканчик с дрянным кофе, следя за порядком. На этой станции поезд из Лондона останавливался только раз в день – вот настолько далеко юношество Себастьяна от его взрослой жизни.

Если бы все было так, как он хотел, его мать сейчас была бы дома, пекла бы оладьи, пышные, золотистые и обалденно вкусные. Его отец смотрел бы очередной матч по футболу, выкрикивая лозунги, отпивая пива прямо из бутылки. Если бы все было так, как он хотел – в его жизни никогда бы не было Джима Мориарти, Индии и еще нескольких сотен малоприятных эпизодов.

За последние годы город еще больше опустел, дети вырастали и разъезжались, ища работу и просто – лучшую жизнь. Большинство магазинов были заколочены, разорившиеся владельцы продавали помещения за бесценок и тоже уезжали подальше от медленно умирающего города.

Себастьян поднял камень (третий слева, щербатый), достал проржавевший ключ и открыл замок, висящий на входной двери.

Воздух с кружащимися в воздухе золотистыми пылинками был настолько затхлым, словно в этом помещении людей не было очень долго, и дом наполнился исключительно собственным дыханием, из смеси ароматов подгнившего дерева и плесени.