— Спасибо, Саша, а то я переживал, что об этом узнает Усольцев.

После обеда он привез две коробки покупок. Посидев немного с женой и сыном, собрался уходить, но она, рукой удерживая его, спросила:

— Юра, как мы сына назовем?

— Если ты не возражаешь, мне бы хотелось его назвать именем моего погибшего деда, Николаем.

— Я согласна.

— Пожелай удачи, еду домой. Мне предстоит встреча с родителями. Это будет самый тяжелый разговор в моей жизни. Генерал, наверно, уже успел порадовать отца моим рапортом.

— Юра, ты только не горячись. Просто войди в их положение. Для них это большой удар… Удачи тебе, мы с сыном будем переживать за тебя.

Он наклонился и слегка прикоснулся к ее губам.

— Диана, я люблю тебя. Что бы ни случилось, мы будем вместе.

Он вышел из машины, посмотрел на свои окна. В одном из них увидел силуэт матери. Горькая улыбка пробежала по его лицу. Домой идти не хотелось, он чувствовал, что предстоит тяжелый разговор. Ему не хотелось разрыва с родителями. Несмотря на суровость отца и матери, он любил их. Минуя лифт, медленно стал подниматься вверх. Словно хотел оттянуть время встречи с ними. В прихожей сняв туфли, направился в зал. Иван Константинович из-под густых бровей свирепо посмотрел на сына. Мать, обратив к сыну заплаканные глаза, тихо произнесла:

— Юра, что ты наделал? Ты…

— Погоди! — резко оборвал ее муж и, подавшись вперед, грубым тоном задал вопрос: — Это правда, что в зоне заключенная родила от тебя ребенка?

— Да, папа, у меня родился сын.

— Да как ты, негодяй, посмел? — вскакивая с дивана, заорал отец. — Ты о нас подумал?

На него страшно было смотреть. Глаза его бешено сверкали, на шее вздулись вены. Сжав кулаки, он подскочил к сыну. Елизавета Петровна, предчувствуя непоправимое, встала между ними.

— Отойди! — рукой отстраняя жену, прохрипел Иван Константинович.

— Ваня, одумайся.

— Папа, выслушай меня, а потом скажешь все, что думаешь.

— Я тебя и слушать не хочу! Никогда не думал, что ты опустишься до такой омерзительной низости. При мысли, что ты лежал с этой грязной, вонючей осужденной, мне становится тошно и противно. Забери свои вещи, и чтобы духу твоего здесь не было. И запомни: с этого момента ты мне не сын. Такого позора в своем доме я не потерплю. На весь город прославил, хоть вешайся. Ты мне скажи, как теперь нам в глаза Уварову смотреть? Ведь они тебя чуть ли не зятем считали.

— Папа, выслушай меня, я уверен, вы меня поймете.

— Я сказал: вон из моего дома!

— Ваня, не горячись, давай выслушаем его, — вытирая слезы, попросила Елизавета Петровна. — Садись, — она указала сыну на диван, — рассказывай.

Молча выслушав Юрия, Иван Константинович встал, подошел к телефону, позвонил на междугороднюю. Назвав свое имя, он попросил, чтобы его соединили с Ленинградом. Через минуту он услышал голос матери.

— Мама, это я, добрый вечер.

— Здравствуй, сынок. Наконец дождалась от тебя звонка. Как Елизавета, Юра? Не болеете?

— Все нормально, живы, здоровы, тебе привет передают. Мама, как там наша Алена?

— Юра уже рассказал?

— Да, мама.

— Она славная. Между прочим, на меня похожа. В этом году в первый класс пойдет.

— Мама, Юра написал рапорт, увольняется. Как ты смотришь на то, если он к тебе переедет жить?

— Я буду очень рада, я давно об этом мечтала. А почему он увольняется?

— Приедет, все расскажет. Спокойной ночи, мама.

Положив трубку, он сел в кресло.

— Поедешь жить к бабушке.

— Папа…

— Я сказал достаточно ясно и не собираюсь повторять. Убирайся с моих глаз, не хочу тебя видеть.

Юрий грустно посмотрел на родителей.

— Я предвидел, что предстоит трудный разговор, но, честно говоря, такой реакции с вашей стороны не ожидал. Мне и в голову не пришло, что положение в обществе для вас будет дороже, чем судьба сына.

— А ты о своих поступках рассказывал нам? — запальчиво крикнул Иван Константинович. — Ты же нас в грош не ставил, когда свои темные делишки делал.

— Никаких темных делишек я не делал, просто встретил хорошего, замечательного человека и полюбил.

— И ты смеешь говорить о любви с этой преступницей?!

— Она не преступница, и очень жаль, что вы из моего рассказа не поняли, что она стала жертвой в руках преступников.

Ивана Константиновича выводила из себя невозмутимость сына.

— Слушая тебя, складывается впечатление, что с твоими мозгами не все в порядке. Облил дерьмом родителей и еще не чувствует себя виноватым? А как ты прикажешь нам с матерью людям в глаза смотреть? Мы же живем в обществе!

— Папа, мне надоело слышать одно и то же про это общество. А вы задавали себе вопрос, почему вы обществу так нужны? Вы им нужны до тех пор, пока при должностях, но все это — временное явление, придет срок, и вы уйдете на пенсию, и тогда этому обществу больше не понадобитесь. Оно быстро вас забудет…

— Хватит! — рявкнул Иван Константинович. — Прославил нас на весь белый свет и после этого у тебя хватает наглости мне мораль читать? Убирайся с моих глаз!

Юрий повернулся к матери.

— Мама, почему ты молчишь? У тебя же внук родился!

Елизавета Петровна, плача, отвернулась от сына.

— Слушайте, а может, я не ваш сын?

— Юра, не смей! — в истерике закричала мать.

— А как прикажете мне вас понимать? Вы что, хотите, чтобы я ради карьеры и вашего дурацкого общества отказался от собственного сына, как вы? Не выйдет. Я уже подал заявление в ЗАГС, на днях в колонии у нас будет бракосочетание. Милости прошу, дорогие родители! — круто повернувшись, он направился в свою комнату. Через полчаса, с чемоданом в руках, Юрий подошел к отцу.

— Папа…

— Убирайся! — не глядя на сына, сквозь зубы процедил тот.

Юра подошел к матери.

— Мама…

Она с каменным выражением лица холодно посмотрела на сына. Больше ни слова не говоря, он вышел из дома.

Сдав все дела новому начальнику колонии, майору Усольцеву, Сазонов стал ждать, когда ЗАГС сможет официально зарегистрировать его с Дианой. Через неделю вместе с представителем ЗАГСа он вошел в зону. Сотни осужденных, создав коридор, под аплодисменты проводили их в комнату дежурного по колонии. Для Юрия это было полной неожиданностью. Расписавшись, они вышли, и зона вновь встретила их громом аплодисментов. Башня, разнаряженная под старинный обряд, низко кланяясь, преподнесла им огромный каравай хлеба.

По закону им предоставили три дня. Они пролетели как одно мгновение. Диана проводила его до самого КПП.

— Юра, я люблю тебя, люблю, — прижавшись к нему, сквозь слезы шептала она.

С трудом оторвавшись от нее, он направился к выходу. В дверях оглянулся. Прижав сына к груди, она с тоской смотрела на него. Когда за ним закрылись железные двери, Диана почувствовала головокружение, земля уходила из-под ног. Чьи-то крепкие руки подхватили ее. Это была Зина.

Сазонов зашел к Усольцеву. Тот, ухмыляясь, предложил:

— Хочешь, еще на сутки продлю свидание?

— Спасибо. Что положено по закону, я взял. Я к тебе по другому делу. Следующее свидание мне положено через полгода. Так вот, если ты будешь преследовать мою жену, для тебя это будет конец.

— Это угроза?

— Как хочешь, так и понимай.

Прошло полгода. Сазонов, используя связи бабушки, устроился на работу. В стране произошли резкие перемены. Генсеком стал Андропов. КГБ пытался привести в чувство народ, разгулявшийся за время застойного правления пятикратного героя страны. За считанные дни люди словно подтянулись. У кинотеатров появились чекисты и стали проверять, кому положено смотреть кино, а кому положено находиться на рабочем месте. Стала укрепляться дисциплина, резко поднялась производительность труда. Посадили зятя Брежнева, Чурбанова. Покончил жизнь самоубийством когда-то всемогущий министр внутренних дел Щелоков.

У Сазонова появилась надежда добиться правды по делу Дианы. Два раза он ездил в Москву, пытался пробиться к генеральному прокурору, к новому министру внутренних дел, но так и не пробился. Для них государственные дела были куда важнее, чем частная жизнь отставного подполковника. Они были заняты чисткой своих аппаратов. Одних увольняли, других прямо из кабинетов в наручниках увозили в следственный изолятор. Никому не было дела до него. Даже однокашник его думал только об одном: как бы самому спасти свою шкуру.