- Милка, да что ко мне пристала? Вышла из машины и домой пошла, - девушка решила прервать разговор, чтобы подруга не докопалась до истины, которую нельзя говорить никому.

- Ксюха, вот я не понимаю! Ты бы хоть автограф у него взяла, телефон узнала, встретиться предложила... Это же Вадим! О нем девчонки мечтают, а тут такой шанс сам в тебе в руки плывет. Буде потом о чем внукам рассказать. Он вчера со мной разговаривал, а сам на тебя поглядывал. Я заметила!

- Ой, да ну тебя. Давай, лучше, к лекции готовиться, - Ксения не смогла сдержать вздоха облегчения, когда, наконец-то, Мила от нее отстала и не выпытывала подробности прошедшей ночи. Девушке безумно хотелось поделиться с подругой, но прекрасно понимала, что подобный роман лучше держать в тайне даже от близких людей.

***

За окном хмурилось небо, нависая свинцовыми облаками над домами, бульварами и зданиями. Серый день заполнил столицу, убрал рдяные и золотые краски бабьего лета за ширму луж и мокрого асфальта. По подоконнику барабанил нудный дождь, погода испортилась окончательно, осень выиграла матч-реванш и заняла свое законное место.

Ксения лежала на кровати у себя в комнате, размышляя, что же ей делать дальше. Вадим уехал на гастроли, и у нее в душе образовалась странная пустота, которая не заполнялась ничем. Она боялась признаться сама себе, что скучает по нему, по его прикосновениям, ласкам, разговорам. Осложняли ситуацию еще и родители, которые вернулись и сразу же начали вести допрос с пристрастием, куда же подевался Владик из жизни их дочери.

- Ксюша, можно к тебе? - в комнату заглянула мать.

- Конечно, - девушка приподнялась на кровати.

Женщина средних лет с короткой и элегантно уложенной стрижкой выглядела превосходно. От нее веяло силой, решимостью и лоском, который был недоступен простым работницам. Татьяна Борисовна присела рядом с дочерью и очень внимательно посмотрела на нее:

- А теперь скажи мне правду, почему ты рассталась с Владленом. Его родители расстроены, мама звонит мне практически каждый день. Ксения, это очень серьезный поступок...

- Мамочка! Я не хочу замуж за него! Владик мне противен. Я выйду замуж, но за того, кто будет нравиться мне, кому буду нравиться именно я сама, и ему будет без разницы, кто у меня родители.

- Ксюша, - мать посмотрела на нее укоризненно. - Это мы с твоим отцом могли позволить так рассуждать, но сейчас время другое. Мы не вечные, ты останешься одна. Неужели хочешь уехать по распределению в Нарьян-Мар и там выйти замуж за оленевода? Самохин был бы тебе опорой.

- Не был! Мам, - Ксения замялась, - он не очень хорошо поступил... Он пытался, - девушке с трудом давался такой разговор с матерью. Они не часто говорили по душам, а на интимные темы - вообще никогда.

- Ничего, он бы все равно женился бы на тебе!

- Но мне ведь не понравилось!

- Ксюша, женщина должна терпеть. Так всегда было, - Татьяна Борисовна грустно улыбнулась.

- Давай не будем больше об этом. Когда я найду себе будущего мужа, то ты об этом сразу же узнаешь. Обещаю.

- И что мне с тобой такой делать? Теперь мне оставлять тебя одну страшно, а нас в Чехословакию отправляют, - вздохнула мать.

- Когда? - Ксения встрепенулась, но тут же устыдилась своей радости. Она, конечно же, скучает по родителям, но, тем не менее, от мысли, что с Вадимом им никто не будет мешать, в сердце появилась нечаянное облегчение.

- Через месяц. На новый год будешь одна. Раньше хоть могла Владика к себе позвать или к Самохиным пойти. А теперь что делать будешь?

- Не волнуйся, мамуль. Милка не поедет к родителям в Киев, со мной останется, - соврала Ксения, не моргнув и глазом.

- Ну смотри, - тяжело вздохнула Татьяна Борисовна. - И никаких парней неизвестно откуда. Только проверенные ребята из университета.

- Конечно, мам, обещаю! - девушка перевела дыхание, когда за матерью закрылась дверь.

Она вновь легла на кровать и с невозмутимым видом принялась изучать потолок, размышляя, удастся ли ей Новый год встретить с Вадимом вдвоем.

Зажгли фишки, раздробили кости,

Разложили карты на месте нашей любви;

Мне стало жарко, я задержала воздух...

И пальцы твои; внутри меня небо...

Первый снег окутал столицу пуховым одеялом в конце ноября. Снежинки вели свой неспешный танец, соревнуясь, кто же из них первый коснется подоконника на седьмом этаже. Ксения лежала рядом с Вадимом на огромной кровати в спальне его квартиры, смотрела в окно, где ничего не было видно, кроме серого неба и снежной кутерьмы. Девушка уже неделю жила здесь, потому что Метлицкий не хотел отпускать ее домой, в пустую квартиру, в которой была лишь тишина, нарушаемая мерным тиканьем часов. Родители вновь уехали, предоставив дочери право быть самостоятельной, твердо веря, что она никогда не сделает ничего безрассудного и компрометирующего.

Ксения не сопротивлялась тому, что Вадим стал распоряжаться ее жизнью. Она позволила ему решать за себя, не испытывая раздражения, подавления своей воли. Девушка просто наслаждалась близостью мужчины, который смог с легкостью приручить ее к себе, пробудил в ней чувственную женщину, которая хотела принадлежать лишь ему одному.

Они никогда не говорили о будущем, не пытались задаваться вопросом "а что потом?". Просто ловили остроту момента, упиваясь наслаждением, которое доставляло сплетение тел. Ксении, казалось, что ее нервы обнажены до предела, а по венам течет электрический ток. Ей всегда было мало, желание буквально разрывало ее на части. Девушка хотела быть с Вадимом постоянно, она отдавалась всякий раз так, как будто им больше никогда не суждено увидеться.

Сейчас же Ксения чувствовала себя измотанной, но вполне счастливой. Она вдыхала запах его кожи, слушала биение сердца, растворялась в нежных поглаживаниях его теплых пальцев по своему обнаженному плечу. И понимала, что не уйдет. Никуда и никогда. Между ними есть непонятное притяжение, которое не дает сделать шаг в сторону. Она обязательно вернется, потому что не в силах сопротивляться ему.

Тишину разрушил звонок в дверь. Вадим выругался, нехотя поднялся, надел джинсы, бросил Ксении через плечо: "Оставайся здесь".

Девушка лишь пожала плечами, подняла с пола рубашку Метлицкого, надела на себя, подкатала рукава. Она всегда так ходила по квартире. Вадима это забавляло, тем более единственная деталь одежды легко снималась.

Из прихожей доносились голоса. Единственное, что могла разобрать Ксения, так это фразу Вадима: "Оставь себе. Ты же знаешь, не возьму".

Что ответил ему собеседник, было совсем не разобрать, да девушка и не пыталась. Она никогда не задавала вопросы о личной жизни, о работе. Считала это излишним. Если Метлицкий захочет, то расскажет сам. Так уж повелось в их непонятных отношениях.

Вадим вернулся, лег рядом с девушкой на кровать, взял с пола пепельницу, поставил ее к себе на живот, закурил. Он несколько минут молчал, так, как будто собирался со словами и мыслями.

- Андрей приходил, - тихо проронил он. - Уже восемнадцать лет парню, не могу привыкнуть, что он студент и самостоятельный.

- А кто это? - спросила Ксения. Она не слышала этого имени, хотя уже была знакома со многими друзьями Метлицкого.

- Мой сын. Он на два года младше тебя. Не знаю, что с ним делать и как себя вести.

- Поговорить с ним не пробовал? - усмехнулась девушка.

- Ксюха, вот что ты за девка ехидная? - Вадим засмеялся. - Я ей, значит, душу открываю, а она...

- Прости, - Ксения села поудобнее, положив ноги на Метлицкого. - Сколько же тебе было, когда он появился?

- Двадцать. Пацаном был сопливым. Папаша! Я когда его мать встретил, то казалось, что солнце за край неба упало, - он выпустил струю сизого дыма, продолжил: - Это любовь была с безумствами, цветами, стихами. Верка тогда первой красавицей на весь "поток" была, а я, дурак малолетний, еще на первом курсе с дружками на нее поспорил, что влюблю в себя. Так и вышло, - Вадим горько усмехнулся. - Поженились мы, нам даже комнату в общаге студенческой дали. Андрюшка появился, а я не знал, что с ним делать. Вера тогда на нем сосредоточилась, а я пошел подрабатывать, потом в кино позвали, и понеслось... Развелись мы, когда уже квартиру ей дали. Не мог я жену с ребенком оставить ни с чем. Общага-то семейная, а у моих родителей не развернешься. А что с Андреем делать до сих пор не знаю. Так его ждал, а когда он появился, я испугался, что не по силам мне быть заботливым с ребёнком. На руки было страшно его брать. Все казалось, что уроню... Теперь приходит иногда ко мне, денег просит, помимо тех, что я до сих пор им даю, но потом отдает, потому что гордый. В меня весь, - Метлицкий горько усмехнулся.