Наверняка в этой чащобе нелегко было подсечь лес и поднять целину. Дни, когда тут корчевали пни, сохранились в названии дома «Сакнес» — Корни. Хотя другие хозяева в Заливе тоже воевали с лесом, «Сакнес» почему-то оказались на передовой. И теперь, когда у Ольги не хватало на все сил, лес снова перешел в наступление, дом зарастал кустами.

Сама Ольга чуть поукротилась. Человек как человек. Соседка как соседка. Женам опасность больше не угрожала. Да и мужчины что-то перевелись.

Но биография Ольги Виботне осталась при ней: куда от нее денешься?

Когда чесать языком было не о чем, соседки принимались вспоминать, как тут валили лес. Лесорубы тогда жили в Заливе. Конечно, никто рядом не стоял. Но хватало и той самой малости, которую удалось подметить. Из-за леса в «Сакнес» заходили почаще, чем в другие дома, и за молоком, и за кувшином сока, и за караваем хлеба. По одному. Но разве бывает у рабочих людей столько времени, чтобы всем скопом ходить за харчем? Где проходит война, там ненадолго останавливается армия. Если в лесу лагерь, то солдатам в соседних хуторах наверняка что-нибудь понадобится…

Наболтать можно с три короба. На ком лежит одно пятно, тому легче приписать другое. Черное — всегда черное, неважно, большое оно или маленькое.

Одинокий мужик, известно, плохой хозяин. Одинокая женщина — и того хуже. На Ольгу можно было сердиться, ненавидеть ее, но когда женщина мучается с плугом, от такого зрелища, будь ты кремень, и то комок к горлу подступит. Ольга в гордом своем упрямстве держалась стойко. Не бросила «Сакнес» и к богачам в батрачки не ушла. Выбивалась из сил в хлопотах о скотине, земле и, как ни коротки сутки, умудрялась урвать часок, чтобы покрутить швейную машинку. Это она называла отхожим промыслом.

В колхозе ей так тяжело не приходилось. Лишь гнет одиночества остался. Но кто хлебнул лиха и привык тащить воз, тот разве пожалеет себя? Она могла бы, как другие, нанять соседей, чтобы окучили картошку и скосили сено. Ан нет. Размахивала косой сама. Сама запрягала Элефанта и пахала.

Сразу после войны Ольга Виботне вырастила бычка. Завела расчетную книжку с квитанциями, и хутор «Сакнес» стал случным пунктом.

Когда организовали колхоз, принцип хозяйствования изменился. Но Ольга по-прежнему оставалась владелицей быка. Она выбрала ему имя — Аулис. Выглядел бык гордо: бурый, складно сложенный, с широкой низкой грудью. Темперамента он был умеренного.

В Заливе родословной Аулиса не интересовались. А если и проявили бы к ней интерес, то в Государственной племенной книге для крупного рогатого скота породы «Латвийская бурая» его имени все равно не нашли бы. Коровы у всех были удойные. Насколько велики в этом заслуги Аулиса, сказать было трудно. Каждый совал своей буренке что только мог, но отдавали должное и Ольгиному баловню:

— От Аулиса корова с первого раза обходится.

Эта деталь была немаловажной. Если корова не обошлась, жди, когда она снова будет в течке. Легко ли отвести к быку такую взбудораженную тварь? Как встанет на дыбы да как кинется на хозяина. Много ли надо, чтобы старому человеку кости переломать! Как в прошлом году Лине. С тех пор и ходит с орясиной.

Аулис в Заливе был на хорошем счету. Но в десяти дворах и коров всего десять. Такую малость, если не слишком перетруждаться, Аулис мог обслужить за два дня. Когда коров приводили из Заречья и других отдаленных мест, существование быка имело какое-то оправдание. Но в последние годы в колхозе рьяно взялись за искусственное осеменение, и водить корову к черту на кулички никто больше не хотел. Была еще одна причина: заготовительная контора племенного скота стала чаще закупать молодняк у населения. Платили неплохо, но требовали хороших документов. У Аулиса племенные бумаги оставляли желать лучшего. Широкой груди и умеренного темперамента было недостаточно.

Многие клиенты отпали. И без того мизерный заработок Ольги сошел на нет. Всякий разумный человек продал бы быка. Но не Ольга Виботне.

— Жалко отдавать на мясо. Свыклась.

Аулис, чуя своим бычьим умом, что многие соплеменницы ему изменили, сильно забеспокоился. Раздувал ноздри и ревел. Когда видел, что ведут корову, начинал бесноваться как одурелый. А случай с буренкой Огуречного мужика заставил задуматься не только ее хозяина. Андрей приволок свою Толе как обычно. Завел в особое устройство, которое все называли случным станком, привязал поводок к крючку и стал ждать, когда Ольга справится с быком. Разбег был неистовый — полусгнившее устройство не выдержало, и Аулис обрушился на Толе как лавина. Тогда ничего особенного не заметили. Только после этого Толе почему-то стала хуже двигаться. Видно, дюжий вес повредил ей крестец.

Причина была в преклонном возрасте, вину свалили на Аулиса. Кое-кто уже начинал наводить справки, как там, дескать, обстоят дела с «искусственным быком».

Ольга сколотила новый станок. Но немочь Толе не проходила. Болезненный вид коровы агитировал против быка. Для Ольги это было тяжким ударом.

Аулис все же остался в «Сакнес». Силы у Ольги еще были, и она тратила их на борьбу с быком. Видно, требовалось уравновесить остатки сатанинского пыла. И для этой цели Аулис с его буйством подходил как нельзя лучше.

Отдай Ольга своего баловня на колбасу, может, ее жизнь на старости лет устроилась бы иначе. Но она не могла этого предвидеть. Да и после ни о чем не догадалась.

Как-то вечером в «Сакнес» завернул Рейнис Раюм с гармонью под мышкой.

— Пригласили меня тут на одну сыгровку. Я и подумал, грех не зайти, раз мимо путь лежит.

Ольга удивилась: ничего про это не слышала. Если где-то собираются и люди приглашают музыканта, то об этом в Заливе знают все.

— У старого друга молодости.

Где и по какому поводу, Рейнис не уточнял. Не хочет рассказывать, поняла Ольга Виботне. Знать, в гостях было скучновато, а то разве стал бы засветло домой возвращаться.

Рейнис ни в каких гостях, конечно, не был. Не придумал он и правдоподобной истории. Но явиться и с места в карьер выложить: «Пойдешь ко мне в жены?» — ему тоже не хотелось.

В подобном деле старик должен начинать издалека. Чтобы не получился конфуз.

— Ну, Ольга, как ты поживаешь?

Обычно Рейнис произносил что-нибудь дельное. Сегодняшнее вступление — ни то ни се.

Ольга присела рядом с соседом на лавочку, освещенную лучами заходящего солнца. Пододвинулась поближе понюхать — досталась ли ему у друга молодости чарочка или нет. Дух шел. Ну, тогда немудрено, что чушь порет.

— Я тебе сыграю, Ольга.

Это уж совсем в диковинку.

— Что хочет твоя душа выманить из моей гармошки?

Не дождавшись ответа, Рейнис быстро развязал ремешок, и во дворе зазвучал знакомый давний напев:

Прялка старая, славно было бы

Снова в юность вернуться свою.

Изумление Ольги постепенно сменил не передаваемый словами восторг. Под закатными лучами солнца в вечерней тишине лилась старинная песня. Рейнис пел редко. Чуть дрожащий голос не мог равняться с сонным плавным тенором Андрея Куги. Но у Раюма подкупала простота исполнения. Ольге захотелось сбросить если не сорок, то хотя бы лет двадцать. Невесть почему пришли на память услышанные когда-то рассказы о той поре, когда Рейнис служил в латышских стрелках. За столом мужчины подчас вспоминали молодость, похваляясь друг перед другом победами над девичьими сердцами. Рейнис был большой повеса, это Ольга могла себе представить. В его доме и теперь еще висела на стене фотография в резной деревянной рамке. Небольшие форсистые усики. Глаза как у девушки. Вглядишься — упадешь в обморок.

Ольга Виботне даже вздрогнула — слишком беззастенчиво разыгралось воображение. Она следила за пальцами Рейниса, нажимавшими на клавиши, и с любопытством разглядывала нарост величиной с боб. «Если таким пощекотать…»

У Ольги на глаза навернулись слезы. От стыда за свои мысли. И от щемящей пронзительной песни.