Услышав этот предсмертный крик и узнав свою хозяйку, корова вскочила, бросилась к дверям и тихо промычала. Проем был загорожен — старые оглобли и доски крест-накрест заколочены гвоздями. Старуха, как могла, пеклась, чтобы любимица не вырывалась из заточения.

Мне надо было сперва перетащить Терезу на кровать, а потом поехать за врачом. Когда я проходил мимо хлева, корова опять сопя носилась из угла в угол. Потом на поминках я узнал, с чего все началось.

Обе старухи жили на старом хуторе, копошились в огороде, держали стадо овец, а молоко брали у Тайги.

Как-то раз во дворе появилась телочка. Вошла будто в свой дом и сразу бросилась сосать Терезины пальцы. Сестры пустили ее в хлев и принялись ждать, не станет ли кто телочку искать. Тайге в первые дни ничего не сказали. Думали, если владельцы спохватятся, племянница сама расскажет об этом. Но что-то не слышно было в колхозе разговоров о пропаже. А объявления в газету тетки не давали, записки к столбам не прикалывали. Пришла телочка — и ладно. Явилась, как видение с Белого болотца со звездочкой во лбу.

Старушки стали телочку баловать, как комнатную собачку. Корм носили, пасли по очереди. Коровенка росла и не отходила от них ни на шаг. Пока не пришло время течки.

Тут Звездочка помчалась без оглядки на осеменительную станцию, находившуюся в четырех километрах от дома. Случилось это в сенокосную пору. Быки, привязанные цепями, кружили каждый вокруг своего колышка. Звездочка подбежит к одному, к другому, а те в ус не дуют. Все травку щиплют. Откуда им было знать, что надобно коровенке, когда они сроду с такими дел не имели. Звездочка побежала дальше, пока не нашла быка, который ее понял. После чего к величайшей радости тетушек бесценная скотинка вернулась домой. Тетки пообещали подарить Тайге теленка. Наказали растить, если будет телочка, а если бычок, то пусть решает сама, что делать с ним. Появился бычок. Старухи позволяли сосать матку, сколько он захочет. Сами они корову не доили, а Тайге сказали:

— Не мы ее покупали, не мы ее привели. Сама пришла, пусть сама и выбирает, как ей жить.

Когда бычок перестал торкаться в материнские соски, Тайга его увела. Тетки остались одни со своей Звездочкой. У той как на диво и вымя не воспалилось, и молоко не капало. Была она ласкова до тех пор, пока снова не приспело время искать быка.

В этот раз тетки восприняли исчезновение любимицы спокойнее.

— Пусть живет как хочет.

Старушки заплатили косарю, чтобы запас кормов на зиму. Обе так увлеклись коровой, что из-за нее продали всех своих овечек.

Три раза пробегала Звездочка мимо осеменительной станции в поисках понятливого быка. Когда она принесла третьего теленка, умерла Стефания. Теперь Тереза пасла одна. Но силы ее убывали, она чувствовала, что больше за коровой не поспевает. Поэтому заперла ее в хлев. Только и могла, что доковылять до загородки, бросить охапку сена и подать лакомство: морковку или свеклу. Летом, бывало, еще и травки накосит. Теплую водичку с мукой доставляла из комнаты в хлев зимой на санках, летом в коляске. Тайга не раз пеняла теткам:

— Зачем держать корову, которую не доишь?

На что обе неизменно отвечали:

— Пусть живет как хочет.

Когда Стефании не стало, Тайга снова попыталась заговорить о корове:

— Стоит ли так мучиться?

Но ничего нового в ответ не услышала.

Я не мог поверить, что наша Латвийская бурая, истинно домашнее дойное животное, каким ее сделали естественный отбор и селекция, способна жить по законам дикой природы. Видать, течет все-таки в потомках первобытных животных кровь древних туров. Собственно говоря, если корову приручили в позднем палеолите, то по сравнению с вечностью нас от того времени отделяет лишь миг.

Также не укладывалось у меня в голове, что две старые крестьянки держат в доме корову и не доят ее. Ценность буренки всегда составляло молоко. Единственная мера ее полезности. На похоронах Терезы я стал расспрашивать Тайгу, как могло такое случиться. Сестрино чадо пожимало плечами. Потом вспомнило, что однажды несколько лет назад старушки случайно зашли на ферму. Мужу Тайги там что-то понадобилось, и он остановил машину возле коровника.

Первой из машины вылезла Стефания.

— Пойду погляжу, как живется скотине в этих колхозных хлевах.

В тот год все лето и всю осень шли дожди. Мокрые, водянистые корма в силосных ямах и хранилищах для сенажа прокисли. Людей мутило. Коровы и те отворачивались. Но куда денешься — есть что-то надо.

Старухи своими глазами увидели, как еще неродившегося теленка привязывают к трактору, чтобы вытащить из материнского чрева.

Захудалая, прокисшая ферма произвела на тетушек Стефанию и Терезу настолько жуткое впечатление, что они долго не могли произнести ни слова. Наверное, потому прибежавшую с Белого болотца телочку приняли за божий подарок, который надобно оберегать и лелеять. Чтобы хоть одна коровенка на свете получила от жизни все, что пожелает. Как знать, может, отношением к Звездочке старушки выражали свой протест против нерадивости, которая, помноженная на бесчисленные беды дождливого лета, довела стадо до такого убожества.

С того раза Стефания с Терезой к ферме близко не подходили, а разговоры Тайги и слушать не хотели. Повторяли, как заведенные:

— Это издевательство над скотом.

Их вовсе не интересовало, что за минувшие годы в центре построили с десяток жилых домов, поскольку колхоз попал в список экономически отсталых хозяйств, нуждающихся в помощи. Далеким, непостижимым осталось для них понятие — агропромышленное объединение. За Белым болотцем не знали, что объединение с помощью всеобщей заинтересованности в конечном итоге не только вычистило хлева, но и прогнало пьяниц-доярок, которым было все равно, сам теленок является на свет или его вытаскивают трактором.

У старух за Белым болотцем была своя коровенка. И она жила как потомок древних вольных туров.

В тот день, когда у меня опустилось ружье и Терезу сразил последний удар, приехала пожарная машина. Мощная струя воды в два счета выбила Звездочку из сил. Потом пришел Ешка Килпис и сделал все честь по чести. Без ружья. Просто. Как положено.

ЕЦИТ

Что представляет собой птицефабрика, Виестур Лапа не знал. Он ею не интересовался. У колхозного электрика и так голова идет кругом от коротких замыканий, перегоревших анкеров и кабелей. Зачем занимать мозговые извилины еще мыслями о фабрике. Глупее занятия Виестур не мог представить. И вообще, если сгоняют вместе тысячи кур, то почему птичий двор сразу называют фабрикой? На фабрике штампуют и точат. А из чего штампуют кур? Яйца еще куда ни шло. Положим, по одной трубе можно пускать желтки, по другой — белки. И те и другие разом впрыснуть во влажную оболочку, чуть подержать на жару, и глянь — яйцо готово.

Шутка, конечно. Но добавить к этому ему было нечего. И вот настал день, когда он должен был во всем этом разобраться, обследовать все, как говорится, воочию и на ощупь.

Виестур Лапа, дипломированный инженер-электрик со средним образованием, попал на фабрику благодаря женитьбе. Арита с часу на час ожидала своей очереди на квартиру, и электриков принимали на работу с распростертыми объятиями. На производстве, мол, все лишь на них держится.

Лапа вовсе не прозябал и в колхозе. Жил в родительском доме, зарабатывал хорошо, с обязанностями справлялся. Но любовь выдирает из почвы и не такие корни.

Пока оформляли документы, Виестур ходил смущенный. Он принадлежал к категории послушных комсомольцев и опасался, как бы его не сочли летуном, поменявшим родное хозяйство на материальные выгоды. Никто, впрочем, его не попрекал. Арита за сортировкой яиц дослужилась на фабрике до звания передовика. Колхоз ничего подобного предложить ей не мог. В конце концов, все понимали, что квартиры с неба не падают.

Жилой квартал фабричных работников, по сути, был не чем иным, как разбухшим колхозным поселком. Только народ здесь одевался шикарней, как бы подчеркивая этим свою принадлежность к городу.