Цинга

Представляешь, мне приснилось, что у меня болят все зубы. Ну вот абсолютно все, и от них болят нос и горло. Я прихожу к врачу, и он начинает их расшатывать, ну, трогать каждый и двигать осторожно туда-сюда. И вот они все абсолютно шатаются, и он говорит, - ну, девушка, так у вас зубы в полном порядке. И я так радуюсь, а он говорит - совершенно здоровые зубы, это у вас просто цинга, надо лечить цингу. Я проснулась в таком ужасе, ты себе не представляешь, и в первый момент правда показалось, что все зубы шатаются. Я до сих пор не понимаю, откуда этот сон, вроде, ни про какую цингу не говорили. Ну вот, я пошла на кухню будить Лесю, и вдруг понимаю, что никакой кухни нет, вот стеклянная дверь, а за ней ничего, обломанного пола так краешек, знаешь, и я понимаю, что вся половина дома эта, которая с кухней, она просто рухнула вниз. Это так чудовищно... И я начинаю кричать, потому что там же Леся была, и у меня просто ноги подкашиваются, и тут я думаю, - а как же Сережка? И я ползу просто на трясущихся ногах в спальню, а Сережка там, сидит в кроватке, и спрашивает меня так серьезно: "Где же мама, Лори, где мама?" И тут я понимаю - с домом-то все в порядке, это у него цинга, от дома отвалился кусок, потому что у него цинга, и если вылечить цингу, то и дом станет на место. Тут уж я совсем проснулась, это ужасно все, конечно, просто сил нет.

Цифра

"Все как-то не по человечески, говорил он себе, все не по-человечески, и он не человек, это нелюдь какой-то, страшное существо. Я его боюсь, подумал он, - у меня такое чувство, что он летит у меня за плечом, хотя это, конечно, совершенная глупость, он сидит там себе в банке и терзает еще кого-то, не менее дрожащего, чем я. Хорошо, видимо, работать в банке, подумал он, - ты все знаешь о деньгах, никогда ничего такого не сделаешь, чтобы потом они присылали тебе чудовищные письма и надо было идти и делать вид, что у тебя все под контролем, когда ничего у тебя нет под контролем". Он остановился и прямо посреди улицы присел на парапет, благо тротуар здесь был намеренно высокий, чтобы бессовестным водителям неповадно было парковаться в неположенном месте, то есть на тротуаре. "Остановись, - сказал он себе, - остановись. Вот смотри, какой момент: ты только что был в банке, ты со всем разобрался, да, дальше будет трудно, но такого ужаса уже не будет, писем таких не будет, не будет вызова в суд, да, будет трудно, да, но ты сейчас должен думать не об этом, а как прийти в себя. Ты собрался, и пошел, и говорил с этим нелюдем, и даже проявил некую волю в обсуждении выплат, и вот обо всем договорился. Ты молодец. Все страшное позади. Вот послушай, ты заслужил отдохнуть. Я тебе предлагаю пойти в кафе, с удовольствием посидеть, выпить кофе, пройтись до дома пешком, ну, просто взять себя в руки. Ты заслужил, давай. Он, кажется, даже улыбнулся тебе под конец. Или нет? Господи, ну какое это имеет значение, какое мне дело, что это нелюдь там себе думает, поганый карьерист, ведь он мог сделать выплаты меньше, но его, наверное, хвалят, когда это не пятьсот, а восемьсот. Неужели за каждую сотню отдельно хвалят? Ох, нет, ну какое мне дело, все позади. Ты заслужил. Вставай, иди, плюхнись в кафе на стул и там уже прийдешь в себя, давай, ты заслужил". Он встал, отряхнул брюки и побрел, изнывая от пережитого ужаса. Витрина универмага все тянулась и тянулась, он старался расслабиться и отвлечься, и через несколько минут ему это даже удалось старый, привычный метод, он никогда не подводил - начинаешь петь про себя "Dancing Queen", и правда, легчает, как-то возникает чувство, что в мире столько всякого... До кафе оставалось метров тридцать, он пошел наискосок через площадь, где всякие люди сбывали мелкие поделки - пластмассовых жучков на дрожащих лапках внутри приоткрытой ореховой скорлупы, псевдоиндейские украшения (у Гошки есть что-то такое, на шее носит, какой-то камень на кожаном шнурке), вязаные кошельки, дешевую, однообразную бижутерию, какую покупают оптом, все в одном месте, и потом торгуют ей год или два, молоденькие девчонки не слишком-то могут позволить себе что-нибудь другое, вот и берут. Он шел легче, говоря себе - вот сейчас, за кофе, я достану записную книжку и распланирую месячные расходы, все не так страшно, ты увидишь, да, придется в чем-то как-то, но в целом - никакой катастрофы, никакой катастрофы. Он пошел медленнее, пряча взгляд от слишком яркого солнца, и вдруг налетел на очередной маленький столик. Раздраженно поднял глаза. На столике стояли громадные голубые бутыли с водой и фарфоровая штуковина с краником, расписанная бежевым и синим. Бутыли едва пошатнулись, а вот проспекты слетели на плиты и легли нешироким веером. Толстый человек за столиком вскочил, сказал дружелюбно - "ничего-ничего!", и они оба стали поднимать проспекты. На бежевом фоне было написано голубым: "Дай своему телу лучшее! - Особое мероприятие, шесть месяцев по цене трех!" Может, и неплохо бы, - подумал он... Внезапно у него в животе образовалось острозубое, горячее кольцо и полезло к горлу, и он почувствовал, как наваливается огромный, тяжеленный, дурно пахнущий груз, совершенно нереальный груз, от которого болят спина, и плечи, и ноги, и шея, и сердце. "Восемьсот в месяц, - подумал он. - Восемьсот в месяц, и так шесть лет. И так шесть лет. Шесть лет. Шесть лет."

Взаимосвязь

Сегодня Женя Аверченков примчался с перерыва весь в огне и говорит: "Там в переулке лежит мертвый голубь, ты знаешь, я никогда даже не представлял себе, как это красиво - лежащая птица!" Схватил цифровку и убежал, пришел через час как минимум, показывал кадров двенадцать, ракурс такой, ракурс сякой, а на одной, знаешь, глаз крупным планом, совершенно жуткий, полуоткрытый, с какими-то пленками внутри... Отвратительная птица. Жене бы жениться опять, это да. А то все голуби, голуби. Грустно.

Голоса

Я ехал из музея картографии. Обычно я стараюсь ходить пешком. В совокупности с внезапно проснувшимся во мне стремлением правильно питаться и ложиться спать не слишком поздно, ходьба пешком, я полагаю, является признаком страха перед старостью. Казалось бы, мне рано бояться старости; возможно, дело и не в этом. Но в музее я как-то неожиданно сильно устал, мне хотелось попасть домой быстро, раньше, чем вернется из школы Гоша, мне хотелось с ним пообедать, мне казалось также, что у меня начинает болеть голова, а ногу слегка натерло, - словом, я придумал себе, видимо, целый ряд оправданий и сел в трамвай. Именно сел - трамвай был почти пустой, я не ездил им очень давно, мне казалось, что этот одиннадцатый трамвай всегда ужасно набит, я не ждал комфорта, и поэтому мне было очень хорошо. Мы проехали мимо рынка и мимо Гошкиной школы, позвякивая и подзынькивая, и на остановке в вагон вошли две девочки, прошли и сели прямо позади меня. Они были очень милые, эти девочки, я не разглядел их хорошо, но они мне понравились, они были похожи друг на друга, с такими кругленькими стрижками, обе в цветастых брючках, одна держала в руках какую-то попискивающую игрушку, что-то оранжевое, и время от времени извлекала из нее довольно резкий звук. Им было лет по четырнадцать. Мне оставалось ехать еще две остановки, мне было тепло, время шло плавно и аккуратно, в руке я держал проспект выставки, конечно, читать его не хотелось, хотелось смотреть в окно и слушать девчоночью болтовню. Но девчонки почему-то молчали. Потом одна вдруг сказала: "Это Аверченков". Я даже подпрыгнул, как подпрыгнул бы любой, произнеси его имя укоризненным тоном незнакомая маленькая девочка в практически пустом трамвае. Я даже дернулся, чтобы повернуться, но тут другая сказала: "Нет, Аверченков был на тренировке, ты же слышала." - "Ну, сказала другая, - это он так говорит. Но его же никто из наших не видел на тренировке." - "Я ему верю", - сказала ее спутница. - "А я нет, - сказала обвинительница, - это на него похоже. Он и ко мне лез, но ко мне, знаешь, сильно не полезешь, я чуть что - сразу по мозгам." - "Ну и дура", - сказала за моей спиной вторая девочка. "Сама ты дура. Нашла, в кого втрескаться. Ты потому и говоришь, что это не он, что тебе хочется на месте Летинской быть." Повисло молчание. Потом вторая девочка сказала: "Будь я на месте Летинской, я бы не стала трезвонить. Это же счастье такое, зачем хвастаться?" У меня перехватило дыхание от жалости к ней, и ее подруга, видимо, почувствовала ту же жалость и то же горькое желание помочь, и сказала осторожно: "Слушай, ну, может, и не было ничего. Летинская, знаешь, хочет, чтобы ее считали крутой такой, может, и не было ничего, а? И вообще, может, это совсем не Аверченков?". Девочка помолчала еще и сказала: "Нет, было. Я вижу, что было. У них глаза сегодня такие... Одинаковые, знаешь. Я бы и так поняла, даже если бы она не..." Трамвай издал резкий звон, я не услышал конца фразы, через рельсы перебежали две фигурки, мой сын и высокая, вся в кудряшках девочка, и пока я плыл мимо них, они шли к нашему подъезду, я еще подивился, почему сейчас перестали носить за девочками сумки, и тут трамвай начал тормозить, тормозить, и это была моя остановка. Я вышел, подождал, когда трамвай уйдет, пересек рельсы и пошел через дорогу к пельменной.