«Несчастные балбесы, — подумал он об остальных, но не почувствовал жалости. — Для них и вместо них это осуществил я, мне одному выпало такое, впервые…» И ему по-детски захотелось посмотреться в зеркало. Еще никогда он так остро не чувствовал уверенности в своем предназначенье.

«Голоса, голоса говорили правду», — вспомнился ему восторг Святой Жанны. Какая это была мука, бесконечное сомнение, самобичевание! А теперь эта до мозга костей пронзающая радость!

«Значит, действительно во мне что-то есть… Что-то настоящее. Силу притяжения удалось преодолеть… Тебе, тебе, именно тебе…»

Диск луны опять светил в полную силу. Петер с размаху вышиб из гнезд несколько камней, уложенных по обочине. Потом, понуждаемый остатками благоразумия, оглянулся. Никого.

Он засмеялся и — как когда-то в первый раз в детстве — встал на спинку скамейки. Легко пробежался из конца в конец, потом резко остановился. «Благодарю, благодарю», — произнес он неожиданно громко, раскланиваясь во все стороны, но тут же соскочил.

На дороге стоял ребенок и смотрел на него.

— Что, испугался, малыш? — шутливо прокричал Петер. — Не бойся, я тебя не трону.

Маленький человечек подбежал ближе и заглянул ему в глаза. Это был дядюшка Тони.

«Он пьян, — почувствовал Петер по резкому запаху палинки. — Как неприятно. Сейчас это совсем некстати…»

— Наклюкался, коллега? — спросил дядюшка Тони и сунул руку в карман. — Думаешь, мы в луна-парке?

— Это вы наклюкались, шли бы домой, — холодно сказал Петер.

— Домой, да? Идти домой? Значит, отбросы, ошметки человечества могут отправляться домой! Только господин артист останется здесь, паря в воздухе, великий артист и небо… Великий хам в своих павлиньих перьях…

«Не затевать же драку с калекой, да еще пьяным…» — подумал Петер и пошел от него прочь.

Тони, пригнувшись, забежал вперед. Обхватил руками фонарный столб. Подождал, пока Петер поравнялся с ним, и дребезжащим голосом прокричал ему вслед:

— Плевал я на твои чары! Меня тебе не соблазнить, я не то, что другие… Кто ты такой? Такое же ничтожество, как и я. Разыгрываешь из себя господа бога? Тебе плевать на нас на всех с высоты? Да я тебя…

«Пьян… вдребезги пьян, — подумал Петер. — Несет какую-то чушь…» — И он прибавил шагу.

— Ты все видишь и все знаешь, не так ли? Тебе все удается, остальные люди дерьмо! Ты один величина! Царь птиц!

«Гадость какая. Еще немного, и я перестану его слышать…» — подгонял себя Петер, не смея оглянуться.

Но последняя фраза все-таки долетела до него.

— Без каната… без каната попрыгай, если сможешь!.. А то ведь у тебя тоже канат под ногами, голубчик!

Петер остановился. Удар попал в самое яблочко.

— Ты меня ставишь в дурацкое положение, — говорил Карчи Морелли, наблюдая в дырочку за выступлением наездницы. — Вчера все было в порядке, а сегодня ты, видите ли, не в состоянии! Что с нами будет, если даже ты не понимаешь, к чему приводит анархия.

Морелли не отвечал. Это еще больше разъярило Карчи.

— Прошу учесть, что я вам не шут. В конце концов, я несу ответственность… Такая выходка может привести… — и он сделал угрожающий жест рукой.

— К увольнению? — спросил Морелли и улыбнулся.

— А что ты думаешь? И к увольнению. Я не тебя имею в виду, а вообще. Неделю работаем над новым номером! Ты полон энтузиазма, заражаешь меня, я уламываю старика, и теперь — на тебе, оказывается, все напрасно. И ведь никакой причины, обыкновенная истерика, как у всех.

— Сойдет и старый… — отмахнулся Морелли.

— Сойти-то сойдет! Но ведь ты артист! Где же твоя гордость? Или уже и в тебе не осталось? Никогда ничего нового?

«Бедный Карчи, — подумал Морелли, — если вытаскивать его из этой лужи, то только на сушу. Моря ему не переплыть».

— У нас есть Крона, — утешал он его. — Это гвоздь программы. В моих ухищрениях нет надобности.

— Ага, значит, ревность, — повернулся к нему Карчи. На манеже Катока уже соскочила с лошади и раздавала поклоны. — Старый осел! Мы еще поговорим с тобой в антракте! Теперь я тем более настаиваю, чтобы ты вышел с новым номером, — и Карчи понимающе, снисходительно похлопал Морелли по спине.

Морелли вздохнул. Сейчас очередь Петера. Потом его.

Конечно, он прикатил в последнюю минуту, свинья, уже прозвенел первый звонок. Его привезла в машине Маргит. Наверное, подобрала у входа в парк. Судя по всему, они успели обменяться любезностями, глаза у Маргит так и полыхали. Точно, наговорила ему гадостей — вот безжалостная, — лицо у Петера было пепельно-серым. Беда с этой Маргит! Никакого благоразумия, на всех нападает. Вот уж поистине, любовь слепа, с мужем для нее никто не сравнится. Вчера ночью, как ни странно, не было никакого скандала. Маргит клещом вцепилась в него и без конца повторяла: «Я умру за тебя, умру… я только тебя люблю, поверь…» Будто он когда-нибудь сомневался! Вот это страсть! Пусть он все потерял, это у него по крайней мере останется. Эта привязанность, которая дает силы жить. Что ни говори, а это настоящее. Не какое-нибудь кривлянье на публике. Петеру такого не испытать, никогда. Парить можно только в одиночку.

Морелли хотелось поймать Петера. Он не говорил с ним со вчерашнего вечера. Неплохо было бы услышать от него «спасибо». Но на это мало надежды. Скорее он себе будет благодарен. Сентиментальность не в его характере.

Тони помогал выносить снаряды. Катока уже закончила и прыскала под мышки дезодорантом. Карчи вытянул ее по заду:

— Сгинь, освободи место! Хорошо работала, как всегда. Только в другой раз не кланяйся так долго, хватило бы и половины.

Катока разрыдалась и убежала.

— Сумасшедший дом! — схватился за голову Карчи. — Если уж и эта ревет… Быстро, Тони, пошевеливайтесь… где Крона?

С трудом переставляя ноги, Тони подошел и уставился на Карчи.

— Вы, дядюшка Тони, вчера опять прикладывались, по глазам вижу! Идите и осмотрите реквизит. Где Крона?

Тони неуверенно показал за спину. Вздохнул, потом, держась рукой за бок, поплелся за рабочими.

— Он что, болен? — проводил его взглядом Морелли. Карчи сердито цокнул языком.

Появился Петер в расшитой сатиновой рубахе. Он шел, растягивая шаг, как в пантомиме, лицо его было похоже на маску. Когда он поравнялся с Морелли, ресницы у него дрогнули. Тот взял Петера за локоть. Почувствовал, что нужно что-то сказать.

— Выше голову! Соберись! Вспомни вчерашний вечер!

Петер дернул плечом и засмеялся.

— Подумаешь… — голос его звучал сдавленно и непохоже, как у чревовещателя.

«Вот ведь, божий дар у человека — и то паникует, — подумал Морелли, — к счастью, это пройдет, стоит только начать. Дело проверенное».

В зале уже играла музыка Петера. Нежный, приторный вальс. Но во время номера будет тишина — это Крона себе выторговал.

Перед занавесом Петер столкнулся с Тони. Мотнул несколько раз рукой, словно хотел протереть запотевшее стекло. Но Тони не ушел с дороги. Собирался что-то сказать — и не мог выговорить.

У Петера оставалось полминуты. Он смотрел на беззвучно шевелившиеся губы карлика, в его глаза, полные раскаяния, страха — и одновременно как бы торжествующие.

— Ладно, дядюшка Тони, чего уж там, — бесчувственно произнес он наконец и скрылся за занавесом.

Тони вздрогнул всем телом. Огляделся вокруг. Все уже стояли у занавеса, тянулись к щелке.

Тони протиснулся к Морелли. Тот в рассеянности оперся локтем о его голову. В дырочку он разглядел Маргит. Она сидела в средней ложе партера и ела глазами Петера.

«Как она его ненавидит, а все потому, что он меня переплюнул… — растрогался Морелли. — Любящая жена такого не переживет. Отлично Петер работает! Наверное, это музыка выбила его из колеи. Начало превосходное. Он спокоен, уверен в себе. Как птица. Успех обеспечен. И не просто успех, а безусловная сенсация».

— Спокойно, дядюшка Тони, спокойно, — похлопал он по нервно прыгающему черепу карлика, — все идет как по маслу.