— А почему вам становится скучно? — опять спросил Петер и поучающе поднял палец.

— Может, потому что… мало. Когда все готово, я чувствую себя, словно ребенок, устроивший в тазу бурю.

Петер по-мальчишески присвистнул.

— Если учесть, что вы учительница, в вас что-то есть. Только не надо сравнений.

— А чем плохи сравнения?

— Они не точны… Совсем не точны. Из-за них все расплывается.

— Кажется, я понимаю, — тихо сказала Маргит, и в ней вспыхнула тревожная догадка. — Вы стремитесь к совершенству, да? И то, что вы делали наверху, нет, так нельзя сказать, то, что произошло с вами наверху, — это поистине неподражаемо. Грандиозно!

Петер раздраженно притопнул каблуком.

— А я все-таки зол… словно я где-то напортачил… вы видели!..

Маргит пронзило радостью. У нее просят помощи!

— Видела! Это было великолепно, Петер. Клянусь, великолепно!

Петер откинулся назад.

— Тогда не знаю…

Маргит обиженно надулась.

— А я думала, вы все знаете.

Петер пронзительно рассмеялся.

— Этого еще не хватало! Надеюсь, у меня все впереди.

«Опять не понимаю», — призналась себе Маргит.

— Конечно, это прекрасно, когда человек постоянно недоволен собой.

— Не продолжайте, — перебил ее Петер. — Боюсь, мы сейчас собьемся на глупости.

Они вздохнули. Пахло выжженной травой и разогретой масляной краской. Пыльные цветы клонились к покрытой трещинами земле. Мир оцепенел в сиянии докрасна раскаленного солнца.

«Не знаю пока, — думала Маргит, поглядывая на неподвижные кусты, — не знаю, забуду ли я завтра эти цветы, эти узоры из белых камешков под ногами или буду помнить их долго-долго…»

— Сколько вам лет? — спросила она наконец, хотя ей было совсем неинтересно.

— Мало, двадцать шесть.

— А вам хочется быть стариком?

— Стариком нет, но немного постарше. Чтоб за плечами что-то было. Но увы, если ничего не происходит, то и не взрослеешь. Вы вот тоже остались ребенком.

— Я? — Маргит улыбнулась. — Мне почти тридцать. Знакомые считают меня слишком умной, муж иногда — излишне мрачной. А вы говорите — осталась ребенком! Боже!

— Все равно ребенком. Что в вашей жизни было? Считай, ничего.

— Неправда, — вспыхнула Маргит. — Раз мне пришлось такое пережить!

— Всего раз? — любезно осведомился Петер. — Любовь, наверное?

— Безумная любовь!..

— Этого мало. Один раз, одна любовь…

— Еще смерть матери, и дети… у меня могли бы быть дети, но…

— Не нужно об этом. Это серьезно, я понимаю. А вот вши у вас когда-нибудь были?

Маргит опять смешалась.

— Что вы хотите сказать?

— Я спрашиваю, страдали ли вы когда-нибудь от грязи, от ран? Сводило ли вам когда-нибудь нутро от голода?

Маргит непонимающе покачала головой. Петер протянул руку за ее спиной и запустил пятерню ей в волосы.

— Водились ли когда-нибудь вши в этой сверкающей лавине? — Его пальцы оглаживали затылок, неровности черепа.

Маргит, словно пес, молча отдалась ласке. Глаза ее закрылись. В памяти всплыл Морелли. Стихи, которые он ей читал. Браунинг, Китс, Ронсар, Малларме… Божественная музыка! Но сейчас она не помнит ни единой мелодии!

Петер отвел руку.

— Вам, наверное, надо идти.

— Я не тороплюсь, — быстро ответила Маргит и посмотрела на небо. — Тучи собираются… Может, будет гроза. А то жарко, сил нет.

— Какая нетерпеливая. Не любите ждать, романтику вам подавай, приключения.

— Это вы о грозе?

— О внезапных переменах. Прилетит облачко, принесет дождичка, и сразу полегчает… Вы ведь на это надеетесь, верно?

— А если я жажду бури, разгула стихий?..

— Не обманывайте себя! Все хотят счастья. Особенно вы.

— Кто это «вы»?

— Вы, женщины!

— Что, досталось от женщин? — спросила Маргит и почувствовала, что ей удалось свернуть на знакомую колею.

— Досталось? Нет. Не могу пожаловаться. Просто имел с ними дело, этого довольно.

— Вы так говорите, словно их у вас бог знает сколько было.

— А вам любопытно? Я и женат был.

— И что же, ушли?

— Нет, — спокойно ответил Петер, — она ушла от меня.

— Вы ее любили?

Петер повел плечом.

— Все не так просто.

— Не хотите говорить? — тихо спросила Маргит.

Петер молчал.

— Вы уже ни во что не верите? — Маргит прижала руку к животу. «Вот сейчас, сейчас все изменится…» — Не верите в случайную встречу, которая принесет вам избавление?

Лицо Петера дрогнуло, как у дирижера, услышавшего фальшивую ноту. Помолчав, он, однако, послушно ответил с некоторым оттенком горечи:

— В любовь, что ли? Нет… Вы уж простите. Было б только хуже, если б я попался вам на крючок.

— С чего вы взяли, что я… — воскликнула Маргит. Она делала отчаянные усилия, чтобы овладеть собой. — Вы что же думаете, что я…

Петер резко поднялся.

— Бросьте! Я ухожу.

— Вы вымокнете, — машинально проговорила она.

— Да оглянитесь. Чернота исчезла. Жарит сильнее, чем днем. А ведь солнце уже садится.

— Жаль, — улыбнулась Маргит и стала причесываться. — Так когда премьера?

— Пятого. Вы же знаете. Красивая у вас машина. «Мерседес»?

Она рассеянно уставилась на кремовый автомобиль за оградой.

— Да. Раньше была «шкода».

— Не много с ней возни?

— Да нет, пока бегает. Вот только бензин жрет.

— Конечно, недешевое удовольствие… Ну… я пойду. Надеюсь, еще встретимся, милая…

«Боже, он даже имени моего не знает!» — возмутилась она про себя.

— Маргит.

— Милая Маргит, до свидания! — выпалил Петер, поклонился и пошел.

Но у ворот он неожиданно остановился. Побежал назад. Поднял из-под ног Маргит белый камешек и застенчиво, словно мальчишка леденец, положил его на раскрытую ладонь Маргит.

Пять ее пальцев — будто когти хищной птицы — плотно сомкнулись над шероховатым кругляшом.

— Сил моих больше нет… Иди ты к черту! Перед премьерой для меня существуют только звери, могла бы уже знать! — орал на Катоку капитан тридцать первого августа.

— Ты думаешь, мне от тебя чего-нибудь нужно, скотина? Вон твоя вонючая слониха, иди к ней и целуйся! Самая тебе пара! — взвилась Катока и плюнула в капитана. Капитан швырнул в нее пепельницей. Катока схватила вазу, но Стелла вцепилась в нее и потащила в туалет, Вернера тем временем теснил к дверям Карчи.

Морелли просто рассвирепел.

— Скажи, — повернулся он к Петеру, который лениво позевывал у окна, — скажи, ну разве не позор? Это еще по-божески, а ведь в прошлом году мы их разнимали огнетушителем.

Возвратился Карчи.

— Что толку бежать за телегой, если тебя в нее все равно не посадят? Противно.

— Кретин ты, — высунула Катока голову из туалета, — я только раз хочу с ним переспать, всего один раз, идиот…

— Цыц! — гаркнула за ее спиной Стелла и втянула ее назад. — Не вылезай из-под крана!

— Сброд какой-то… а ты мучайся, делай с ними программу! Да я вам такого строгача влеплю за четыре дня до премьеры, что вы у меня посинеете! Здесь рабочее место, а не что-нибудь! Дома хоть перегрызитесь, а здесь чтоб был порядок!

— Совершенно верно, — крикнул через окно капитан, — пусть вместо меня Тони выходит, может, его сожрут вместе с вами со всеми в придачу, и будет полный порядок.

— Да ты, да я… — Карчи рванулся к двери, но Петер схватил его за руку, повернул к себе и улыбнулся в глаза. «Бросьте! Все это мыльные пузыри», — как бы хотел он сказать.

Карчи перевел дух. Высвободил руку и поискал глазами Морелли:

— Ну что с ними делать? Ненормальные…

— Вышвырнуть! Перевести кого-нибудь в другую труппу, — убежденно сказал Морелли.

— Да, но кого?

Морелли хмыкнул.

— Это пусть директор решает. Директор все знает, — забормотал Тони.

Карчи вздохнул. Один — скотина, другой — идиот.

— Надо выгнать того, кто виноват, — с достоинством докончил Тони.

— Кого резать, кого бить, все равно тебе водить… Это старые штучки, дядюшка Тони… Не знаю, насколько вас интересует мое мнение, но, по-моему, лучше сказать этой ретивой фее всю правду, — подал голос Петер.