Он отсылал от себя звезды. Умолял их померкнуть. Показать пример вынужденной покорности.

А звезды держались. Более слабые меркли скорее, пропадая в светлеющей синеве. А более сильные упирались, но и то недолго.

Занималась заря.

Юноша сел. Плащ, словно панцирь, держал его крепко.

— Вы обманщицы. Вы дорогие мои сообщницы. Ведь вас сломить нельзя. Я знаю. Хотя глаза мои и не выдерживают такого созерцания. А все же вы есть! Для самих себя — везде и для других — где-то.

Небо посветлело на востоке. Но абрис солнца еще только угадывался. На озеро медленно опускалась розовая и серебристо-синяя вуаль, плотная вуаль, широкая — от берега до берега. Юноша сбросил плащ. Хотел, чтобы его обволокло этим волшебством.

— Да что мне мои сети? — Он обезоруживающе улыбался. — Пусть их остаются без улова, раз нет ни чуда, ни счастья.

Но все же надо их вытащить, сложить, порядок есть порядок. Механизм сработал хорошо.

Нелегко это было, но не так уж и трудно. Однако что это? Нет сомнения: что-то поймалось.

На дне сетей, почти у поверхности воды, появилась она, сама Рыба. Она не была большой, но не была и маленькой. И совсем не билась, лишь плавники подрагивали да жабры трепетали. Неповрежденное, радужное тело покорно лежало среди грубых веревок. Глаза навеки открытые: света не боятся, свободно выдерживают его. Еще ничего не боится. Ничего не подозревает, невинная.

Непородистый Образец. Миллион раз приведенная в пример. Лодка, юноша, сети и Рыба в такт покачивались на волне.

Затем юноша заговорил с ней.

— Прыгай обратно, прошу. Ступай обратно время коротать. Я только взглянуть на тебя хотел. Но защитить тебя не смогу. Рассмотрят тебя и разрежут на куски. Теперь так.

Он сделал в сети прореху. Подождал, не решаясь прикоснуться к рыбе. Рыба тоже как будто ждала. Затем мгновенно выскользнула в дыру.

Обломок солнца прыгнул в озеро. Из перламутрового оно стало красным.

Юноша быстро стал грести к берегу.

— Так уставились бы на тебя, бедняжка, — пробурчал он, — как на дневные звезды.

У берега он замедлил ход лодки. А что, если все это лишь мое воображение?! Если все это мне мерещится? Пустяковая рыбешка, серенькая на самом деле?.. А кем же я был, Богом? Смельчаком или трусом?

Человек в плаще — вернее, без него — не рыбачил. Его пригнала к воде особо ясная заря, и особенно ярким казался первый луч. Рыбак беспокоился. Надо было бы юношу отговорить. Озеро порою бывает опасным! А он сам еще лодку ему дал. Но что поделаешь… Нельзя же до самой смерти хохотать, что в понедельник самый опытный рыбак поймал разодранную акулу. К четвергу все это уже надоело. Он смотрит в воду, пытаясь заглянуть на самое дно. Но плывет противная «лягучашья слюна» — водоросли — и только мутит воду. Кажется, сама природа сговорилась против глупых.

Вот и юнец. Сложенная сеть стучит железками вслед за ним.

Рыболов бежит ему навстречу.

— Ну, ничего не поймал?

— Ничего, — говорит юноша.

— Но что-нибудь да произошло? — спрашивает рыбак сердито и разочарованно.

— Ничего, — отвечает юноша.

Рыбак испытующе смотрит в его замкнутое, грустное лицо, оно испуганно покраснело.

— Ты что-то скрываешь. — Он трясет поникшее плечо юноши.

Тот опускает голову и молча протягивает ключ от замка и плащ.

Перевод И. Сабади.

ВЕСЕННИЙ СНЕГ

В апреле — после серой, промозглой зимы — неожиданно выпал снег. До самого вечера всё в природе казалось обычным для этого времени года: и резкий ветер, и заволакивающие весеннее небо тучи, и изредка проглядывающее сквозь них солнце. В общем, вполне естественные капризы погоды, только немного раздражающие. Как, впрочем, и внеклассные мероприятия гимназистов: в тот день, как обычно, после обеда на свое очередное заседание в клубном подвальчике гимназии собрались две молодежные группы: «Динозавр» и «Галактика». И те и другие, хоть и явились не в полном составе, но, как всегда, держались подчеркнуто вежливо, за натянутыми улыбками скрывая взаимную неприязнь. Это называлось у них «благородным соперничеством».

«Динозавры», погруженные в историю, и «галактики», устремленные в фантастическое будущее, считали своим общим делом и своей особой задачей изучение прошлого и прогнозирование грядущего. Но мелкие заботы и незначительные проблемы настоящего пожирали все их время, так что «своей особой задачей» они заняться просто не успевали. Споры их были пусты, а отсутствие содержания в них заменяла время от времени вспыхивающая, правда, абсолютно беспочвенная (и потому смехотворная), вражда. Зато им превосходно удавалось другое: обнаружив ошибку соперника, враждующая сторона с удовольствием сводила на нет результаты его исследовательской деятельности. Все это, однако, — к их чести — они проделывали между прочим, как бы соблюдая когда-то заведенный ритуал. На самом же деле они были дружны и крепко связаны спортом, общими вечеринками и — самым невообразимым, что только можно себе представить, — учебой. Да, заниматься приходилось много, ведь их гимназия была учебным заведением совершенно особого толка. Преподавательский состав считал делом чести выпускать из стен гимназии исключительно элитарную продукцию — для университета или научной лаборатории, для мастерской художника или кабинета дипломата — и ничуть не ниже.

Благодаря случайной удаче и случайной протекции в эту гимназию зачислили четыре года назад Йожку Керека-младшего. Единственного объективного обстоятельства при зачислении — отличной учебы мальчика в течение всех восьми лет средней школы — оказалось недостаточно, подкачало происхождение: мать — маникюрша, отец — педикюрный мастер, правда, оба были членами кооператива. Но невыгодная ситуация, как это иногда случается, обернулась выгодой. Директор гимназии, со своими вросшими, деформированными ногтями, был постоянным клиентом Йожки Керека-старшего. Один такой вросший ноготь способен доставить большую неприятность, если за ним, конечно, не ухаживает профессионал; а из рук халтурщика клиент может попасть прямо в руки к хирургу — со снятием ногтя и прочими ужасами… Обо всем этом Йожка Керек-старший довольно часто, хотя и со скромным достоинством, напоминал директору. Правильно истолковав намеки, директор принял у себя Керека-младшего и, поговорив с ним, пришел к выводу, что излишне частое повторение местоимения первого лица единственного числа, употребляемого, правда, завуалированно, в падежной форме (по моему мнению, что касается меня, мне думается, для меня важно, что…), свидетельствует об особом индивидуализме мальчика; но, решил директор, для чего же тогда коллектив, как не для обрубки таких вот сучков.

— Только осторожнее, мастер Йожка, — говорил он, кладя распаренную ногу на колени Кереку, — с мясом не режьте… Мы возьмем вашего мальчика. Одаренный ребенок.

Два класса гимназии Йожка Керек ходил в отличниках, на третьем же году — будто спятил — набросился на математику, физику и литературу, даже превзошел по этим предметам своих учителей; по остальным же учился без интереса, не напрягаясь, и успехи соответственно имел самые средние.

— Для меня это загадка, — говорил директор, боязливо пряча палец от щипчиков Керека-старшего. — В этом явно нет никакой логики, мастер Йожка… У человека обычно бывает повышенный интерес или к гуманитарным наукам, или к точным. Но устроить такой хаос — нахватать что-то отсюда, что-то оттуда! — это же настоящая анархия, беспорядок. А ведь все из-за упрямства! Ой, сегодня мой ноготь, мастер Йожка, что-то особенно чувствителен…

— Чувствует перемену погоды, господин директор. Там, в атмосфере, то ли теплый фронт, то ли холодный… Ну а ребенка я возьму в руки.

Легкомысленное обещание.

— Думаете, и я ваш клиент?! — возмущался Йожка-младший. — Мамиными ножничками хотите обрезать меня вокруг, папиным лезвием соскрести все неровности, а потом еще и пилочкой пройтись, чтоб уж совсем гладким стал!