Так прошло две-три минуты.
Из мегафона послышались звуки гимна, и тогда, будто очнувшись от глубокого сна, все сразу вскочили и замерли по стойке «смирно». Никодемус Карайитис отпустил Изабеллу Шейем, тоже встал навытяжку и откинул голову.
Изабелла Шейем поправила юбку. Она стояла вместе со всеми. Дождавшись, пока прозвучали последние аккорды, она вышла из класса.
Она не бежала. Шла. Тотчас же попросила свою трудовую книжку. Ей предлагали перейти в другую школу, но она не согласилась. Говорили, что недели три-четыре была без работы, а потом устроилась редактором-стилистом в специализированном издательстве, и даже оклад там был выше на пятьсот форинтов.
— А что ни говорите, — сказал Зюм-Зюм, — эта женщина сумела уйти, когда поняла, что надо уйти. И ушла не без достоинства, сделав для себя какие-то выводы.
Случай с Никодемусом Карайитисом заслушивался 3 мая в двенадцать часов дня. В закрытом кругу зачитали письмо Изабеллы Шейем, в котором она писала, что не чувствует себя оскорбленной и в решении вопроса целиком полагается на педагогический такт преподавательского состава.
Никодемус Карайитис уже не посещал школу. Ему запретили это тогда же, первого апреля.
— Я исключение предпочитаю мучению… — заявил он, узнав о решении.
Он и теперь не выказывал ни раскаяния, ни особого цинизма, на вопросы отвечал вежливо и охотно, но вот только, когда Нико спрашивали о мотивах его поступка, на него вдруг нападала глухота.
Директор был не в духе; вдобавок к этой неприятности кто-то пожаловался на него в городской совет за то, что он будто бы присваивает забракованные наглядные пособия биологического кабинета.
— Ну, вывез я три или четыре голубиных чучела на свой участок, — говорил он Зюм-Зюму, — но с разрешения! Они уже много лет назад были списаны, эти три-четыре пегих голубя, а я посадил их в траве… Оттуда только головки выглядывают… и вот из-за такого пустяка хотят меня скомпрометировать!
— Да, ужасно, — сказал Зюм-Зюм и подумал о том, что, может, и стоит наказывать человека, который способен осквернить чучелами неповторимую красоту природы.
Наказание за грубое нарушение дисциплины было принято единогласно: исключение из школы с лишением права посещать какое бы то ни было учебное заведение; Зюм-Зюм голосовал за это первым, хотя это решение и казалось ему несколько забавным. Нико оно только обрадует: через год-два он подаст заявление, окончит вечернюю школу.
— Надо же было такому случиться! — Хаттанти никак не мог успокоиться. — В таком солидном учебном заведении. Ну, погодите же, только пикните теперь у меня…
Сообщить решение виновному вызвался Зюм-Зюм.
— Оно должно быть еще утверждено, — говорил он Нико в плохо освещенной приемной. — Но ведь ты и не ждал другого?
— Нет, не ждал, — сказал Нико спокойно.
— Хочешь, я скажу твоему отцу? — Сквозь маленькое окошко Зюм-Зюм видел отца Нико, дожидающегося в коридоре. Тот все покачивал головой и плакал.
— Нет, — сказал Нико. — Он еще, чего доброго, прощения начнет просить. Такой бесхарактерный.
— Ты и меня ненавидишь?
— Нет, — ответил Нико, — но я вас не люблю. Того, кто причастен ко всему этому, каким бы он хорошим ни был, просто нельзя любить.
— Ты не прав, — проговорил Зюм-Зюм. — Как раз это и есть самое трудное — попытаться понять другого человека…
— Нет! — повторил Никодемус Карайитис. — Мне нужно идти. Я спешу на тренировку.
— И все-таки… — Зюм-Зюм остановил его, — знаешь, я долго думал над этой историей… Почему? Почему именно с Изабеллой Шейем?.. Так поступить с женщиной!.. Да еще с той, которая тебе делала поблажки. Ты это из трусости? Если бы ты такое выкинул с Хаттанти, о котором мы все знаем… ну, каждый знает… Словом, случись это с Хаттанти, я бы скорее мог понять.
Никодемус Карайитис улыбнулся.
— Господин учитель, — сказал он с сожалением, — я на сильных людей не сержусь. Но тот, кто прячется за клочком бумаги и оттуда грозит… нет ничего противнее, чем бумажная власть.
Он попрощался и вышел. Отец засеменил за ним, театрально воздевая руки вверх, то ругая, то умоляя сына. Нико же время от времени поглаживал его в утешение по лопаткам.
— Скажите, будьте добры, это правда? — спросила Зюм-Зюма возле лестницы тетушка Варга, самая старшая, страдающая ревматизмом уборщица школы. Зюм-Зюм остановился. Тетушка Варга каждое утро приносила ему шкварки на завтрак из углового колбасного магазина. — Господин учитель, правда это? Выгнали? Того высокого кучерявого мальчика? Их класс на третьем этаже учится…
— Правда, правда, тетя Варга… теперь поутихнет все на время.
— Да как же так, господин учитель?! — Тетушка Варга всплеснула руками. — Такого славного чернявого паренька! А ведь он каждый день по собственному почину сносил вместо меня мусор со всех этажей.
Перевод Л. Васильевой.
© Издательство «Художественная литература», 1980.
О ЧЕМ ЖЕ МЫ ГОВОРИЛИ?
Они оба носили бороды. Но седая бороденка профессора, острым клином свисавшая с подбородка, совсем не походила на густую шатеновую поросль, обложившую со всех сторон даже уши его молодого собеседника.
Юноша только что получил отличную оценку. Он в самом деле был неплохо подготовлен, уверенно нанизывал фразы одна на другую и на любой самый каверзный вопрос дотошного экзаменатора с легкостью давал исчерпывающий ответ.
Но вот экзамен сдан, и недавние противники, устало откинувшись на спинки своих стульев, внимательно лицезрели друг друга. Каждый из них словно выискивал изъяны в костюме другого. Взору профессора предстали грубые полотняные брюки студента, его парусиновые туфли на высоких каблуках, свободно облегавшая тело рубашка под бархатной курткой. Юноша же с оттенком презрения разглядывал загнувшиеся лацканы воротника на темно-сером пиджаке и манжеты с желтыми подпалинами от утюга.
«Неужто его так сюда пускают?» — подумал профессор.
«Неужто он так и ходит?» — мелькнуло у студента.
Пока обе стороны занимались лишь констатацией фактов без тени раздражения или вызова. Они сознавали, что им друг с другом еще повезло. Ведь профессор Яро преподавал в университете с 1923 года, а сидевший напротив него Карчи Вендел, сын мелкого агента по снабжению, мог рассчитывать только на собственные силы и прошел в университет с наивысшим количеством баллов.
Поистине, такого парня экзаменовать не скучно. Не то что каких-нибудь прилизанных зубрил, заискивающих перед ним.
Да и ему куда интереснее отвечать профессору Яро. Не так унизительно все же, как если бы иметь дело с воображалой ассистентом, который и на экзамене не перестает поучать.
Словом, мужчины были достойны друг друга, и проститься им было впору как равному с равным.
Яро, прервав паузу, еле слышно кашлянул в кулак.
— Ну что же, пожалуй, на этом мы с вами закончим. Попросите ко мне следующего, будьте добры.
— А там больше никого не осталось. Вас все боятся, господин профессор.
— Боятся? Почему? — Яро удивленно вскинул брови, хотя, конечно, это не было для него новостью, как, впрочем, и ни для кого другого. Такое отношение студентов и огорчало профессора, и в то же время давало ему некий повод для гордости.
— А потому, что дураки, — коротко пояснил Карчи Вендел, явно не торопившийся уходить. Встреча с девушкой по прозвищу Лотос была назначена только на шесть. Деньги у нее, да и вообще за окном минус два — не выходить же на мороз раньше времени.
— Они считают, вам ничего не стоит их засыпать, — прибавил он.
— И вы так считаете? — в упор спросил профессор.
Как и студент, он никуда не спешил. Сегодня вторник, день, когда к нему приходит уборщица. В кофейную он уже не идет после занятий (а были времена — имел такую привычку). И семейных забот у него никаких не осталось: ведь ни жены у него нет, ни детей, всех пережил. Вечерами обычно старые письма разбирает, фотографии. И рвет лишнее, чтоб не рылись потом чужие. А то просто сидит и бороденку свою седую поглаживает, причесывает. Зачем все это? Да лишь затем, что как-нибудь найдут его утром, а он уже готов ко встрече с богом — все как подобает.
