Сколько там осталось? Шесть шиллингов — трамвай на обратном пути. И все. Кому нужна эта несчастная куртка? Правда, она теплая и цвет приятный, пепельно-серый.
Петер закурил. Вытянул ноги. Выпустил дым в окно. Мимо проплывали горы и холмы. Очертания были размыты, все тонуло в сиреневом тумане.
Голова гудела. Дома, на кушетке, куда как удобнее. Большие белые подушки, шелковистая на ощупь перина.
Что правда, то правда. Если бы не эта женщина, торчать бы ему всю ночь в коридоре, на краешке чемодана. Кто бы мог подумать, что международный поезд так переполнен!
В девять они уже были на перроне. Он сразу же сказал Марте, что чрезвычайно ей признателен, но теперь сядет в отдельное купе, так, мол, удобнее… Прозвучало довольно неуклюже. Женщина хмуро подтянула к себе чемоданы. Когда подали поезд, они разошлись в разные стороны, еле попрощавшись.
Если б не эти паршивые таблички над сиденьями!.. — «Только по билетам». Кругом австрийцы, все едут на какой-то курорт возле итальянской границы. Перед тремя свободными вагонами столпилось человек двести, не меньше. Поляки, югославы и, само собой разумеется, венгры.
Петера оттеснили на перрон, к туалету. Тут-то он и услышал резкий голос: «Господин Сомбати… товарищ Сомбати… ау…»
Вместе с нею он прошел во второй вагон. Противостоять было невозможно. Больше того, он обрадовался. Далеко не безразлично, в каком виде прибыть в Венецию.
Удивительная все-таки баба. Взяла и убрала две таблички с номерами. И все с хохотком: «Пусть попробуют доказать, что это плацкарта… Могут толковать сколько влезет, моя твоя не понимай».
Разумеется, явился проводник. Разворчался. Марта наорала на него по-венгерски. В конце концов двое австрийцев обратились в бегство. Это были молодые парни. Марта похлопала их по спинам в знак признательности. Петер все это время сидел, забившись в угол и закрыв глаза. Потом убрались и остальные попутчики. Это было около двух часов, а до двух они без умолку горланили немецкие песни.
Сиденья тоже разложила она, соорудив некое подобие кровати.
В Венеции они будут около одиннадцати. Он выйдет, она поедет дальше. В общем, ничего плохого не было в этой встрече. Даже полезно.
В Венеции она ему не понадобится. Дорога — другое, дорога — это утомительно. Боже, какое счастье — попасть в Италию взрослым, разумным человеком!
Когда ему было двадцать три, его отправили на год в командировку в Союз. До сих пор обидно, что тогда он был совершенным щенком. Время текло сквозь пальцы, а он мирно прозябал, изумляясь всему понемногу — ни дать ни взять корова на летнем лугу…
Теперь — совсем другое дело. Теперь все будет по-настоящему!
Петер выбросил окурок в окно. Сосало под ложечкой. Поужинать накануне не пришлось. Если бы кофе! Хорошего, крепкого кофе!
Марта заглянула в дверь, потом вошла.
— Как спалось? Кофейку не желаете?
— Не дразнитесь, а то укушу.
— Охота была дразниться! Вы повыше, снимите-ка вон ту сумку! Давайте, давайте!..
Петер достал сумку. Оттуда выглядывал термос. Марта удовлетворенно прищелкнула языком. Отвинтила крышку. Понюхала.
— Обалдеть! Даже не остыл… Давайте вы первый. Сахар там есть…
Мужчина с наслаждением отхлебнул. Отличная мысль! Как ему не пришло в голову?
— Вы что припасли на дорогу? — поинтересовалась Марта, протирая крышку термоса салфеткой.
— Консервы… несколько банок, салями, еще какую-то колбасу, — принялся перечислять Петер. — Откуда мне знать, что может понадобиться в таком путешествии…
— Тоже мне наука! И этим вы думаете питаться две недели?
— В качестве дополнения… говорят, у итальянцев вполне сносная кухня.
— Ну да, очень даже сносная! Только не для нашего кармана. Приличный обед — примерно две тысячи лир. Посчитайте-ка! Проедите все деньги за десять дней. А как насчет платы за жилье?
— О господи, — разозлился Петер, — будет вам каркать, Мартушка… Все время деньги да деньги… разберусь как-нибудь…
— Помянете меня, как останетесь без гроша… Хоть бы спиртовку догадались захватить. Как по-вашему, отчего у меня чемоданы не в подъем? — Марта застелила свободное сиденье салфеткой и открыла две баночки паштета.
— Золото небось контрабандой везете, — пошутил Петер.
— Золото!!! Гуляш, тушеные легкие с кислой подливкой, фаршированный перец, уха, говяжье жаркое — все консервы, которые можно разогреть… Да еще картошка и лук.
Она сунула Петеру кусок хлеба, густо намазанный паштетом и украшенный сверху паприкой.
— Ешьте, а то нехорошо — кофе на голодный желудок!
— Картошку? — переспросил Петер и безудержно расхохотался. — В Рим — картошку и лук? — Он поперхнулся и закашлялся.
— Смотрите не задохнитесь! — Марта не выдержала и тоже рассмеялась. Зубы у нее были красивые, белые.
— Картошку в Италию… ой, не могу!..
Женщина внезапно нахмурилась.
— Ну и будет. Венеция уже скоро, так что недолго вам терпеть мои пролетарские замашки.
— Марта… мне это очень нравится!.. — весело сказал Петер и потянулся к Мартиной руке.
— Вам-то что, вам можно… Делаете все что вздумается… Вы сюда отдыхать приехали, развлекаться. А я пять тысяч форинтов выбросить не могу. Дети с самого Рождества слышат: нету, ничего нету, вот погодите, съезжу в Италию… Вы сами себе хозяин. А я одна тащу всю семью.
— Ну да, конечно же, вы правы, — успокаивал ее Петер, — что же мне уж и посмеяться нельзя?
— Почему нельзя? Смейтесь себе на здоровье. Думаете, меня для такой жизни растили? У меня, если хотите знать, аттестат есть! — Марта выдержала многозначительную паузу. — В Софиануме училась, не где-нибудь! Понятно, надеюсь, что это такое? Монахини и фортепьяно… А вышло так — и ничего не попишешь! Мужа моего в метро задавило… Восемьсот шестьдесят форинтов в месяц, инвалидность — семьдесят пять процентов. Прибавьте троих детишек-школьников, а потом уж говорите: деньги, мол, одни на уме.
— Вы очень славный и умный человечек, — успокаивал Петер. — Я совсем не хотел вас обидеть. Обстоятельства вас прямо-таки обязывают…
— Тащить картошку в Италию… не беспокойтесь, это я и без вас знаю. Но поглядеть кой-чего мне тоже охота… чего-нибудь… Я же не варвар все-таки…
Марта вытащила зеркало и спустила прядку на лоб.
Петер тем временем предался размышлениям о собственной жизни. Холостяцкая квартира. Книги. Полки от пола до самого потолка. Слева большая картина, написанная маслом. Купил в рассрочку перед отъездом. И никто не потребует отчета. В крайнем случае, если придется, посидит на хлебе с маслом. Тетушка Кати стирает, гладит, прибирает — словом, делает все, что нужно. Обед — в заводской столовой, а по воскресеньям — в «Бороштяне». Ужин приносит дворничиха. С одеждой у него не слишком. Но это его мало волнует. Внешние детали перестали его занимать лет этак в двадцать.
А тут — пятеро на каждый кусок! Это же ад кромешный, а не жизнь. Сколько можно заработать в такой вот распивочной?
— Счастье, что у вас такие сильные плечи… что в вас столько энергии… — Петер старался говорить как можно мягче.
— Поглядели б на мои старые фото — нипочем бы не поверили, что это я. — Голос у Марты сел. — В пятьдесят третьем я работала в кассе… парфюмерный магазин, в самом центре… Весила шестьдесят один килограмм, притом в зимнем пальто. Волосы длинные, черные, вот досюда…
— А как вы попали в… на нынешнее место? — осторожно поинтересовался Петер.
— Был один такой, в управлении работал, он и устроил, когда Агоша, мужа моего, изувечило. Все думали, от меня через месяц мокрое место останется. Да не тут-то было. Жить-то надо. Зачем — не знаю, но надо… так положено!
— А муж ваш… он ничего не может?
— Ничего. И того, о чем вы подумали, тоже… — грубо ответила Марта.
— Я имел в виду работу… — смущенно буркнул Петер.
— Работа? Смеетесь, что ли! Руки-ноги у него трясутся, словно на ниточках… Даже есть сам не может. Сейчас его моя старшенькая кормит… Одним словом, плохую вы подцепили попутчицу.
