Управляющий с недовольным видом выдал нам несколько серебряных монет на дорожные расходы, и этих денег едва ли хватило бы покрыть затраты.

Капитан сделал шажок вперед, пытаясь украдкой заглянуть мне в сумку, нет ли там чего-нибудь ценного, пришлось быстро закрыть ее.

– Ладно. По четыре пенса с каждого, – проговорил он, подумав.

– Четыре пенса за двоих, – возразил я.

Моряк уставился на стражников. Те со скучающим видом оперлись на копья. Один ковырял в носу.

– Деньги вперед.

Я отсчитал монеты – конечно, Оффиной чеканки – и опустил в протянутую ладонь. Капитан рыгнул, кладя их в кошелек, который тут же сунул за пазуху.

– Отплываем с приливом. – Он кивнул в сторону Озрика, который молча стоял в нескольких шагах поодаль. – Твой раб может помочь грузить товар.

Меня возмутил его тон, и я отрезал:

– Он не будет этого делать.

Моряк бросил на меня такой наглый взгляд, что я потянулся за кинжалом, обычно висевшим на поясе, но вспомнил, что Оффа не доверил мне меча или ножа, чтобы я не попытался напасть на стражников и сбежать.

Капитан пожал плечами и, демонстративно повернувшись спиной, заорал на своих матросов, чтобы поторопились.

Когда ког – позже я узнал, что так правильно называть это суденышко – загрузили, уже стемнело. Я увидел, что оно начало приподниматься, покачиваясь на прибывающей воде. Капитан не обращал на нас внимания, и мы с Озриком зашли в воду, доходящую до бедра, и сами забрались на борт. Двое стражников позади, выполнив свою задачу, стали подниматься на дорогу. Несомненно, они доложат королю и моему дяде, что мы благополучно отплыли.

Моряки поднялись на борт и стали с натугой тянуть тяжелый мокрый канат, висевший за бортом. Должно быть, к нему был привязан якорь, брошенный на некотором удалении от берега. Ког несколько раз задел песчаное дно, а потом начал выходить на чистую воду. Когда он поплыл, вновь поднялась суета. Люди забегали туда-сюда, отвязывая, натягивая и вновь привязывая снасти, расправляя парус, прилаживая длинную деревянную рукоять к вальку свисавшего в воду массивного весла. Капитан орал и ругался, отдавая своим людям странные команды, значение которых оставалось для меня загадкой. Знакомым было примерно одно слово из пяти. Я наблюдал, пытаясь понять, что происходит. Меня то и дело отталкивали нетерпеливые матросы, чтобы не мешался на пути.

Наконец, большой парус хлопнул, наполняясь ветром под громкий стон мачты и звон натянувшихся снастей. Вдруг палуба накренилась, пришлось присесть, чтобы не упасть. Небо потемнело, и ветер усилился. Впереди не было видно ничего кроме серовато-синей воды с морщинами случайных волн. Меня уже подташнивало. Я забился в угол и боролся с поднимающейся паникой. В борт ударила волна, отчего корабль вздрогнул, и на лицо мне упало несколько брызг. Облизнув губы, я ощутил соленый вкус.

Я закрыл глаза, и передо мной возник неотвязный образ брата. Серовато-белое лицо с прилипшими к голове мокрыми волосами. Так он выглядел, когда я нашел его. Руки мальчика сжимали траву. За нее он, видимо, цеплялся, пытаясь выбраться на поверхность. Одну лодыжку обвивал толстый и скользкий корень лилии. Он обмотался вокруг ноги и держал брата, пока тот отчаянно пытался вдохнуть воздуха.

Это был всего лишь небольшой пруд. Летом над его поверхностью, как клубы дыма, вились тучи комаров и мошек. Зимой он замерзал, и скотники ломали лед, чтобы коровы могли попить. Пруд являлся частью нашей жизни, так же как овчарни и коровники, мы знали его с раннего детства. Начав ходить, мы делали куличики у кромки воды, а позже проверяли свою меткость, бросая камни в плывущие ветки. Неподвижная вода казалась такой черной, что невозможно было определить глубину. Никто и ничто не предупреждало нас об опасности.

Нам было шесть лет, и в тот день мы забрались на древнюю ольху. Стояла ранняя осень, на ветвях еще была темно-зеленая листва. Она скрывала, как далеко ольха нависла над прудом. Обычно Озрик был рядом, но тогда его свалил приступ вечно возвращающейся лихорадки и он остался в помещении для рабов. Мы с братом были одни, как вдруг сук под ним сломался. Мальчик удивленно вскрикнул и рухнул сквозь листву вниз, в воду. Я услышал громкий всплеск. Как можно скорее я слез на землю, обдирая руки и колени о кору, и побежал к краю пруда. Чернильная вода расходилась кругами и кружилась водоворотом, но брата видно не было. В ужасе я шагнул в воду, и тут же ноги увязли в засасывающей грязи, через два шага я был уже по пояс в воде. Я потерял опору и упал на спину, вода сомкнулась над головой. Ни брат, ни я не умели плавать, и меня охватила паника. Я развернулся и, на четвереньках выбравшись на безопасный берег, побежал домой за помощью.

Во всем поселении плавать умел лишь один человек – Озрик, – но и его способность была ограничена увечьем. Он снова и снова нырял, пока не нашел тело моего брата. Мы вытащили его и положили на берег. С одежды бедняги текла вода, и он был совсем обмякший. Его голова моталась из стороны в сторону, а изо рта и ноздрей сочилась розоватая пена. Брат выглядел маленьким и беспомощным. Я онемел от потрясения и боли, как будто оторвали половину моего существа. Не в силах смотреть, я отвернулся. На земле рядом лежал сломанный ольховый сук, ставший причиной несчастья. Недавно обломившийся конец изменил цвет с кремово-белого на красновато-оранжевый. Как говорили деревенские старики, это предупреждение Природы, что ольха таит в себе зло.

Должно быть, от морской болезни я впал в забытье. Следующее, что я помню, – как кто-то разбудил меня сильным пинком по вытянутой ноге. Это случилось вскоре после рассвета унылым хмурым утром. Я по-прежнему сидел на палубе и чувствовал себя ужасно. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, во рту был отвратительный вкус. Наверное, меня стошнило. Я взглянул на капитана, который, злорадствуя, стоял надо мной.

– Тяжеловато тебе, красавчик? Это было еще ничего – всего лишь небольшая зыбь, – с ухмылкой сказал он. – Вставай! – И снова пнул меня, сильнее.

Свирепое выражение его лица заставило меня слабо ухватиться за перила. Шатаясь, я встал на ноги. Колени ослабели, едва удавалось удержать равновесие. От резкого спазма в кишках я отвернулся и схватился за борт. Перегнулся, закрыл глаза и стал вовсю блевать. Хотелось умереть.

Капитан оттащил меня сзади за воротник.

– Свяжите его, – раздался голос моряка. – Посмотрим, что у него в сумке. Потом выясним, какую цену за него дадут. Какая-нибудь высохшая старая дева может захотеть иметь юношу к услугам.

Я повернул лицо к своему мучителю в надежде, что, может быть, вид моих разных глаз удержит его. Но эта скотина ничего не заметила. Свет был слишком тусклый, чтобы цвета четко различались.

– Принеси кусок лески, – крикнул он одному из матросов, стоявшему в нескольких футах от нас.

Когда тот поспешил выполнить приказание, я увидел, как словно ниоткуда за головой капитана поднялась рука. Через мгновение она обхватила ему шею и рванула голову назад. Блеснуло что-то острое, и вдруг капитан замер на месте, потрясенно выкатив глаза. Теперь к его горлу чуть пониже правого уха был приставлен какой-то предмет. Брызнули ярко-красные капли, а потом на грязную ткань капитанской рубахи пролилась тонкая струйка крови.

Над плечом его показалось темное лицо Озрика. До сих пор никто не обращал на него никакого внимания. Должно быть, он подкрался оттуда, где провел ночь, и сжался, как смертоносный паук, за широкой спиной капитана.

Матрос, посланный за леской, шагнул было на помощь к капитану. Его движение вызвало болезненный вскрик и сдавленный приказ оставаться на месте. Течение крови по воротнику моряка чуть усилилось.

Я не представлял, откуда Озрик достал оружие. Это был, наверное, крошечный кинжал или заточка. Возможно, раб всегда носил его с собой. Моряки не побеспокоились обыскать калеку. Определенно они не ожидали, что он появится, чтобы защитить хозяина.