Ужасные и кровожадные обычаи, свойственные древнему культу, сохранившемуся нетронутым до наших дней, способны были повергнуть в глубочайший ужас тех немногих, кто оказывался тому свидетелем. Впрочем, рассказать об этом несчастные уже не могли, пополнив собой печальный список людей, пропавших при невыясненных обстоятельствах.

Вряд ли кто-нибудь рассказал бы чужакам, что гибель их послужила славе мертвого бога, пришедшего со звезд. Он спит в своем городе под толщей воды, ожидая того часа, когда звезды сложатся определенным образом. И уж, тем более, вряд ли кто-нибудь поведал бы, что ждать осталось совсем недолго…

— Вот блин, приснится же такая фигня! — воскликнул Аркадий, с грохотом упав с узенькой кушетки.

— Пить надо меньше! — ответили ему из-за картонной перегородки, представляющей собой задник панорамы к несостоявшемуся перфомансу «Пена дней».

— Вам бы такое — простонал Аркадий, направляясь к импровизированному бару, располагавшемуся в корпусе от телевизора, водруженного на почти целый комод в стиле ампир.

— Нипочем не угадаете — добавил он, торопливо заглотив остатки коньяка, принесенного накануне догадливым заказчиком.

— Сейчас попробую — раздалось из вентиляционного канала — телепередача «Мелодии и ритмы эстрады». Или нет: тебя приковали к стулу и заставили смотреть «Золушку из Канзас-Сити».

— Это еще ничего, там музыка клевая, а тут ужас до самых пяток пробирает… Хуже чем в детстве, когда всем классом водили к зубному.

— Эй, а погромче нельзя? — послышалось откуда-то из-под пола. — Ни хрена не слышно.

— Вы что, озверели вконец?! — возопил кто-то с другой стороны двора-колодца. — Между прочим, три часа ночи! У меня процесс в самом разгаре.

Молодой человек, чье лицо украшали усы и бородка а ля д'Артаньян, вышел на лестничную площадку. Вскоре к нему присоединились и те, кто проявил живейший интерес к его сну. За ними последовали и остальные соседи по Сквот-тауну.

Так называлось здание, стоящее неподалеку от центральной улицы города. Будучи расселенным, оно пустовало совсем недолго. Сперва одну из квартир обжили бездомные бродяги, лишившиеся вместе с жильем и документами и права называться достойными членами общества. Почти сразу после этого художники, которым было отказано в благоволении властей, а также, что особенно неприятно, в праве пользоваться предоставленной мэрией мастерской, как обычным жилищем, самовольно заняли выселенный дом.

Попытки выставить их с помощью полиции обернулись настоящими военными действиями. За ними с интересом наблюдали как жители города, так и международные организации, к помощи которых успели прибегнуть расторопные приверженцы неформального искусства. И симпатии общественности были вовсе не на стороне властей.

После того, как мэрия оказалась заваленной всевозможными посланиями, а сотрудники ее оглохли от криков тех, кто пришел выразить свое отношение к происходящему, было решено пойти на попятный.

Мэр самолично объявил, что город дарит это здание молодым талантам. Также здание становится одной из достопримечательностей со всеми вытекающими. А половина этажей остается зарезервирована для тех, кто с точки зрения властей, достоин здесь находиться…

В память о тех славных днях обиталище художников сохранило название Сквот-таун, проигнорировав предложенные мэрией «Храм искусства» и «Художественный Олимп». Жителей его отличали свободомыслие и широкий взгляд на множество предметов, в корне отличающийся от мнения благонамеренных обывателей. Кстати говоря, бродяги из страха быть выселенными, усердно занялись изобразительным искусством, что в большинстве случаев увенчалось значительным успехом.

— Так что, ты говорил, тебе приснилось? — переспросил Фабрицио — толстый весельчак, называющий себя «гражданином вселенной».

— А я так и не ложился — гордо сообщил с подоконника Юлий, не отрываясь от своего занятия.

Он вырезал из глянцевого журнала очередную фигурку, чтобы присоединить ее к прочим, составляющим грандиозный коллаж в семи частях «Портрет эпохи».

Дверь соседней мастерской распахнулась, и на пороге появилась девушка в кислотно-желтых брюках и футболке, украшенной разноцветными пятнами. В руке ее. подобно весам Фемиды, покачивался загипсованный лифчик на вешалке, оклеенной ярко-синим скотчем.

— Так чего стряслось-то? — поинтересовалась она. — Нас опять выселяют или дебаты об искусстве?

— Хотите верьте, хотите нет — начал Аркадий. — Третью ночь уже такое снится, будто клип; только вспомню — до сих пор поджилки трясутся.

Значит, так: сперва в джунглях дикари пляшут вокруг столба, а к нему привязан…

— Директор нашей галереи! — перебили его. —Хотя его даже жрать будет противно.

— А потом на передний план из контражура выдвигается такая дрянь… нет, я лучше нарисую, сами увидите.

Пошарив в кармане, Аркадий извлек огрызок желтого воскового мелка, и вскоре на стене возникла более чем устрашающая фигура. Существо ростом с крупного мужчину, с туловищем, покрытым чешуей, полураскрытыми кожаными крыльями и мощными задними лапами. Когти на них более всего походили на букет среднего размера мастихинов, которые кому-то понадобилось заточить до остроты бритвенного лезвия и немного согнуть. Но самое омерзительное впечатление производила голова, представляющая собой комок щупальцев, покрытых слизью. Они полностью скрывали лицо или что там еще было у кошмарного существа, отчего нарисованная фигура казалась еще более неприятной.

Ужас, который невольно испытали все присутствующие, не был сродни тому, который поднимается к горлу при виде несущегося на тебя автомобиля или банды агрессивных и явно неадекватных подростков. И даже не тот страх, который испытываешь при просмотре хоррор-фильма. Как будто из глубин сознания поднималось что-то полузабытое, воспринимаемое лишь инстинктом, но от этого не менее жуткое и омерзительное.

— А ведь и мне такое же снилось, один в один —раздалось несколько голосов.

На свет появились изрядно помятые наброски на тетрадочном листе в клетку, клочке от упаковки «куры-гриль» и папиросной пачке. В общих чертах изображение совпадало. Причем на одном наброске «модель» стояла в классическом повороте «три четверти», на другом — в профиль, подняв несколько щупалец, полулежа, расправив крылья.

Еще некоторые подтвердили, что и они имели удовольствие наблюдать чешуйчато-крылатый кошмар. Тут же заспорили о достоверности изображения — количестве щупалец, степени изогнутости когтей и наличии хвоста.

— А звуковое сопровождение там — продолжил Аркадий. — Послушаешь, и сразу мороз по коже.

Слова — язык сломаешь, а все понятно. Мертвый бог спит в своем доме… Сейчас воспроизведу: Пх'нглуи мглв'нафх Ктулху Р'льех вгах'нагл фхтагн. И будто целый стадион бубнит вполголоса.

— А дом в древнем городе на дне какого-то водоема? — спросил Юлий, отложив в сторону наполовину изрезанный «Космополитен».

— Тебе тоже это снилось? — поинтересовался Фабрицио, затягиваясь «Примой». — А говоришь, не спал совсем.

— Спал, но без кошмариков. Просто у меня совершенно случайно сохранилась одна заметка. Но я ее уже приклеил. Пошли ко мне в мастерскую.

В студии, которую когда-то сделали из двухкомнатной квартиры, было буквально негде повернуться. Пачки «Домашнего очага», «Загородной недвижимости» и всевозможные изделия полиграфической промышленности громоздились во всех углах и образовывали настоящий лабиринт посреди помещения. Стены снизу доверху занимали громадные листы картона, частично заклеенные вырезками из журналов, кусками фольги и ткани, какими-то этикетками и обрывками газетных листов. Центром одного из коллажей был силуэт толстого кота, вырезанный из летнего городского пейзажа. Кот занес лапу над сбившимися в кучу полуодетыми красотками, вырезанными из мужского журнала. Здесь же красовалось фото навороченного унитаза, из которого виднелась голова известного певца.