— Ну что ж, мой дорогой, — иронично заметила его бабушка, — творчество прежде всего. Беги, не забудь про верхнее «до».
— Да, да. Я все помню.
После ухода Мити компания разделилась по интересам. Руфа, склонив голову к плечу Андрея Сергеевича, о чем-то тихо шептала. Сашечка, спросив разрешения хозяйки, пошел копаться в ее костюмах и делать эскизы. Эва отправилась доругиваться с Машей. Мы остались с Ольгой наедине.
— Ты ни о чем не хочешь меня спросить, Лерочка?
— Например, о чем? Так чтобы тебе не было неприятно, а мне неловко.
— Ты знаешь, где я была все эти годы?
— Нет, то есть кое-что мне сообщали, но, как всегда, без подробностей.
— Я работала в театре, неподалеку от Даниной зоны.
— Угу, только…
— Ты хочешь спросить зачем? Теперь уж и сама не знаю. Тогда мне казалось, что ему будет легче, если кто-нибудь из близких окажется рядом.
К сожалению, теперь мы уже не сможем продолжить наш с Олей разговор. Вернее, это был монолог, ей хотелось выговориться и оправдать бесцельные, как она в результате поняла, годы. Человеку только кажется, что он делает добро исходя из интересов того, кому он предлагает свою помощь. В первую очередь он хочет удовлетворить свою собственную потребность в полезном деянии. Именно так произошло и с Ольгой. Поступив, как декабристка, она не нашла нужного отклика на свой самоотверженный поступок. Вернулась разочарованная и несколько обескураженная. Теперь я ее хорошо понимаю. Любовь, нежность нельзя заставить принять. В этом мы оказались с ней по-идиотски похожи. Ее залихватская решительность никому не помогла, а ее жизнь… Я вскочила и снова стала бегать от калитки к скамейке. Неужели и меня ждет такой финал? Дом как-то наклонился или уже мне мерещится, кошка или кто-то еще прошуршал в трескучих листьях. Надо убираться отсюда… Пока я предавалась воспоминаниям, наступила ночь. Холодно, безмолвно, страшно. Лучше уж я пойду в дом…
Дом был, как всегда, пуст, только кое-где прорванная паутинка оповещала о том, что иногда здесь появлялись люди. Надеюсь, сейчас никому не придет в голову сюда заявиться. Или лучше, чтобы пришли?
Тот наш разговор с Ольгой остался незаконченным. Она успела только сказать, что, скорее всего, у Дани через короткое время все изменится. А ей надо что-то предпринимать, так как она не закончила институт и ее без диплома в столичный театр не возьмут.
— А как ты жила? — спросила Ольга.
— Так же, как и до твоего отъезда. Ничего не произошло.
— Ты думаешь? Кстати, Даня о тебе спрашивал и просил передать привет и благодарность, что ты навещаешь Руфу.
— Ему не за что меня благодарить. Я делала это не так уж регулярно, да и Руфа прекрасно справляется с проблемами сама. Смотри, как она оживленно беседует с Андреем Сергеевичем.
— Думаю, они опять плетут заговор против судебной системы, — засмеялась Ольга. — Дай бог, у них получится.
Странная вещь неловкость. Вроде бы и можно задать вопрос и есть надежда, что тебе на него ответят, но я всегда боялась оказаться неделикатной или излишне любопытной. И получить справедливый отпор. Теперь, вспоминая людей, которые меня окружали, я понимаю, что не знала про них почти ничего. Возможно, я не наблюдательна. Но, скорее всего, я давала им возможность предстать передо мной такими, какими они хотели казаться. Да и самой мне спокойней было видеть лишь внешнюю сторону, не пытаясь заглянуть внутрь. Сейчас я за это расплачиваюсь, а винить некого. Скоро моя примитивная исповедь подойдет к концу. Как это обычно бывает, после томительного ожидания яркая вспышка возникает внезапно.
Неизвестно, кто больше волновался в день Митиного первого выступления на сцене оперного театра. Во всяком случае, я уже с раннего утра перемерила все имеющиеся у меня наряды и пребывала в отчаянии — надеть нечего. И пожаловаться некому, мамуля уехала в санаторий. Я решила позвонить Леночке и попросить приодеть меня.
— Ленок, не знаю даже, как обратиться с такой деликатной просьбой, но выхода нет, поэтому буду наглеть…
— Не рановато ли? У тебя бессонница?
— Ой, прости, а который час?
— Вообще-то девять утра. Лера, может, что серьезное? — заволновалась подружка.
— Очень, — смущаясь, тем не менее настойчиво продолжала я. — Мне нечего надеть на премьеру.
— Действительно настоящее горе, — умирала от смеха Леночка. И, услышав мое обиженное сопение, торопливо успокоила: — Ну не обижайся. Что тебе нужно?
— Если бы я знала. Быть красавицей. Я понимаю, задача не из простых, но все-таки, что можно сделать?
— Опять занимаешься самоуничижением? Так как я тоже прибуду на это выдающееся мероприятие, то… Сейчас придумаю, приезжай.
Я была страшно благодарна подруге за понимание и понеслась через всю Москву с одной счастливой мыслью — я стану неотразимой. Еще надо цветы. А какие дарят мужчинам-актерам? Все эти вопросы я смогу задать Ленке.
Леночка открыла дверь уже в потрясающем прикиде.
— Как видишь, себя я уже украсила. Ну как?
— Как всегда потрясающе, — искренне радовалась я тонкому вкусу художницы. — Но мне такое вряд ли подойдет.
— А у меня такого больше нет. Пойдем, я кое-что подобрала.
То, что Лена подобрала, действительно было отменного качества, но в таком наряде я себя плохо представляла. Перемерив различные варианты шмоток, я наконец остановилась на шоколадной двойке с бежевой оторочкой и более темных брюках. Леночка сказала, что скучнее трудно было придумать, но я себе казалась очень элегантной, а главное, уверенной. На том и остановились. Остаток дня я провела в поисках достойных Мити цветов и еле-еле доплелась до дома в надежде отдохнуть и приготовится к вечернему торжеству. У подъезда я наткнулась на Викторию Степановну, которая явно была настроена на общение.
— Лерочка, ты что такая торжественная? Что произошло? — щупала мой красавец-букет соседка.
— Просто у друзей торжество, вот я и приготовилась.
— Ты, девочка моя, удивляешь меня своим легкомыслием. Выяснила, что за слежка была за тобой? Между прочим, когда ты возвращалась с кавалером в последний раз, именно те двое молодцов тоже за вами шли, и когда ты вошла в дом, то твой молодой человек поравнялся с ними, они о чем-то разговаривали, — с придыханием выпалила Вика.
— И что? Почему меня это должно волновать? Возможно, они просто просили прикурить.
— Вот и я говорю, что ты безответственна. Они же не просто так появляются здесь время от времени.
— Хорошо, Виктория Степановна, я «проведу расследование», а сейчас пойду готовиться к вечеру.
Конечно, Вика любила сгущать краски, конечно, меня немножко грыз червь сомнения. Нераскрытые секреты, которые всплывали на поверхность, как жирные медузы, обжигали, а потом распадались на маленькие кусочки. Именно в то время у меня появилось ощущение надвигавшегося урагана, который унесет меня, как Эли и Тотошку вместе с домиком, неизвестно куда… Впоследствии, то есть на данный момент, оказалось, что место назначения не так уж далеко и весьма прозаично. Я не знаю, почему все, что было связано с соглядатаями, крутящимися возле меня, историей с марками, разговором Маши и Мити не испугало меня до полусмерти. Возможно, важней, чем мое чувство к Мите и надежды связать с ним свою судьбу, — ничего не было. В этом темном углу комнаты я увидела вещи, которые мне смутно о ком-то напомнили. Потрогала, даже понюхала их, и меня сковал самый настоящий ужас. Нет, этого никак не могло быть… Я откинула вещички и даже брезгливо вытерла руки о пальто. Что делать? Но сил не было, абсолютно ни на что. Лучше вернусь обратно, туда, где было хорошо и красиво.
Наступил долгожданный вечер. Сейчас не могу оценить ни качество спектакля, ни разговоры публики. На сцене стоял Митя. Ему безумно шел костюм испанского идальго. Хотя, мне кажется, кого бы ни пришлось изобразить младшему Шабельскому, ему все удалось бы. После весьма благосклонного приема компания, как это и полагается, отправилась за кулисы. Впереди, оторвавшись от всех, шествовала Анна Николаевна. В течение всего спектакля она не столько созерцала своего сына на сцене, сколько с подозрением оглядывала публику, пытаясь запомнить реакцию зрителей и уж после разобраться с «истинными целителями» Митиного творчества. За ней отрешенно и как-то буднично семенил Владимир Анатольевич. Было непонятно, рад он, доволен, горд и, вообще, он с нами или опять в своей скорлупе обиженного на жизнь. На приличном расстоянии, так как не хотела расталкивать публику, выходящую неторопливо из зала, двигалась наша группа, ведомая Руфиной. Бабушка была довольна и очень взволнована. Она теребила дрожащими руками сигарету и то открывала, то закрывала свой старомодный, шитый стеклярусом ридикюль. Я не стала бросать свой букет к ногам Мити на сцену. Я надеялась лично вручить тщательно подобранные цветы и провести разговор со значением. Я уже знала, что напишу в интервью, разрешение на которое мне удалось выпросить у журнального редактора, сославшись на близкое знакомство с дебютантом. Тихая радость плескалась во мне до входа в гримерку.
