«Нового журнала» я еще не получил. Вы пишете о рецензии Г. Ив<ано>ва: «очень мило и верно», а Кантор назвал ее «кисло-сладкой». Не знаю, как она покажется мне. Но Иванов едва ли писал с кислотой умышленной.

Кантор же пишет мне с возмущением о романе Ульянова^[490] и добавляет, что это «очень плохая подделка под Алданова». По его словам, возмущены многие, главным образом темой, слишком еще близкой. Quen pensez vous?^[491] И действительно ли он Вам подражает? Мне его статьи казались талантливыми, но неприятно-гладкими и самоуверенными, чуть-чуть под Федотова, но без его «шарма».

Да, вот что мне хочется Вам написать: достаньте где-нибудь январскую книжку «Нового мира». Там напечатаны найденные в Ниж<нем> Тагиле письма Карамзиных (вдова, дочь и сын) о дуэли и смерти Пушкина^[492]. Ничего нового, но интересно необычайно, и я еще раз подумал, что это тема — для Вас, все это milieu^[493] с Пушкиным в центре, с Дантесом, царем и какой-то до сих пор невыясненной путаницей в отношениях. Насчет царя, думаю, советские историки все-таки слегка наврали, и ревновал Пушкин именно к Дантесу, а не к нему. Вот написали бы обо всем этом книгу: был бы вечный вклад в литературу, кроме Вас, никому этого не сделать и не понять. Главное — не понять.

Я послал в «Опыты» три выдержки из писем Ив<ана> Ал<ексееви>ча о Чехове и Горьком, в дополнение к тому, что сказано в его книге^[494]. Есть в письме и те стихи Чехова (ужасные), о кот<орых> в книге только упомянуто. Послал все это и Вере Ник<олаевне> на цензуру, но думаю — она возражать не будет.

До свидания, дорогой Марк Александрович. Передайте, пожалуйста, низкий поклон Татьяне Марковне.

Ваш Г. Адамович

113. Г.В. АДАМОВИЧ — М.А. АЛДАНОВУ. 3 марта 1956 г. Манчестер

104, Ladybarn Road Manchester 14 3/III-56

Дорогой Марк Александрович

Спасибо за письмо^[495].

Насчет Вишняка и его участия в «Р<усской> м<ысли>», боюсь, что это была «утка». Мне об этом писали со стороны, а Водов не пишет ничего. Зато сегодня с торжеством сообщил, что согласился Денике^[496]. Я плохо знаю, кто он, каков его демократический ценз и заслуги. Знаю имя, читал статьи, но как-то не соображаю, насколько это «видная» фигура. Моя первая статья появится, вероятно, 15-го^[497], а дальше — видно будет. «Нов<ый> журн<ал>» я так и не видел: сюда он еще не дошел.

Насчет Пушкина я не совсем с Вами согласен. Вы пишете, что он не мог не понять намека на царя в «дипломе», раз упомянут Нарышкин. По-моему, мог прекрасно, и ведь только лет 20–25 назад какой-то советский историк на это указал!^[498] Щеголев согласился, но сам в «Дуэли и смерти П<ушкина>» об этом не писал, а не согласиться с любым обвинением царя в сов<етской> России было трудно. Я допускаю даже, что Долгоруков — если он автор диплома! — назвал Нарышкина как самого крупного рогоносца без мысли, что П<ушкин> идет по его стопам. Но если Долг<оруков> об этом и думал, Пушкин мог не понять намека. Несомненно, он знал, что Нат<алья> Ник<олаевна> царю нравится, и сам об этом вскользь писал. Но между «нравится» и тем, что было между ней и Дантесом, — большая разница. Кстати, где-то я читал (Тынянов?), что Н<аталья> Н<иколаевна>, по-видимому, стала любовницей царя в 1839, когда после двухлетнего траура вернулась в Петербург. Не знаю, на чем это основано. Вы пишете, что мы всех любовниц русских царей знаем. Едва ли всех. У Ник<олая> I и у Ал<ександра> II было их много, а уследить было трудно. Вероятно, даже с царицами — не все нам известно.

Все-таки мне очень жаль, что Вы обо всей этой ужасной истории никогда ничего не напишете. Остаюсь при том же мнении, о котором Вам писал. А если роман Вас отпугивает, то нечто вроде biographie romancee не требует такого труда и усилия. Дело действительно темное. Вы недоумеваете, между прочим, чего хотел «старый» Геккерен (кажется, 45 лет!). Это психологически разгадать можно бы, хотя без всякой уверенности, и вот все такое в этом деле, никем еще не затронутое, Вы бы и написали, как никто другой.

По поводу «Нов<ого> журн<ала>» Вера Николаевна мне пишет, что «все», весь Париж, восхищены рассказами Лени^[499] и что это действительно «необыкновенная вещь». Quen pensez vous? Леня гораздо способнее, чем обычно о нем думают, и даже не так глуп, как иногда кажется. Но действительно ли это бессмертные шедевры?

Бедный Кантор уязвлен шпильками Аронсона по его адресу (рецензия на «Опыты»^[500]). Он мало и редко пишет и, верно, ждал похвал. Но Аронсон — не человек, а ходячая шпилька, притом ставит всем баллы без мотивировок и объяснения, почему хорошо или почему плохо.

До свидания, дорогой Марк Александрович. У Вас в Ницце — судя по радио — полная весна, а здесь все тот же мрак, хотя и не холодно.

Передайте, пожалуйста, низкий поклон Татьяне Марковне. Теперь по радио много играют Моцарта, и я, слушая, негодовал на нашего Леонида Леонидовича, который в нем разочаровался. Конечно, «где уж нам уж» в музыке, но, по-моему, это самые райские звуки, которые вообще существуют, и такие, после которых всякую другую музыку тошно слушать. Будто «и звуков небес заменить не могли…»^[501]

Ваш Г. Адамович

114. М.А. АЛДАНОВ — Г.В. АДАМОВИЧУ 10 марта 1956 г. Ницца 10 марта 1956

Дорогой Георгий Викторович.

Кускова вчера мне сообщила, что получила письмо от Водова. Он говорит ей, что Вы, Вишняк и Денике согласились принять участие в газете, и надеется, что доведет ее «до самого демократического направления». Вы спрашивали о Денике. Я его хорошо знаю. Он внучатый племянник композитора Глинки (что не относится к Вашему вопросу), меньшевик, сотрудник «Соц<иалистического> вестника». Прошлое хуже: годами служил в берлинском торгпредстве (как, впрочем, и милый, почтенный П.А. Берлин), еще больше, чем Вишняк, был связан работой с мюнхенцами и власовцами. Все-таки и он демократ. А о Вишняке, значит, первое Ваше сообщение не было уткой.

Ваши возражения о Пушкине, по-моему, основательны, но, быть может, не совсем. Действительно, у Николая I и у Александра II могли быть любовницы, о которых мы не знаем. Но уже о такой незначительной и случайной, как Шебеко, нам известно. А как же могла бы не стать известной такая «сенсационная», как жена Пушкина? Верно и то, что в печати первый увидел намек на царя в «дипломе», относительно недавно, Поляков. Но, во-первых, прежде, до революции, об этом писать было бы невозможно (да и занимались дуэлью Пушкина ученые в прежние времена гораздо меньше), а во-вторых, Пушкин читал диплом не так, как ученые: по сто раз, верно, обдумывал каждое слово; да и «подписи» ему были известны много лучше, чем нам, — иначе авторы диплома ими бы и не воспользовались.

О том, будто царь стал любовником Пушкиной в 1839 году, я нигде не читал.

О Зурове с Вами согласен. Его два рассказа недурно написаны, но оба крошечные. Второй все же слишком длинен (страниц семь), чтобы быть стихотворением в прозе, — хотя по стилю это как будто так, даже слова, особенно глаголы, расставлены так, как их обычно в прозе не расставляют. (Сколько покойный Иван Алексеевич издевался над тем, что Зайцев ставит прилагательное после существительного!) Сюжета же нет ни в первом, ни во втором рассказе «Лени». Не знаю, очень ли восторгаются читатели, — мне никто, естественно, не говорил, да никто и не писал, — но, по-моему, в его интересах было для первого появления в «Новом журнале» дать что-либо более значительное. А описания хороши. Вера Николаевна и мне написала о колоссальном успехе этих двух рассказов! Я ей отвечу, что и мне они понравились, — в этом неискренности не будет. Но, пожалуйста, ни ей и ни кому другому не говорите о том, что я пишу только Вам.