Но сейчас требовалось решить вопрос с эвакуацией госпиталя, пока не стало слишком поздно, и как было бы идеальным эвакуироваться вместе с ним.

– Потому что у вас собственных разведподразделений нет, возможно, про вас забыли, а еще возможно, что наверху про немецкое продвижение в данном направлении еще не знают, товарищ лейтенант! Леса вокруг, а доты в Себежском УРе[7] бегать, закрывая прорывы, по ним не умеют. – С особистом я держался подчеркнуто сухо и независимо. Этой публике вообще нельзя давать себе на шею садиться, сейчас в особенности. Никогда не любил этот контингент, с тех самых времен, когда дядя Сережа за автоматные патроны мне уши крутил. А потом ещё и отцу накапал, чтобы он меня, как следует, ремнём выдрал. – Судя по тому, что вы ничего не знаете, наиболее вероятно, что штаб армии потерял управление частью соединений и не имеет достаточно достоверных данных о ситуации на нашем участке фронта. Прошу информацию ему об этом довести и требовать эвакуации. Я со своими людьми, ради ваших раненых, ее прикрою.

– Товарищ лейтенант, можно посмотреть на ваши документы? – Хотя особист, возможно, мне и поверил, но я бы удивился, если такой вопрос мне не был бы задан.

– Нельзя, ничего интересного вы там не увидите. – Я стал невежлив и груб. – Дело в том, товарищ лейтенант, что меня тут сейчас нет. Я вам только мерещусь. Ни меня, ни моих машин, ни техники, ни нашего экспериментального обмундирования, вооружения и снаряжения вы, товарищи, на самом деле не видите. Все, что от вас требуется, это донести руководству о немцах в десяти-двадцати километрах и получить добро на эвакуацию госпиталя, а также доложить наверх, что 104-я отдельная специальная танковая рота Суровова вышла с территории Прибалтики из окружения и требует немедленной эвакуации своей совершенно секретной техники, во избежание ее захвата противником. Требуется либо восемь платформ в железнодорожном составе на станции Борисово, либо маршрут и сопровождение до другой точки эвакуации. Горючим располагаю, техника боеготова, боеприпасов для имеющейся техники с избытком.

От такой наглости непонятно кто растерялся больше – особист, не привыкший к такому пренебрежению, или интеллигентный доктор Заруцкий. Меня несло, самопроизводство в командиры роты казалось естественным. Решить наши проблемы могла только хуцпа[8].

– Рота встанет в заслон у Гадюкинского моста. Делайте, что хотите, товарищ военврач, – напрягшийся особист бросил взгляд на стоявшего в паре шагов политрука, – но чтобы к ночи госпиталь был на станции и максимум к утру был поезд. Автотранспорта, думаю, вам не предоставят. Иначе угробите и себя, и всех своих людей.

Далее требовалось заткнуть контрразведчика, что я и сделал, нагло ткнув ему пальцем в грудь.

– И вас это тоже касается, товарищ лейтенант. Если вы сейчас не начнете эвакуацию людей, к ночи я умываю руки. Умирать на высотах и рисковать сдачей противнику совершенно секретной техники я в таком случае не буду. Заслон просто снимется, максимум с наступлением темноты. Коли к вечеру будете на станции ожидать эшелон – до утра прикроем. Нет – уходим и следуем мимо. Наша техника и вооружение не имеют права попасть в руки немца ни при каких обстоятельствах. Я ради вас головой рискую – к стенке поставят как здрасте. Вы меня поняли?

– Да… – растерялся особист. Начальник госпиталя выглядел не менее удивленным.

Продолжив, я обратился к нему:

– Товарищ военврач второго ранга, хотел бы попросить, как начнете эвакуацию отправьте ко мне офицера связи[9], держать нас в курсе дела. Опять же решение штаба армии по эвакуации моей матчасти тоже довести надо. Эвакуируйте раненых, не тяните, какая бы у меня техника не была совершенная – я не бог и десяток километров даже толком наблюдать не могу. Вся надежда, что немцы по шаблону сунутся к мосту, а я их там умою. А вы спасайте людей, не дайте им сгинуть напрасно. Я только ради вас тут остался, а не в тыл пилю на всех парах.

Реально расчувствовавшись от тяжести ситуации и главное – минимальных возможностей на нее повлиять, я махнул рукой и закончил разговор, глядя на людей, погибших за пятьдесят лет до моего рождения.

– Мы сделаем ради вас все, что можем, но и вы не подведите нас, товарищи. Очень на вас надеюсь. Если немцы нас обойдут – принимайте бой. До Гадюкино недалеко, интенсивную стрельбу мы услышим обязательно.

После чего развернулся и, картинно не обращая на них внимания, пошел к своей БМД.

Несмотря на то, что местность за семьдесят лет несколько изменилась, память и имеющиеся у меня карты более-менее позволяли на ней ориентироваться, даже без личного наблюдения. Те же дороги без веской причины не переносят.

Упомянутый мной в разговоре железнодорожный мост стоял на реке Чернянка в четырех километрах западнее Коровино. К моему времени деревня Гадюкино уже давным-давно приказала долго жить, однако место, где она когда-то находилась, было весьма популярным для пикников и купания среди местных пейзан, так что местность вокруг, несмотря на семьдесят лет изменений, я более-менее знал. А кроме знания местности, где я хотел бы принять бой, что мне еще было надо, с возможностями моей-то бронетехники?

Железнодорожный мост, по моим оценкам, был приоритетной целью для наступающих, в его направлении был просто обязан быть выслан передовой отряд для захвата. Собственно, если излишне не усложнять ситуацию, то, как я подозревал, именно этот отряд, продолжив движение после подхода основных сил, госпиталь и захватил.

Если я ошибался, то возвращение к Коровино после начала стрельбы в тылу у моих монстров заняло бы несколько минут, и тогда ни немецким танкистам, ни пехотному разведбату на его лошадях и велосипедах, ни линейной пехоте не поздоровилось бы.

Если я верно предугадал действия противника, то выскочившие на мои стволы аборты на картонных танках с броней в двадцать-тридцать миллиметров[10], с маузерами образца 1898 года и дохлыми пистолет-пулеметами, которые не только бронежилеты, но и каски моих бойцов должны пробивать с трудом, просто обязаны были устроить моим бойцам тир с движущимися мишенями и ничего более. Если с танками немцы еще могли бы теоретически на что-то рассчитывать, то фрицевская пехота у этого моста от нас огребала без вариантов. А потом немецкое руководство было просто обязано потерять огромное количество времени на попытки нашей нейтрализации.

В качестве места расположения для своего опорного пункта я избрал высоту 44,8. Ее местонахождение между железнодорожной линией и мостом – приоритетной целью немецких войск и бродом через Чернянку, на месте которого после войны поставили мост автомобильный, – по моей оценке, было почти идеальным.

Почти – это потому что вокруг моста по обоим берегам были нарыты окопы подразделения охраны, усиленные дзотами[11] и проволочным заграждением в два кола, прямо просившие их занять, отчего я с сожалением отказался. Укрепления неплохо обеспечивали охрану и оборону самого железнодорожного моста, но не давали надлежащих возможностей по обороне района, в котором он находился.

Высота господствовала над всей окружающей местностью, сама местность была достаточно открытой, чтобы наши БМД даже могли выбирать, каким образом карать фашистских захватчиков: запускаемым через ствол ПТУРом, 100-миллиметровым осколочно-фугасным снарядом с добавкой 30-миллиметровыми бронебойными либо осколочным, а при хорошем настроении всего лишь ограничиться пулеметом.

Всего, что им там не хватало, так это окопов, ибо окопанная боевая машина стоит в бою трех-четырех неокопанных, а причем выковыривать ее из земли без артиллерии весьма даже сложно. С артиллерией же расход 122-миллиметровых артснарядов на подавление хорошего взводного опорного пункта с поражением тридцати процентов людей и техники, как я припоминал сведения, полученные в училище, составлял примерно сто пятьдесят-двести штук на гектар, немецких 105-миллиметровых – соответственно штук триста[12]. И это без учета пристрелки.