Если бы шагавшая по гравиевой дорожке Зулейка видела собственное преображение — это благородное сходство с Трагической музой,^[70] — она вряд ли продолжала бы выпрашивать у герцога сувенир предстоящей трагедии.

Она по-прежнему намеревалась добыть его запонки. Он столь же стойко отказывался растрачивать фамильные реликвии. Тщетно она указывала ему на то, что жемчужины, про которые он говорил, были белого цвета и больше не существовали; что в жемчужинах, которые он сейчас носил, «родового» не больше, чем если бы он заполучил их вчера.

— Да вы их и заполучили вчера, — сказала она. — От меня. Теперь верните.

— Вы изобретательны, — признал он, — а я всего лишь простой глава семьи Тэнвилл-Тэнкертон. Приняв мое предложение, вы бы получили пожизненное право носить эти жемчужины. Я счастлив ради вас умереть. Но посягать на собственность моего преемника я не могу и не буду. Как мне ни жаль, — прибавил он.

— Жаль! — повторила в ответ Зулейка. — Да, вам сегодня было «жаль» со мной не пообедать. Для вас любая мелочь важнее, чем я. Мужчины, какие же вы старые девы! — Она злобно ударила колонну веером.

Герцог ее вспышки не заметил. Услышав упрек в том, что он с нею не отобедал, он замер и хлопнул себя по лбу. На него нахлынули события этого вечера — его речь, ее неожиданное и ужасающее воздействие. Снова он увидел невозможно торжественное лицо Увера, покрасневшие лица остальных. Он думал, что, показав разверзнувшуюся под ним бездну убедит их отступить от края, взять себя в руки. Они отступили и взяли себя в руки — так, как это делают, выходя на старт, спортсмены. Он за них в ответе. Он вправе проститься с собственной жизнью, но не погубить чужие. Вдобавок, он рассчитывал на одинокую, особую смерть, возвышенную и отдельную…

— Я кое-что… кое-что забыл, — сказал он 3yлейке, — вас это шокирует. — И он в общих чертах описал случившееся в «Хунте».

— И вы уверены, что они это всерьез? — спросила она с дрожью в голосе.

— Боюсь, что да. Но то была экзальтация. Они откажутся от своего безумия. Я их заставлю.

— Они не дети. Вы их сами сейчас называли мужчинами. С чего им слушаться вас?

Она обернулась на звук шагов, увидела приближающегося юношу. На нем был такой же пиджак, как у герцога, в руке его был носовой платок. Он неловко поклонился и, протянув платок, сказал:

— Прошу прощения, кажется, вы уронили. Я только что поднял.

Зулейка глянула на очевидно мужской носовой платок и с улыбкой покачала головой.

— Вы, кажется, не знакомы с Самим Маккверном, — сказал герцог с угрюмым тактом. — Это, — сказал он незваному собеседники — мисс Добсон.

— Это правда, — сказала Зулейка, не отпуская руки Самого Маккверна, — что вы собрались ради меня умереть?

Шотландцы народ своекорыстный и решительный, но застенчивый; они скоро действуют, когда в том есть нужда, но редко знают, о чем заговорить. Из природного нежелания отдавать что-то за ничего Сам Маккверн решил непременно познакомиться с юной дамой, ради которой собрался положить жизнь; нехитрая уловка с носовым платком помогла ему добиться этой цели. Тем не менее, на вопрос Зулейки, сопровожденный вдохновительным прикосновением ее руки, он смог вымолвить только «так» (что приблизительно переводится как «да»).

— Ничего подобного вы не сделаете, — возразил герцог.

— Вот видите, — сказала Зулейка, все еще не отпустив руки Самого Маккверна, — это запрещено. Вам нельзя перечить нашему милому герцогу. Он к этому не привык. Так не делают.

— Не понимаю, — сказал Сам Маккверн, бросив на герцога тяжелый взгляд, — при чем тут он.

— Он старше вас и благоразумнее. Он больше повидал. Почитайте его своим наставником.

— А вы хотите, чтобы я умер за вас? — спросил юноша.

— Ах, разве я бы осмелилась навязывать вам свои желания? — сказала она, отпустив его руку. — Даже, — добавила она, — если бы знала, каковы они. А я не знаю. Я знаю только, что ваша мысль за меня умереть мне кажется очень-очень красивой.

— Тогда решено, — сказал Сам Маккверн.

— Нет, нет! Вам не следует поддаваться моему влиянию. К тому же я сейчас не в состоянии на кого-то влиять. Я потрясена. Скажите, — сказала она, не обращая внимания на герцога, стучавшего каблуком и всем видом являвшего неодобрение и раздражение, — скажите, это правда, что другие тоже меня любят и… имеют такие же намерения?

Сам Маккверн сказал осторожно, что отвечает только за себя.

— Но, — признал он, — я только что видел перед входом в зал много знакомых, и они, кажется, приняли решение.

— Умереть за меня? Завтра?

— Завтра. Думаю, после гонок; тогда же, когда и герцог. Не дело оставить гонку без победителя.

— Ну конечно. Но эти бедняжки! Как трогательно! Я ничем, ничем это не заслужила!

— Совершенно ничем, — сухо сказал герцог.

— Ах, он, — сказала Зулейка, — считает меня бессовестной бестией; только за то, что я его не люблю. Вы, милый мистер Маккверн, — можно вас называть мистером? обращаться к вам «Сам» неудобно — вы же не считаете меня жестокой? Мне просто невыносимо думать, что я ничем не скрашу столько молодых жизней, оборвавшихся прежде времени. Что мне сделать — как показать признательность?

Тут ей пришла в голову идея. Она посмотрела на освещенное окно своей комнаты:

— Мелизанда!

В окне показалась фигура.

— Мадмуазель желает?

— Мои фокусы, Мелизанда! Скорее, неси шкатулку! — Взволнованная, она повернулась к юношам. — Это все, чем я могу выразить благодарность. Если бы умела, я бы станцевала. Если бы умела, я бы спела. Я делаю то, что умею. Вы, — сказала она герцогу. — выйдите на сцену и объявите.

— Что объявить?

— Ну как же, что я покажу фокусы! Вы просто скажите: «Дамы и господа, имею честь…» Ну что опять не так?

— Вы меня немного измучили, — сказал герцог.

— А вы самая н-не-невежливая и злая и п-пропротивная личность, какую я знаю, — всхлипнула, закрывшись руками, Зулейка.

Сам Маккверн поглядел на герцога с укоризной. Как и Мелизанда, показавшаяся в дверях с огромной малахитовой шкатулкой в руках. Неприятная сцена; герцог сдался. Он согласился сделать все — все что угодно. Мир был восстановлен.

Сам Маккверн избавил Мелизанду от ее ноши; удостоенный чести нести шкатулку, он с предметом своего поклонения и ее усмиренным наставником проследовал в зал.

Зулейка лепетала, как ребенок по пути на детскую вечеринку. Ни один вечер в ее прежней жизни не мог сравниться с этим. Он уже был вполне выдающимся благодаря обещанию герцога сделать ей завтра наивысший комплимент. Скорая его гибель — лишь его гибель — казалась столь великолепной, что она одна окрасила розовую жемчужину в правильный цвет. А теперь в Зулейкиных мыслях был не только герцог. Он теперь сделался центром круга — круга, который, возможно, станет шире и шире, — круга, который небольшим поощрением можно превратить в толпу… Ее красивые красные губы что-то бормотали, а в уголках души кружили эти смутные чаяния.

Глава Х

Из открытого окна зала, сообщая, что началось второе отделение концерта, доносилась скрипка. Все студенты, однако, исключая немногих, чьи имена были заявлены в программке, ожидали снаружи появления своей госпожи. Сопровожденные на свои места сестры и кузины иудовских мужей были спешно покинуты.

Толпа напряженно притихла.

— Бедняжки! — пробормотала Зулейка, остановившись на них посмотреть. — И ах, — воскликнула она, — они там все не поместятся!

— Можете потом дать представление снаружи, — сурово предложил герцог.

Тут ей пришла в голову идея еще лучше. Отчего не дать представление здесь и сейчас? — сейчас, ибо ей не терпелось установить контакт с аудиторией; здесь, при луне, в свете прелестных бумажных фонарей. Да, сказала она, давайте здесь и сейчас; и приказала герцогу сделать объявление.

— Что я должен сказать? — спросил он. — «Господа, с удовольствием сообщаю, что мисс Зулейка Добсон, всемирно известная чародейка, соизволит…»? Или назвать их просто «парнями»?