Он слишком остро воспринимал требования к себе и изнемогал под их тяжестью.

Я сразу отметил, что нас объединяет необычное рождение: и в том, и в другом случае оно вызвало переполох. Но Иоанн был Божьим даром престарелым супругам, поэтому над ним тряслись, ему уделяли особое внимание. Он рос в окружении заботы, а пожилые соседки с раннего детства нашептывали ему: «Помни, что у тебя старая матерь. Помни, что тебе надо печься о родителях. Докажи им, что ты уже большой!»

Сам не знаю, нравился ли мне Иоанн. Во всяком случае, он был рядом. Жизнь то и дело сталкивала нас, и бывали мгновения (увы, слишком краткие), когда мы вместе познавали мир и ничто не могло испортить этих впечатлений…

Однажды мы с ним сидели на берегу озера.

— Когда я стану большой, то обязательно поеду в Индию, — мечтательно произнес Иоанн. — Слыхал про нее? Слыхал про корабли, что ходят туда из Египта?

Я кивнул.

— У нас в деревне есть один купец оттуда. Можем как-нибудь зайти к нему. Он прожил в Индии чуть не всю жизнь, только умирать вернулся на родину. Говорит, там очень красиво. У него был огромный дворец со множеством слуг. И стоял этот дворец у тихой-претихой реки. Вечерами купец сидел на берегу и пил вино из серебряного кубка… А еще у него были слоны и три ручных леопарда — Сим, Хам и Иафет. Они следовали за ним по пятам, и он заслужил большое уважение. Представь себе: расхаживать в белых одеждах, под зонтом, чтобы кругом были источники и журчала вода…

— Как у римлян, да?

— Гм… — Иоанн вдруг помрачнел. — Я не их имел в виду. Уж будь уверен.

Он дотронулся до моей руки, словно прося извинения.

— Хорошо, можно жить и проще. В любом случае я пригласил бы тебя в гости. У нас был бы домик на берегу реки, в тени раскидистых деревьев. По крайней мере, у этого купца дом стоял на реке. Может, он и не был богат. Может, он все так расписывает, чтобы заинтересовать меня. Но вот прибывает твой корабль, и я встречаю тебя в порту, и мы идем на реку ловить рыбу. Рыбы там видимо-невидимо. Всех цветов радуги. А еще там есть крокодилы. Очень хочется походить по морю, побывать в дальних краях. Я обязательно уйду в море. Можно наняться писарем к какому-нибудь купцу. Заодно повидаешь свет… и выучишь разные языки…

Он смолк, устремив взгляд на воду. И с еще большим напором продолжил:

— Я выучу все языки, Иисус. Все, какие только бывают. Сколько их, по-твоему?

— Тебя определили в Храм, Иоанн, — сказал я. — Ты не сможешь уйти в море. Всё это пустые фантазии.

— Да, фантазии, — согласился он.

Наступила тишина. Гробовая тишина.

Иоанн подобрал камень и швырнул его в озеро.

— А что было… после твоего рождения?

Он задал этот вопрос с таким натянуто-безразличным видом, что я лишь пожал плечами. Тогда он оборотился ко мне.

— Что было после твоего рождения?! — сурово и жестко повторил он.

Я рассмеялся:

— Не помню, я был маленький.

Иоанн швырнул в озеро новый камень и долго смотрел на расходящиеся по воде круги.

— Отец говорит, ты родился под звездой…

— Мало ли что говорят, — отозвался я.

— А еще он говорит, посмотреть на тебя пришли издалека богачи. И он говорит, что Мария…

— Зачем ты меня пытаешь? Почему мы не можем быть просто друзьями?

— Мы вроде не враги.

Врагами мы действительно не были, но его расспросы вызывали досаду. Возможно, потому, что до меня доходили слухи, будто… Ну да ладно, не важно, какие слухи… во всяком случае, мне они не нравились.

Иоанн, однако, не унимался.

Когда мы, заигравшись, очутились под цветущими вишнями, где выстроились в ряд Захариевы улья, и я лег на траву посмотреть, как вьются у очка пчелы, Иоанн схватил охапку травы, которую мы нарвали для кроликов, но про которую забыли, и навис надо мной.

— Сотвори Чудо, — велел он. — Иначе брошу.

— И не подумаю.

Тогда он выпустил охапку из рук, и она упала мне прямо на лицо. Я лежал не шевелясь, вдыхая запах травы.

Сначала я чувствовал себя прекрасно. Потом оказалось, что до меня не доносится голос Иоанна, не доносится никаких звуков извне… и настроение мое переменилось. Я словно попал в отдельный мир. Оставшееся снаружи словно подчинялось иным законам, жило в ином времени. Я тут лежу неподвижно, а снаружи продолжает расти трава. Вот она уже выросла высокая, вот она увядает. Теперь там осень. Я представил себе, что Иоанн тоже вырос, состарился и умер. Умерли все, кого я знал. Селение пришло в упадок и разрушилось, на его месте выстроили новое. А я лежу. Лежу, неподвластный времени.

И все потому, что Иоанну взбрело в голову потребовать от меня Чуда. Единственное Чудо, о котором мечтал я сам, была способность летать. А летал я только во сне. До боли стиснув кулаки и напрягши все внимание, я в конце концов отрывался от земли. Приподнимался над ней, пусть даже невысоко. И тут мне обязательно хотелось показать другим, что я воспарил. Для этого надо было повернуть голову, но тогда внимание рассеивалось и я падал. Всегда, стоило кому-нибудь посмотреть на меня, как я уже снова стоял на земле. Это был неприятный сон, который к тому же снился мне довольно часто.

Я не хотел жить в отдельном мире. Меня и так смущали все эти толки обо мне, взгляды, которыми меня провожали на улицах, Иоанн с его неотвязностью.

— Что ты там делаешь? — прокричал он.

Я был далеко. Голос мешал мне.

— Думаю.

— О чем?

— О том, как мне замечательно.

Некоторое время Иоанн молчал, потом закричал снова:

— Теперь я лежу рядом!

— И тоже засыпан травой и ничего не видишь?

— Совсем ничего. Я хотел спросить…

— Что?

— Как по-твоему, когда придет спасение, на земле по-прежнему будут ночи?

— Да-а-а. Почему бы и нет?

— Уж очень бывает темно.

— Ты что, боишься темноты?

— Ночью неуютно. Днем куда лучше.

— А я люблю лежать в темноте и думать. В темноте заключено больше, чем в свете. Там скрываются наши желания… хотя можно повстречать и то, чего совсем не хочешь.

— Предположим, ты был бы Мессией. Я говорю «предположим». Что бы ты сделал?

— Во всяком случае, ночь я бы убирать не стал. Я бы вообще ничего не убирал. Впрочем… с людскими бедами пора кончать. И с голодом тоже.

— А с римлянами?

— Да. Римлян я бы убрал. Ну почему тебе обязательно надо болтать?

Теперь мне хотелось полежать в тишине и одиночестве. Но Иоанн уже выбрался из-под травы, и в следующий миг я почувствовал упершуюся мне в живот палку. Я тоже стряхнул с себя траву.

— Что ты затеял?

— Мессии положено сражаться, — сказал он. — Вот твой меч.

Кинув мне палку, Иоанн пошел в атаку.

Он воспринимал наш бой весьма серьезно, а у меня от лежания в темноте кружилась голова. Я пробовал смеяться, дабы умерить его пыл, однако ничего не добился.

Не знаю, долго ли продолжалось наше сражение, когда я заметил подле ульев Захарию. В привычном лиловом плаще, с бородой белее вишневого цвета. Захария помахал мне рукой, тогда как Иоанн, обернувшись и признав отца, вдруг напрягся.

— Мы просто играем, отец, — словно извиняясь, молвил он.

Извиняться было нечего. Кто-кто, а Захария был вовсе не строг. Он был добрый и веселый, хотя ноги его одряхлели, а лицо покрылось морщинами.

— Вижу, вижу. И во что вы играете?

— Сражаемся с сынами тьмы.

— Кто ж из вас тьма, а кто свет?

— Сыны тьмы — это я, отец.

Как он выпалил эти слова!

— В таком случае я — отец тьмы, — отозвался Захария.

— Нет-нет, я вовсе не это имел в виду…

— Разумеется. Время покажет, кто из нас кто. Вообще-то я хотел попросить вас сбегать за оливковым маслом. Скоро обедать.

И мы скрылись меж дерев. Но рядом с нами шло Время. Огромное, черное, холодное. Оно разделяло нас с Иоанном. Оно обламывало ветки вишен, топтало маки и лютики, рассекало надвое червей земных.

Мне хорошо жилось у стариков, да пребудет с ними Господь.