К 1910-м гг. Российская Империя превращается в крупнейшего в мире экспортера пшеницы, ржи, овса и ячменя (основными импортерами были Голландия, Бельгия, Германия и Великобритания). В 1913 г. Россия поставляла на мировой рынок 22,1 % зерна, тогда как Аргентина 21,3 %, США 12,5 %, Канада 9,58 %, Голландия 8,74 %, Румыния 6,62 % Индия 5,62 %, Германия 5,22 %[4]. Причем структура экспорта менялась: если в 1880–1890-х преобладала пшеница, то в 1910-х ячмень. Сложилось даже своеобразное разделение труда среди губерний России: одни производили пшеницу, другие – рожь, третьи – ячмень, четвертые – кукурузу.
И это при том, что урожайность зерновых в 1908–1912 гг. в России на круг была 8 центнеров с гектара, а во Франции и США – 12,4, в Англии – 20, в Голландии – 22. В 1913 г. в России было собрано 30,3 пуда зерна на душу населения. В США – 64,3 пуда, в Аргентине – 87,4 пуда, в Канаде – 121 пуд.
Таким образом, в России была самая низкая урожайность в мире (причины ее – не только примитивность технологий сельского хозяйства, но и объективные географические условия), однако царское правительство все равно упорно экспортировало хлеб в страны Запада, превращая зерно, политое потом и кровью русских крестьян, в золото, деньги и акции помещиков, банкиров, биржевиков, членов правительства, высшей аристократии, то есть, одним словом, российской элиты того времени. Упоминание о крови не является преувеличением: в 1891–1893 гг. в России разразился голод, тем не менее Россия продолжала экспортировать зерно за границу. Вывоз продолжался даже когда из-за неурожая душевой сбор стал 14 пудов при критическом 19,2 пуда. Притчей во языцех стало восклицание «Недоедим, но вывезем!», приписываемое министру финансов Вышнеградскому, в правление которого, кстати, экспорт российского хлеба вырос в 2 раза.
Впрочем, и в урожайные годы дело обстояло немногим лучше. Вот что пишет об этом дореволюционный экономист-народник А.Н. Энгельгардт: «…Мы продаем хлеб не от избытка, что мы продаем за границу… хлеб, необходимый для собственного нашего пропитания. Пшеницу, хорошую чистую рожь мы отправляем за границу, к немцам, которые не станут есть всякую дрянь… а самую что ни на есть плохую рожь, с пухом, костерем, сивцом и всяким отбоем, получаемым при очистке ржи для винокурен – вот это ест уж мужик. Но, мало того что мужик ест самый худший хлеб, он еще недоедает…».
Конечно, кроме хлеба Россия экспортировала и другие сельскохозяйственные продукты, такие как шерсть, лен, масличные культуры, сало. В целом доля сельскохозяйственного экспорта составляла в конце XIX в. до 80 %, в 1913 – 75 %; экспорт промышленных товаров равнялся лишь 20 %, соответственно – 25 % (причем к промышленным товарам относили, например, лес, поскольку он продукт лесной промышленности, бревна ведь пилили, прежде чем грузить в вагоны).
Разумеется, сегодняшние монархисты уверяют, что деньги за вырванный из полуголодной деревни и проданный за границу хлеб и другие сельхозпродукты шли на нужды промышленности, на модернизацию промышленности, закупку новых машин, расширение производства. Отчасти так оно и было. Но только отчасти. За типичный 1907 г. доход от продажи хлеба за рубеж составил 431 миллион рублей. Из них на предметы роскоши для элиты было потрачено 180 миллионов. Еще 140 миллионов, хрустевшие французскими булками, русские дворяне оставили за границей – потратили на курортах Баден-Бадена, прокутили во Франции, проиграли в казино, накупили недвижимости в «цивилизованной Европе». На модернизацию России «эффективные собственники начала прошлого века» потратили аж одну шестую дохода (58 миллионов рублей) от продажи зерна, выбитого у полуголодных, а то и голодающих крестьян[5]. Приведу слова министра земледелия 1915–1916 гг. А.Н. Наумова, весьма реакционного монархиста, которого уж никак не заподозришь в стремлении «очернить царский режим»: «Процветают спекуляция хлебом, хищничество, взяточничество; комиссионеры, поставляющие зерно, наживают состояние, не отходя от телефона. И на фоне полной нищеты одних – безумная роскошь других. Вокруг усадеб власть имущих вымирают селения. Они же тем временем заняты постройкой новых вилл и дворцов».
История повторяется, и наш «высший класс», сорящий на Лазурном берегу Франции и в Швейцарии деньгами, вырученными от продажи за границу нефти и газа, мало чем отличается от этих русских буржуа и аристократов начала века. Логика ресурсного государства остается неизменной.
Ничего удивительного в превращении России начала XX в. в периферийное сырьевое государство не было. Реформы 1860-х гг. были проведены так, что они предопределили именно это развитие событий.
Борис Кагарлицкий в своей работе «Периферийная империя» замечает, что Россия после реформ 1861 г. не пошла ни по американскому, ни по прусскому пути капитализма. Первый, американский, путь предполагал полную ликвидацию помещичьего землевладения и превращение крестьян в фермеров и батраков. Второй, прусский, путь предполагал сохранение помещичьего землевладения и освобождение крестьян без земли, так чтобы они превратились в наемных работников и могли работать либо на помещиков в деревнях, либо на фабрикантов и заводчиках в городах.
Однако Положения о крестьянах 1861 г. освобождали крестьян от личной зависимости и в то же время обязывали помещиков выделить крестьянам «усадебную оседлость и полевой надел», то есть дом с приусадебным участком и надел земли, на котором крестьянин мог бы вести хозяйство, чтоб прокормить себя и семью (отказаться от этого и уехать в город крестьянин не мог, закон запрещал ему это в течение первых 9 лет). Сначала крестьянин продолжал нести барщину или платить оброк помещику (помещик оставался владельцем всех земель), затем крестьянину предлагалось эту «оседлость» и поле выкупить у помещика. Чтоб облегчить крестьянам выкуп, государство само покупало у помещиков крестьянские, общинные земли (единовременно помещикам было выплачено 80 % выкупной суммы) и отдавало их общинам с условием выплаты кредита в течение 49 лет. Естественно, чтоб выплачивать кредит, крестьяне нанимались к тем же помещикам или к кулакам.
В итоге крестьяне продолжали, как и до реформы, работать на земле помещика. Только уже не как крепостные, а как «свободные» наемные работники.
Итак, сложилась любопытная ситуация. Помещики сразу же получили от государства деньги за свои земли, что для многих из них было крайне необходимо: к 1860 г. около половины помещичьих угодий, где работали 2/3 крепостных крестьян, были заложены в банках. Если бы не крестьянская реформа 1861 г., немало разорившихся дворян оказались бы в долговых тюрьмах. С другой стороны, крестьяне перестали быть крепостными, а значит, помещики больше не были за них в ответе. До реформы помещик был по закону обязан следить за состоянием дел в деревне, оказывать помощь больным, голодающим (хотя, конечно, не все и не всегда эти законы соблюдали). Кроме того, он предоставлял своим крестьянам лес для строительства домов, пастбища для выгула скота. Наконец, он просто экономически не был заинтересован в том, чтобы крестьяне измождали себя трудом, болели и умирали, ведь у него было ограниченное количество крестьян и новых пришлось бы покупать. Теперь, когда крестьяне стали свободными, а помещик превратился в буржуа-работодателя, состояние здоровья крестьян, условия их жизни и прочее его уже перестали интересовать. На место истощенным работой, больным и умершим просто придут другие.
Причем крестьяне были лишены возможности в массовом порядке переселиться в города и пробовать там найти себе средства к существованию. И в этом плане государство позаботилась о помещиках, нуждающихся в дешевой рабочей силе для своих латифундий. Как уже говорилось, первые 9 лет закон вообще запрещал крестьянам куда-нибудь уезжать, они должны были трудиться на бывшего своего помещика как временнообязанные. Но и потом перед переездом в город были поставлены серьезные ограничения. Освобождались крестьяне не в индивидуальном порядке, а общинами. Каждый крестьянин был приписан к сельскому обществу, которое только и могло по закону отпустить его, но, как правило, не очень желало лишаться работника (разве что если он отправится в город на сезонные работы). Кроме того, в Российской империи существовал строгий паспортный режим. Представители податных сословий, то есть прежде всего крестьяне, должны были, для того чтобы выехать за пределы места жительства, получить у полицейского начальства временный паспорт («бесплатный вид на отлучку»). Выдавался он лишь на год (в отличие от «постоянного», который выдавался на 5 лет, в случае отсутствия долгов по сборам и платежам), и по истечении этого срока крестьянин обязан был вернуться в свое село.
