— Вот это мышка! — ржет Ворон во всю луженую глотку.
— Причем, очень хитрожопая! — вторит ему с гадким смешком Эрик. — Ну, слезай. Чего повисла, как сопля?
Вот умники-то, наверх я забиралась по трубам, а тут я их не наблюдаю и прыгать неизвестно куда чего-то боязно. Но не просить же у них помощи? Еще чего. Даже если умолять буду, они скорей меня замуруют в шахте, чем признают свое поражение. Покряхтев под их взглядами, как следует поёрзав, я только решаюсь разжать пальцы, как меня дергают за ноги, и я лечу, мстительно пища. Мягенько приземлившись в руки Ворону, ловко спрыгиваю на пол и принимаюсь усиленно чесать нос, так как взгляд лидера не обещает мне ничего хорошего. Но всем бедам назло я растягиваю рот до ушей, стряхиваю с себя налипший мусор и вытаскиваю из-за пазухи заныканый флаг.
— Победа! — ору я как можно громче, оглушая мужиков, и дергаю, пока не поздно, в сторону лестницы. — Победа! Ура-а-а!!! — лечу я по ступеням, размахивая флагом.
Мои вопли подхватывают остальные ребята, визжа на все голоса, мы полюбовно обнимаемся и дружно принимаемся разбирать заваленный выход.
— Нас развели, — качает головой Фор. — Как пацанов развели.
Эрик злобно ухмыляется и добавляет:
— Ничего. Еще отыграемся, — и с каким-то, только ему известным значением, смотрит на меня. Ох, не к добру это.
Мы с Трис сразу опускаем глазки, краснеем и принимаемся ковырять пол мысками ботинок, типа мы совсем не виноваты. Дверь общими усилиями раскопали, и бесстрашные, черной массой высыпают на улицу.
— Накажу, — бурчит лидер, проходя мимо.
— За что? — ахаю я. — За то, что вы проиграли? Так вы сами сказали: «Делайте любые засады!»
— Заткнись. Тренировка заключалась не в том, чтобы прятаться по дырам! Бесстрашные так не поступают! Вы должны были держать оборону! — одергивает меня Эрик.
— Чем? Оружие у нас отобрали, а голыми руками вас так просто не возьмешь!
Ну, вообще, он, конечно, прав, мы и планировали заманить оставшегося противника и расстрелять из маленького окошка, пока они не одумались. Но Фор спутал все наши планы и пришлось только прятаться.
— Тебя что, драться не учили? — усмехается Джойс, демонстративно поигрывая своими бицепсами на руках.
— Да я же в два раза меньше, чем любой из вас, — пытаюсь устыдить старших, но не выходит.
«Вот была бы у меня сковородка или дубина какая, вот тогда бы вы поплясали, самоуверенные засранцы. А так, чтобы я смогла сделать? Да ничего. А они тоже хороши — здоровые опытные лбы, против одной неофитки».
— Ты что, боишься? — шипит леденящим душу голосом Эрик, в удивлении приподнимая брови и кривя губы. — Настоящего бесстрашного не пугает возможность поражения, ты должна была стоять до конца. Ты не солдат, а тупая и безмозглая кукла. — Лидер садится на своего излюбленного конька нравоучений.
— Да ну? Что же вы сами тогда не пошли на пролом в двери, а полезли по стенам?
— Это военная хитрость, — поясняет Бартон, подтягивая на коленях брюки и усаживаясь на корточки. Вообще, он очень забавный и любопытный субъект, вроде достаточно крупный и мощный, а двигается легко и без лишней грузности, словно рептилия. Он о чем-то задумывается, чешет пятерней стриженный затылок и растягивает свои полные губы в дружеской улыбке. Будто вся эта ситуация его очень веселит.
— У вас, значит, хитрость, а у меня тогда что? — возмущаюсь я, не желая сдаваться.
— Трусость, — коротко бросает командир, пожимая широкими плечами. — Ты струсила, слабачка. Спряталась. А в настоящем бою, тоже сбежишь? Подставишь напарников? — Он неумолимо надвигается на меня и от каждого его слова, небрежно брошенной фразы, прибивающей, словно гвоздями к земле, вопроса, я дергаюсь, как от оглушительного удара. — Или забьешься в какую-нибудь щель и будешь молить о пощаде? А, может, укроешься за чужой спиной от пули? Ведь патрульный погиб, тебя спасая.
От последнего заявления меня пробирает насквозь, я дергаюсь, словно от оплеухи, так четко всаженной, или словно проткнув насквозь ножом, проворачивая острым лезвием в кровоточащей ране. Да как он может?
— Не смей! — Мой голос прорывается отдельными слогами из клокочущей от негодования глотки утробным рычанием. — Не смей обвинять меня в смерти Скайта. Я не сбегала и не бросала его, даже мертвого. Я готова была сдохнуть там, вместе с ним! — почти шиплю я Эрику в лицо, впиваясь безумным, пылающим взглядом в его пустые и беспощадные, леденящие, до отчетливого покалывания мурашек по коже, серые льдины глаз.
Испепеляющий огонь против замораживающего холода. Льда. Две бушующие стихии, одновременно завораживающие и уничтожающие все на своем пути, поглощающие и притягивающие вступают в свою войну, словно в последнюю схватку. Сносящую хрупкие грани, разрушающую барьеры, превращающую в крошево, в невесомую пыль все вокруг. В ничто. Руки неосознанно, не ведая что делают, сжимают в кулаки колыхающиеся в неудержимом ритме пальцы. До побелевших костяшек, до хруста суставов, отдающимся многоголосым эхо сквозь загустевшее киселем сознание. Сердце уже не хочет просто биться в своем такте, оно оглушительно ухает, подобно взрывам динамитной шашки, разрывая на клочки и ослепляя красными, яркими чернильными пятнами.
— Ты можешь избивать меня, ломать и втаптывать в грязь! Можешь превратить моё существование в ад, воплощая в реальность все мои страхи! Можешь даже убить меня! Но никогда не смей говорить, что я бросила его умирать! Никогда! Слышишь?
— А то, что? — Он наклоняется к моему лицу, выдыхая свои слова почти мне в губы. — Ты смеешь угрожать своему лидеру?
— Да! — выплевываю я. — Имею право, ты уже вдоволь надо мной поглумился.
— Так докажи мне, что ты не боишься, — с неподдельной лаской проговаривает Эрик, такое ощущение, что он просто издевается и специально выводит меня на эмоции.
— Я человек и могу бояться, но не отступлю.
— Хорошо, — спокойно, с чарующей хрипотцой и одаривая меня насмешливым взглядом, отвечает лидер. — Я дам тебе немного времени это доказать.
— Неужели? — Не на шутку разозлившись, делаю шаг назад, чтобы успокоиться и взять себя в руки. Иначе не смогу остановиться и нарушу установленную субординацию.
— Ишь, какая говорливая, — сокрушаясь, качает головой Бартон. — Воспитывать и воспитывать еще.
— Действительно, — соглашается с патрульным командир и бросает в мою сторону такой взгляд, что у меня кишки свело от страха. — Нападай!
— Чего? Драться будешь со мной? — сглатываю застрявший в горле ком, округлив глаза. — Так не страшно, на мне и так уже живого места не осталось за последнюю неделю. И, вообще, Док сказал, что у меня посттравматический стресс, так что бить меня нельзя, — пытаюсь отмазаться. Ага, хитрая.
— Так, то бить, — растягивает губы в приторно-сладкой улыбочке Эрик. — Я сказал, нападай, радость моя, — выговаривает он с какой-то дурацкой интонацией и разводит руками, точно предлагает мне владеть всем миром.
Ну, я бросаюсь на него, а Эрик мигом отскакивает, вдруг ухватив меня за ухо, выворачивает его так, что я взвываю, зажмурившись и пропищав:
— Сволочь!
Улыбка на мгновение исчезает с его физиономии, но тут же появляется вновь — еще лучезарнее и противнее, а я затыкаюсь, глядя на него с недоумением. Эрик сгребает меня за шиворот, от неожиданности я даю маху и достойного сопротивления не оказываю, а он зажимает мою голову промеж своих коленей и принимается выдергивать ремень из брюк. Сказать, что я охренела, это, вообще, промолчать. Да ладно я, все стоят, выпучив глаза, но лидер быстро справляется со своей задачей и его ремень опускается на мой зад.
Я взвизгиваю и пробую выдернуть голову. Какое там! Черт, здоровенный, как скала. Пробую укусить его за ногу, чтоб душу отвести, но не выходит, и даже лягнуть ни разу не получается. Зато мой визг оглушает не только лидера, но и остальных. Колотил он меня с чувством и довольно долго, а потом спокойно прицепил свое орудие воспитания на место и пошел в сторону рельс. Свалившись на землю, я реву не столько от боли, сколько от обиды и стыда: меня даже в детстве ремнем никогда не баловали, а эта скотина выпорол, да еще и прилюдно. Щеки мигом краснеют, я утыкаюсь лицом в ладоши и рыдаю всерьез, под общие насмешки и комментарии.
