Не будет слушать. Точно и однозначно.

- Дай мне его немедленно! – ярость, ненависть, гнев – все слова, известные человеку на тему таких чувств, не дадут точного описания. Его просто не существует – такое можно только увидеть.

А может, действительно, послушать? Дать?.. Ему больно, страшно, хочется избавления – и мне бы хотелось – к тому же, я единственная, кто может ему помочь… Могу ли я говорить «я люблю тебя», а потом, меньше чем через пять минут, отказываться спасти от боли? Сумасшествие.

Но и слова Флинна, его «чудо-прогноз» я тоже помню. И куда лучше, чем все остальное…

- Нет, - губы сами дают ответ. Мне кажется, они знают его лучше, чем сознание.

Эдвард кусает губы, тщетно пытаясь, судя по выражению лица, найти другое объяснение моим словам. На мгновенье яростная пелена спадает. Ужас, четко вырисовывающийся, без лишних пояснений понятный, проступает на лице. В морщинах, отчаянном взгляде, подрагивающих тонких губах и мокрых от пота щеках. Он шумно сглатывает, словно с чем-то смиряясь.

- Помоги мне… - просит тихо-тихо, как ребенок. Тем же бархатным баритоном, который люблю, тем же молящим тоном, как после побега Джерома, после возвращения едва не утерянного смысла жизни. На это я тоже должна отказать?

- Я помогу, Эдвард, - смаргиваю соленые капельки, наворачивающиеся на глаза, убирая со взмокшего лба потемневшие волосы, - смотри на меня, я здесь, Джерри здесь, конечно мы тебе поможем.

Он громко прочищает горло, резко выдыхает.

- Вот на чем кончается ваша любовь, - шепчет, сжимая зубы, - «в болезни и в здравии», «в богатстве и в бедности»…

Часто дышит. Тяжело, будто каменный, отворачивается от меня. Смотрит на тумбочку.

- Больше не спрашивай, почему ошибаешься…

- Что ты такое говоришь? – поражаясь безжалостности его слов, качаю головой, - это ведь неправда, Эдвард. Я хочу помочь. Ты же помнишь, чем грозит продолжение всего этого! Мы ведь здесь, чтобы прекратить это!

…Это, похоже, становится последней каплей. Окончательно будит в нем зверя.

В широко распахнутых малахитах, налившихся кровью, нет места ничему другому, кроме как всепоглощающему яду.

- Не для этого! – не жалея сил, выкрикивает он, - ты ни черта не знаешь, Белла! И лезешь туда, куда нельзя! Ты понимаешь сама, что делаешь?!

- Чего не знаю?..

- Большая Рыба в курсе о Джероме, - поясняет он. Со свистом, сквозь зубы, втягивает воздух, - Италия хочет развязать войну с нами! Со мной! И никакие «пожелания» и рецепты Флинна, никакие его прогнозы не заставили бы меня покинуть США, если бы не это!

Правда – как ушат холодной воды. Настолько неожиданная и внезапная, что я не могу не то что сказать, ответить что-то вразумительное, но даже пошевелиться.

- Поэтому прекрати играть Мать Терезу и дай мне этот чертов укол! – его подбрасывает на простынях, лицо искажается жуткой гримасой боли, - если я сдохну сейчас, Белла, это будет на твоей совести!

«Он сказал, я выдумываю боль… и ничего более не происходит».

Я сказала, что верю Эдварду. И вправду верю, что ему больно. И я верю. Но сейчас, в данной ситуации, слова доктора кажутся весомее. От вымышленной боли ведь нельзя умереть, да? Нельзя ведь?!

Господи… что же мне делать?

- Пошла ты к черту! – так и не дождавшись моего решения, яростно восклицает Эдвард. Что есть силы сжав пальцами простыни, одним резким рывком придвигается на самый край кровати, громко застонав. Рука со вздутыми синими венами, побелевшая, как у вампиров, готовится схватить крошечного золотого слоника – ручку ящика полки – дабы получить желаемое.

…Успеваю опередить её буквально на пару секунд.

- Отпусти… - угрожающе рычит мужчина. Его лицо приобретает стальное выражение, глаза пылают ярко и всепоглощающе, в глубине даже зияет безумство.

Кажется, теперь я понимаю, почему он Изумрудный Барон. И почему является Боссом… Такому нельзя не поклоняться. Он выше. Он сильнее. Он могущественнее и может стереть в порошок одним лишь пальцем…

Если бы этот мужчина не был тем Эдвардом, который утешал меня на пляже этой ночью, я бы, не споря, оставила его в покое. Это было бы логично и дальновидно, а ещё обеспечило бы безопасность.

Если бы этот мужчина не был папой Джерри, тем человеком, что убаюкивал его полчаса назад в своих руках, как в колыбельке, я бы отвернулась и позволила всему идти так, как запланировано. Не стала бы вмешиваться в это страшное, неоправданное противостояние.

Но Барон Каллен – наш, мой, Джерри… теплый, ласковый, любимый человек, которого никто из нас никуда не отпустит! Я не позволю ему уверенно шагать навстречу смерти и с этого фланга. Хватает других.

И именно поэтому держусь за слоника, как за последнюю надежду. Острые края больно впиваются в кожу, грозясь разорвать её, но даже это не пугает. Я сказала, что люблю. И за слова свои отвечаю.

- Нет.

- ДА! – не соглашается Эдвард. И, судя по всему, терпеть больше не намерен. Не щадя ни полки, ни ручки, ни моей руки, крепко сжав за запястье, резко дергает влево, к балконным дверям. Не успеваю ничего предпринять - с дьявольской силой этого мужчины я точно ничего не смогу сделать.

…Сижу на полу, в метре от своего прежнего места на кровати, с некоторым отрешением, будто наблюдаю сцену из фильма по телевизору, глядя на то, как Каллен всаживает тонкую иглу под кожу. Запрокидывает голову, выжимая золотистое содержимое шприца внутрь себя. Дрожит, громко и часто выдыхая. Как всегда. Как и в прошлые разы.

Моргаю, и вот перед глазами уже другая картинка – полусекундной давности – обезумевшие, потерявшие всякий контроль над собой малахиты, ледяные пальцы, едва заметная боль от их прикосновения…

Это наводит на мысль, которую я решаюсь проверить. Будто во сне, куда медленнее, чем обычно, опускаю глаза вниз, на свою ладонь.

Золотой слоник, наполовину окрашенный в красный цвет, там же. Он остался у меня. А кожа, как и предполагалось, в самом центре вспорота. Здесь, где порез подлиннее, был хобот. А тут, где короче – хвост. А эти четыре равных кружочка, заполнившиеся кровью – ноги. Точно он.

Как зачарованная, смотрю на эти отметины, пытаясь понять, откуда они взялись. В голове туман – ничего не помню. Только вот горечь все равно есть. Все равно, как тысяча кошек, скребет горло.

Придушенно всхлипываю, позволяя слезам спокойно течь вниз. Вправе ли я им мешать?

Что здесь только что было?..

Я сидела на кровати – точно помню. Я смотрела на Эдварда, говорила с ним… а потом?!

- Белла? – тихий голос кажется спасением. Я знаю его! Он поможет, он защитит от меня от всего и вся! Я ему верю!..

Но затем, прислушавшись, внезапно вспоминаю и то, что защищать не от кого. Он! Он - обладатель бархатного баритона - собственноручно отправил меня на пол. Отомстить самому себе у него явно не получится.

- Эдвард, - слабо улыбаясь, киваю, смаргивая слезную пелену. Все случившееся кажется полетом фантазии, но уж никак не реальностью, нет.

Однако саднящая кожа дает вполне реалистичное подтверждение. Без сомнений.

Ну вот, я вспомнила. Только легче почему-то не стало.

- Я сплю в другой спальне, - сглатываю комок рыданий, обосновавшийся внутри, и, кое-как поднявшись на ноги, прохожу мимо кровати.

Не оглядываюсь. Ничего не добавляю.

Просто закрываю дверь.

*

Нежная материя одеяла ласкает кожу. Не знаю, зачем в государстве, где температура никогда не опускается ниже двадцати градусов, одеяло, но, так или иначе, оно здесь. Создает вокруг меня хоть какую-то атмосферу уюта и безопасности, которых как никогда не хватает. Закрыв глаза, лежу, не двигаясь. Слушаю негромкие звуки, сопровождающие начинающееся утро. Легкий ветерок, вздымающий полупрозрачные белые шторы у балкона, тихонькое тиканье настенных часов, пристроенных на полке возле комода, шуршание белых простыней, по которым я то и дело провожу пальцами туда-обратно. Наполненная благодатной тишью, комната успокаивает. Теперь тишина не мой истязатель, не мое наказание и даже не моя ненависть. Она – спасение. Стала им, как только рассеялся странный туман…