Почему все же ты не показываешь ей пятна? Не хочешь, чтобы снесла тебе новый афоризм? Про вареных муравьев, впрочем, она промолчала. А ты, почистив рот, заставил себя признать пятно в зеркале законным отражением и надеялся, что, возможно, но не скоро, будет лето, а летом ты ездишь на неважно чью дачу в Бровкино. И как только почистил зубы, сразу же захотел чего- нибудь съесть.

В сливово-синем небе, у обернутого решетом фонаря веранды в Бровкино тогдашним летом неслышно плясали трепетные нетопыри. Как вырванные у кого-то сердца. И было что-то от «говорящих» рук немого в их тихом ночном мышином смятении. Озерная вода, оставшаяся в ушах, тепло щекотала слух.

Тем летом вы только познакомились и часто вместе купались. Тебе нравились ее первые афоризмы, и ты над ними смеялся, не зная, что выгоднее: соглашаться или нет.

Ты чувствовал, как, расточая страсть, обнажаешь внутри прыткой человечьей ртути то зияющее сияющее несуществующее бесценное золото, на которое позволяется обменять, приобрести что угодно из ощущаемых вещей. Подражающий расточителю — ростовщик и процентщик, копирующий страсть — фальшивомонетчик. У них танец ртути, в котором ничего иного никогда не рассмотришь, даже если об этом ином предупрежден и осведомлен.

Любовь? Да, пожалуй, ты испытываешь к ней любовь, когда очень устаешь.

Секс? Чтобы заниматься этим, тебе нужно испытывать к ней одновременно доверие и агрессию. Но теперь эти чувства распались и приходят по отдельности. Или доверие, но никакой агрессии, желания броситься. Или желание сделать больно есть, но доверия никакого, и тогда вместо секса получается скандал.

«Ты любишь естественные чувства в неестественных условиях», — сворачивает она очередной афоризм о твоих любимых порносценах.

У людей наступающего «секс будет вместо войны, туда уйдет вся экспансия», — обещал Акулов или просто прочел такое у каких-нибудь хиппи и повторил.

Когда его задерживали при попытке поджога памятника, он «устроил позорный душ», то есть сильно обрызгал мочой полицейских. Но поливал их, ничего не доставая из расстегнутой и раздвинутой ширинки, чтобы не оказаться обвиненным в развратных действиях.

В полицейском участке его охватывала глоссолалия. Задержанный внезапно переходил на неизвестный, а точнее, несуществующий язык и весьма убедительно говорил на нем, нельзя понять только — что? Факт такой одержимости приходилось фиксировать в протоколе. Дознаватели не сразу, но выясняли, что к русскому акуловская речь имеет такое же далекое отношение, как и к английскому.

Фрагмент акуловской абракадабры, записанный на пленку сердитыми и усталыми полицейскими, был предложен миссис Акуловой, приехавшей в участок внести залог. Ей показалось, она слышит тот же язык, что и на лестнице, где она ловила своего «мунера» по ночам и, не разбудив, отводила в спальню. Но переводчиком миссис Акулова наотрез отказалась быть. Майкл прислал тебе в файле его полуминутный смех. В ответ на чье-то невнятное американское восклицание негромкий смех человека, знающего, что любая вещь может иметь любую цену. Тихое «хмухму» предположительно существовавшего. Есть ли другие записи и выдает ли их жена, ты не спросил. В данной игре тебе сообщают, что должны, и не стоит выказывать интереса.

Зато нашлись новые сведения о втором члене Семена Ивановича Акулова, об игрушке то есть, к которой ревновала склонная подглядывать акуловская жена.

С заводным членом вышел анекдот при покупке в тогда еще небезопасном Сохо. Акулов попытался его вынести из сумерек интимного магазина, не заметив двух привратных звенелок, замаскированных под разнополые манекены в золотом латексе. Убегал с имитатором под курткой, попался, вырываясь, изображал сумасшедшего, была драка с криком. Ты думаешь, ему жарко было, шипел и сглатывал всякий раз, вспоминая эту покупку. Еще тебе думается, он чувствовал, как его ловят, когда погружал в рот вибрирующую игрушку со стальными бусинами, снующими в мягкой прозрачной плоти купленного фаллоса. Узлы

— Ну, Вовчик, как обычно, сколько слопаешь узлов, — последовала значительная пауза, — столько будет стаканов! — радостно и хитро упреждает Макс.

Дело делается под фонарем во дворе, на детской площадке, когда детей уже развели по домам. Вовчик привычно становится на колени, а Макс клоунским, искривленным жестом выхватывает из кармана веревку с повторяющимися узлами. Издали она напоминает декоративное украшение, плетение или тонкий бамбук, а вблизи это обувные шнурки, связанные друг с другом. Клоун Макс демонстрирует их зрителю, то есть мне, следящему за представлением. Я оседлал стальную детскую черепаху. Между тем Вовчик, стоя перед Максимом в подобострастной позе на коленях, уже открыл рот. Макс кладет туда конец своей веревки и ждет.

Не используя рук Вовчик начинает втягивать шнур в себя, доходит до первого узла и, не без усилия, его глотает. Продолжает есть — втягивать в себя шнур. Опять останавливается. Новый узелок. Кадык подпрыгивает у него под кожей. Помогая себе, он согласно кивает головой и по лицу видно, запросто сейчас срыгнет. Но Макс сурово стоит над ним и держит в руке шнуровку, уходящую в пасть несчастного. Так настоящий хозяин держит собачий поводок. Дальше узлы идут чаще, и Вовчик, кажется, к ним приноравливается. Глотая, страдалец только приподнимает бровь, пытаясь как бы скорее понять это затруднение внутри себя. Поводок в руке Макса натягивается. Становится все короче. До конца остается всего четыре узловых глотка, но Вовчик устал и дает рукой отмашку.

— Все? — недовольно спрашивает Макс.

Коленопреклоненный страдалец молчит, соглашаясь.

— Наглотался, — уже добрее поясняет Макс мне, как зрителю.

— Ну держись, Вова.

Живодерским рывком, резко, он тащит свой инструмент назад, выкручивает обратно, по-хозяйски наматывая на кулак. Вова клонится вперед, машет руками, как птенец, и клокочет. При выходе наружу каждого узла слышен звук неудачного поцелуя или вылетающей пробки. Завершая церемонию, Макс, жрец культа, поднимает над головой слюняво-глянцевый шнур, только что побывавший в желудке и пищеводе Вовчика. Извлеченное сверкает в свете фонаря и немного капризно загибается, как живое. Облегченный Вовчик встает, его счастливое лицо влажно от слез, соплей, слюней.

— Ну, сегодня шесть штучек, — по-отцовски говорит Макс,

с удовольствием глядя на глянцевые узлы. — Бывает и поболее, — сообщает он мне. Обнимаются. Вылитые тренер и чемпион после хорошего результата. Вовчик ладонью чистит лицо, а Макс отряхивает ему брюки. Мы, трое, покидаем двор. Шнур в прежнем кармане на прежнем месте. Подходим к ларькам, где Макс, просунувшись в окошечко, покупает водку и пластиковый стаканчик. Вовчик заслужил шесть таких доз. Что останется — Максу. Да и шнурок пора бы протравить от микробов. А я все равно не пью. 9

Рот может плавать живой лодкой внутри омута тьмы-головы.

Один черный овал моет, измеряет или топчется двумя ножками в скользком алом рту второго.

Если бы тебя спросили, зачем они, ты бы ответил: «Чтобы успокоиться». И это было бы дежурной ложью. Ты рисуешь их, потому что они низачем тебе не нужны. Не решают никаких проблем своего создателя.

Снова вечерний зимний лес. Подошел одноклассник, недавно отслуживший и заметно выпивший, рассказал кроме прочего:

— Мне одна баба сказала, я по гороскопу Водолей, телка у тебя будет на всю жизнь, из тачки прямо, жди, выйдет к тебе и тебя снимет, так и встретитесь. Я теперь на тачки смотрю, особо если телка нормальная за рулем. Стою вчера у палаток вечером, одна выходит, приехала на «Пежо», и ко мне. Я улыбаюсь, руки так расставил, иди, думаю, сюда, ты, наверное, тоже Водолей. Она мимо шмыг в палатку, покупать там, я стал в дверях, она под рукой моей раз и укатила. Ну ни хуя себе, думаю.

— Она вернется, — успокоил его Шура, — тормозит просто твоя телка, вернется, ну, может, правда, на другой машине, ты на этом не заморачивайся.

Одноклассник философски цокнул языком.