Как и многие друзья нашей семьи, он был лишенцем из-за социального происхождения, ему не дали окончить вуз. В то время я уже знал, что для русского интеллигентного человека нормально отсидеть в Бутырке, и научился контролировать свое общение с посторонними. Значительная часть внешнего мира стала для меня чужбиной, что не могло не повлиять на психику. Хотя эти обстоятельства никак не воздействовали на патриотические чувства в духе графа Алексея Константиновича Толстого (не путайте с Алексеем Николаевичем).

Что же касается отношений бабушки и Бартеньева – они были яркие, но длились недолго. Впоследствии его сестра Наталия Федоровна, которую мы называли «сестрой любовника моей бабушки», рассказывала, что, уже расставшись с Евгенией Александровной и узнав многих женщин, он так и не нашел достойной замены.

Всеволод Григорьевич Евреинов, инженер-путеец – первый муж моей бабушки Евгении Александровны

Всеволод Григорьевич Евреинов с сыном – Дмитрием, моим дядей

Евгения Александровна Евреинова

Бабушка Женя

Очень интересна история рода Евреиновых, моих предков по матери. Недавно совершенно неожиданно выяснилось, что они происходят от выходца из Польши – Матвея Григорьевича Евреинова, бывшего в начале XVIII века первостатейным купцом в Москве и Петербурге. В 1665 году десятилетнего мальчика вывезли в Россию и отдали в услужение купцу гостиной сотни Кириллу Волосатому. В 1668 году по указу Алексея Михайловича он был освобожден, так как обладал феноменальной активностью и предприимчивостью. Вскоре его назначили мещанским старостой и зачислили в гостиную сотню – высшую корпоративную организацию торгово-промышленного слоя феодальной России, имевшую право на землепользование и землевладение. Через несколько лет Матвей Евреинов стал одним из самых богатых купцов в России и в Европе.

При Петре I Матвей Евреинов также был в почете. Петр регулярно заглядывал в его лавки и однажды нашел там мальчонку-калмыка по фамилии Сердюков, забрал его у Матвея и послал учиться в Европу. Позже Сердюков построит Вышневолоцкую систему каналов, соединившую Москву с Питером. Это будет выгодное совместное предприятие.

Сын Матвея Григорьевича, Яков Матвеевич, сделал блестящую карьеру: служил при Петре Великом консулом в Кадиксе, при Елизавете Петровне – дипломатическим агентом в Голландии; с 1753 года – президентом коммерц-коллегии. Именно он 25 июля 1751 года получил высочайшее разрешение на строительство Троицкой фабрики в своем имении.

По предложению Шувалова и с одобрения императрицы Елизаветы Яков Матвеевич взялся за организацию первого в России коммерческого банка, но столкнулся со многими проблемами, главная из них – возврат кредита. Жить в долг в России принято, а с возвратом долгов дело всегда обстояло сложно. Как раз «очень кстати» случился знаменитый Петербургский пожар 1762 года, и Петр III закрыл банк. Когда Яков Матвеевич уже было облегченно вздохнул, произошло непредвиденное: взошедшая на трон Екатерина Великая сочла необходимым банк сохранить. Вину за невозврат долгов возложили на Якова, и он был «отлучен от службы и находился, не быв виновным, в несчастии» уже до конца жизни еще 10 лет. И только Указом Павла I, уже после смерти Якова, долг был списан, а имение в Троицком передано наследникам. Таково было начало банковского дела в России!

Потомки Якова Евреинова также занимали высокие государственные посты: Александр Григорьевич Евреинов был обер-прокурором и сенатором, а его сын – Григорий Александрович – обер-прокурором 1-го департамента Сената, сенатором. От Григория родились три сына – Всеволод (мой дед, погибший во время гражданской войны в Екатеринбурге), Михаил – академик ВАСХНИЛ и Евгений.

Моя мама – Наталья Всеволодовна

Мама в детстве

Начался последний предвоенный период в Москве. Мама, видимо, уже была больна. Я ее практически не помню, потому что она умерла, когда мне было пять лет. Я и сам толком не знаю – чем она болела, что-то вроде рака желудка. В общем, на тот момент неизлечимое раковое заболевание, это я могу сказать определенно. Пока она была в состоянии, они еще ездили куда-то с отцом, меня оставляли с бабушкой. А потом у отца появилась Вера Николаевна, еще до того, как ушла мама. Вера Николаевна была интеллигентным человеком: хотя у них с папой был роман, она не разбивала семью. А потом мама, наверное, поняла, что она обречена, поэтому они существовали какое-то время втроем – то есть знали о существовании друг друга и мирились с этим. Но я тогда ничего еще не понимал во взрослых делах. Я жил с бабушкой, иногда с отцом. Помню поход с ним на Сельскохозяйственную выставку. Роскошь павильонов. Замечательные макеты плотин, заводов. Полностью автоматизированная по американскому образцу куриная ферма. Дикорастущий ананас – школьный символ буржуазного рая. И фрукты! Настоящие фрукты! Среднеазиатские груши, в которые погружаешься по уши и которые текут на живот, крымский налив, настоящая антоновка… Куда все девалось? И не только у нас, но и во всем цивилизованном мире?! Бабушка Евгения была из Мичуринска и вовсю ругала соседа-помещика за то, что он перепортил все яблоки в России, следуя за каким-то американцем, который перепортил их в Америке, а потом почти везде.

Бабушка водила меня в немецкую группу и очень радовалась нашему сближению с Германией. Она совершила почти роковую ошибку: в паспорте записалась немкой. Думала укрепить свое положение вдовы двух врагов народа. В результате чуть не угодила в Казахстан. Как удалось отцу во время войны укрыть ее в семье? Ума не приложу! Однако всю войну она жила под Дамокловым мечом.

Мама в молодости

Мои родители с друзьями

Умерла мама. Мне почти ничего не рассказывали, в больницу не возили и на похороны не взяли. Она была как фея из сказочной страны. Отец познакомил меня с Верой Николаевной Загорянской. Брат Веры Николаевны, дядя Боба, был из компании отца, мы еще при маме бывали у него под Москвой. Отец Загорянских был в свое время рязанским генерал-губернатором. А по матери они происходили от известных московских коммерсантов Левенштейнов. И сегодня на немецком кладбище самым высоким памятником является колонна Левенштейнов. Я думаю, что роман отца с Верой Николаевной имел длинную историю, и бабушка восприняла новую конфигурацию семьи как неизбежную реальность. Она сложилась на ближайшее десятилетие до смерти в 1952 году сначала отца, а потом и бабушки. Вера Николаевна была крайне энергичной, доброжелательной и заботливой женщиной из того же круга старой русской интеллигенции. Фактически она вполне могла заменить мне мать, так как любила меня и я ее любил. Была, конечно, бабушка, но вряд ли она могла бы быть помехой. Однако этого не произошло… Я же, по существу, не знал мамы, а сигнал от Веры Николаевны внутрь не прошел. И ни от одной другой женщины не проходил в будущем, только изнутри наружу. Мачеха – слово у нас не очень употребительное, матерью я не мог ее назвать, я называл ее по имени-отчеству или тетей Верой.