Время шло... Приближались Рождественские каникулы.
Поглощенный внутренне все время этими мыслями, я стал заметно худее и слабее, и что еще хуже, в дополнение к этому, вновь почему-то начали проявляться во мне последствия моих прежних болезней, подцепленных за много лет до этого.
Я очень хорошо помню, как однажды в этот период, будучи физически изнуренным до изнеможения, только что окончив опасный спуск в автомобиле по обледеневшему перевалу в Пиренеях, сидя в каком-то провинциальном убогом кафе, я укоризненно задал себе следующий вопрос:
"Что сейчас, конкретно, было бы необходимо мне сделать, чтобы, во-первых, я сам мог быть полностью удовлетворен моим писанием и, во-вторых, чтобы создать полностью соответствующие условия для его распространения?"
На этот конкретный вопрос я, осушив огромное количество рюмок местной "прелести" под названием арманьяк, и после достаточно Долгого и серьезного размышления, сформулировал для себя следующий ответ:Оба эти полностью удовлетворяющих меня желания могли быть исполнены, если бы были осуществлены три весьма определенные условия.
Первое, чтобы я переписал заново все мои писания, но в новой форме, которую я теперь понял.
Второе, и параллельно с этим, чтобы я изучил и со всех сторон прояснил для себя детали некоторых все еще для меня неизвестных и очень глубоких вопросов общей психики человека и использовал эту информацию в моих писаниях.
И третье, чтобы была возможность во время этого периода, пока я выполняю все это, обновления моего физического тела и моего духа до такой степени, чтобы, когда мои писания будут закончены, я мог бы управлять распространением их сам, с той энергией и настойчивостью, которые были свойственны мне в моей юности.
В тот же самый день, продолжив свою поездку и поглощенный своими фантастическими мыслями, я рассчитал, между прочим, что для изучения упомянутых неизвестных данных об обычной душе человека и для изложения моих писаний в новой форме потребовалось бы примерно не менее семи лет.
Кстати, можно заметить здесь, что в связи с этим моим вычислением этого периода в семь лет во мне даже возникло по отношению к самому себе ироническое чувство, и с этим чувством я подумал следующее:
Разве не любопытно было бы, если бы я действительно прожил еще семь лет и закончил за этот период все, что наметил?
Если это на самом деле произойдет, тогда, в дополнение ко всему, что будет завершено, я буду обладать по крайней мере одним превосходным и экстраординарным примером для детального практического доказательства закономерности появления следствий, происходящих из космического закона "семеричности", который
теоретически объяснен мною достаточно подробно в моих писаниях.
За день до Рождества я, уже очень усталый и измотанный до последней степени - как постоянным активным мышлением, так и непрерывной ездой в автомобиле, вернулся в свой дом в Фонтенбло.
Выйдя из автомобиля, я не пошел сразу лечь в постель, как уже привык делать, но вместо этого пошел в сад в надежде, что, может быть, там в тишине под влиянием знакомого и уютного окружения, я смогу немного расслабиться.
Пройдя, пошатываясь, небольшое расстояние по дорожке, я, будучи очень уставшим, сел на первую же скамейку, до которой дошел.
Случилось так, что я сел на ту самую скамейку, на которой, в первый год моего писания у меня была привычка часто сидеть и работать.
В то время часто приходили ко мне и садились рядом со мной на эту скамейку по обеим сторонам от меня два моих близких существа, единственно близких моему внутреннему миру.
Одна из них, всегда обожаемая мной, была моя старая мать, а другая, моя единственно и искренно любимая жена.
В настоящее время обе эти женщины, единственно близкие моему внутреннему миру, мирно покоятся рядом друг с другом на кладбище, которое для них, так же как и для меня, находится в совершенно чужой стране.
Первой умерла, от продолжительной болезни печени, моя мать; несколько месяцев спустя, от самого ужасного современного бедствия, болезни рака, ушла моя жена.
Эта страна Франция, между прочим, которая явилась последнимместом успокоения для этих двух существ, единственно близких мне, но которая в действительности совершенно чужая моей природе, остается в моих чувствах, только по этой причине, как бы моей родной землей.
И вот, когда я сидел на этой скамейке и почти механически наблюдал знакомое окружение, во мне, по ассоциации идей, стали всплывать различные переживания, которые я имел в этом самом месте.
Вдруг я вспомнил и представил себе, как будто наяву, картину, которую часто видел в короткие периоды отдыха от моего активного размышления.
А именно, картину того, как с левой стороны от меня в компании двух павлинов, кота и собаки медленно шла по тропинке моя незабвенная старая мать.
Здесь невозможно не рассказать об отношении между моей матерью и упомянутыми животными, поскольку оно было на самом деле необычным в жизни современных людей.
Эти четыре столь разных по характеру животных всегда заранее точно знали, когда выходила моя мать, и, собравшись около двери ее дома, ожидали ее появления, а после этого, куда бы она ни шла, чрезвычайно "степенно" сопровождали ее.
Всегда кот шел впереди, два павлина по бокам и собака сзади.
Обычно, когда моя мать выходила из дома, который был назван "Le Paradou", и следовала в направлении меня, из своего дома, называвшегося "Le Prierre", выходила и шла ко мне моя жена.
Обе шли, опираясь на трости, и обе были сгорблены.
Я должен признаться, что согбенная фигура первой не трогала меня так сильно, потому что я считал это и принимал как нормальный удел каждого человека в почтенном возрасте.
Но с искривленной позой второй я был совершенно не способен примириться; каждый раз, когда я замечал ее, во мне поднималось чувство протеста и мое сердце колотилось, как у резко остановленной лошади.
Потому что только каких-то восемнадцать лет назад из-за этой, теперь сгорбленной и с пожелтевшим лицом женщины и ее случайного присутствия на происходившем в Санкт-Петербурге конкурсе красоты знаменитая Лена Кавальери, тогда в расцвете своей юности, лишилась своего первого приза.
Продолжая сидеть на скамейке, а также продолжая не мешать автоматическому течению мыслей об этих дорогих для меня женщинах в связи с этим местом, я вспомнил и очень сильно пережил в себе снова в точности то чувство глубокой растроганности, которое я не раз испытывал, когда они говорили друг с другом.
Я вспомнил, как часто случалось, что они сидели рядом со мной, одна справа от меня, другая слева, почти касаясь меня, и сидели так, что, хотя очень тихо, чтобы не мешать мне, они иногда, когда я наклонялся вперед, сосредоточившись на своей работе, могли шептаться друг с другом у меня за спиной.
И это их перешептывание и их полное понимание друг друга всегда производило во мне это чувство глубокой тронутости.
Дело в том, что моя мать не знала ни слова на том языке, на котором говорила моя жена, а моя жена в свою очередь не понимала ни слова на языке, на котором говорила моя мать.
Несмотря на это они не только очень свободно обменивались мнениями, но они сообщили друг другу в очень короткое время весь своеобразный опыт и всю историю своих жизней.
Из-за общего объекта этой центростремительной любви, очень скоро они сочинили очень своеобразный самостоятельный диалект, состоявший из многих разных языков.
Мои мысли, в то время, как все еще продолжалось во мне переживание упомянутого чувства, незаметно перешли вновь к теме, мучившей меня во все дни этого моего само-вопрошения.
Начав думать об этом вновь, я поднялся, чтобы идти домой, так как уже становилось довольно холодно.
Через несколько шагов, в моих мыслях внезапно появилось, и после небольшого сравнения стало для меня совершенно ясным, следующее:
За все время моей величайшей занятости писанием качество моей работоспособности и ее продуктивность всегда была результатом и зависела от долготы и тяжести констатации моим активным мышлением автоматических - то есть пассивных - переживаний страдания, происходившего во мне, об этих двух, для меня ближайших женщинах.
