— Полный вперед! — скомандовал Дубонос.

Катер снова ожил. Палуба задрожала под ногами, и суденышко выскочило из лучей прожектора. Дубонос нагнулся над боцманом и тихо стонавшим Тютчевым и сказал им:

— Там не так-то легко было распутать эту чертову снасть.

Затем он поднялся на верхний мостик, мокрый и, казалось, дымный от испарений. С его кулаков, изрезанных о металл, сочилась кровь. Горигляд восхищенно глядел на своего командира; это было трудно заметить, но Дубонос чувствовал сердцем. Так в такие минуты всегда смотрел на него Милочкин, восторженный и храбрый юноша.

— Так нельзя, товарищ командир, — сказал лейтенант, — так никак нельзя...

— Почему?

— Команда может обидеться, товарищ командир.

— Я знаю... Но команда была занята у пушек, пулеметов, у машин. Они начали сгорать, очищая винт... Я не хотел сжигать людей, лейтенант. Они мне еще пригодятся... С сегодняшнего дня я расквитался со своей совестью. Вы должны понять почему. Милочкин понимал меня с полуслова, он понимал меня даже без слов.

— Я тоже понимаю вас, товарищ командир.

Катер приближался к базе. Он подчинялся строгому расписанию боя, который только начинался.

Люди экипажа видели, как с рассветом на мостике ясно обозначилась высокая фигура их командира.