Я находил этот судебный процесс трогательным, болезненным и недостойным Сената, где он проходил; и действительно, пока христианка говорила, судьи быстро поднялись.
«Узника освободить!» — провозгласил семинарист, игравший председателя, и его голос показался мне смущенным и осипшим.
Охрана, звеня оружием, от меня отступила.
Воодушевленный этим обстоятельством, я обратился к Акте с ответом, который, как я сегодня могу признать, был удивительным для моего тогдашнего юного возраста. Я совсем не понимал, откуда у меня берутся слова.
«Разве речь идет о нем? — спросил я. — Или все-таки о нем? Вы хотите, чтобы я согласился с тем, что я Бога видел, говорил с ним, осудил его? Вы хотите, чтобы я засвидетельствовал, что Бог действительно есть, что он действительно существует? Да, вы даже хотели бы, — признайтесь же прямо! — чтобы я не отклонил это свидетельство и в том случае, если бы я его никогда не видел, никогда с ним не говорил, никогда его не осуждал! Вы даже хотите получить это свидетельство от меня любой ценой, даже ценой неправды, потому что это свидетельство имеет для вас чрезвычайную важность, и, наконец, что же тогда истина! Но никто вам это не засвидетельствует и меньше всего я сам. Если уж вы верите в Бога, то вы должны предположить, что вы в него будете верить, хотя бы потому, что его нет. Посудите сами: что же это за Бог, который бы существовал и чье существование нужно было бы доказывать, — доказывать, что он есть, как этот каменный пол, этот дом, как вы все! Нет, мои милые, никогда ни я, ни вы не сможем доказать это самим себе, и здесь не поможет никакое знание Аврелия Августина и никакая логика Фомы Аквинского, здесь не поможет даже сам Бог. Потому что он — не знание, а незнание, не закономерность, а чудо, не надежность, а опасность, не возможность, а невозможность, наконец! И никогда, пока существует церковь, не перестанут верующие в глубине своих сердец и во время своих самых таинственных часов сомневаться в том, что он существует».
Здесь я остановился и оглядел тихий зал. Затем я добавил:
«Итак, кажется, что я, кто в него не верит, знаю о нем больше, чем вы, кто в него верит. Однако, я, о ком вы думаете, что я его допрашивал, осудил и распял, я говорю вам: ничего этого я не делал. Потому что так, как вы верите, что Бог есть, он не существует, таким он никогда не будет и никогда таким не был!»
После этих слов я еще мгновение стоял молча, а потом повернулся к выходу, и когда я уходил, никто не сказал ни слова, и все христиане и язычники смотрели на меня так, как если бы я только что действительно распял Бога».
Этим Донати завершил свое сообщение, и в маленьком салоне отеля, где мы сидели, стало так же тихо, как в большом зале Сената, который покинул Пилат.
«Итак, Бога в действительности нет?» — спросил я, наконец.
«Не в том смысле, как ты полагаешь», — сказал Донати, и, казалось, что ему не совсем приятно продолжать разговор на эту тему. «Бога можно отрицать по самым различным причинам — твоя жена, я боюсь, делала это по одной из самых плохих причин. Но можно делать это иным способом, при котором он становится действительней, чем при всех способах видимой надежности, которые используют набожные люди. Так как Бог — я тебе уже об этом говорил — не действительное, а сверхдействительное, не существующее, а суперсуществующее, и поэтому он для нас «ихтиозавр», «Иисус Христос, сын Бога, Спаситель», «рыба», опять выскользнувшая из наших рук, когда мы думали, что она уже у нас… Но ты, по моему мнению, не должен на самом деле предаваться таким мыслям — и беспрестанным воспоминаниям о смерти своей жены. Разве это был не Малерб, который сказал, что нет ничего более долговременного, чем такие самовнушения тоски? Тем лучше, если ты найдешь развлечение в том, чтобы, например, отправиться в путешествие с другими женщинами, или выбраться на природу. А не хочешь ли ты купить имение? Даже если оно не дает дохода, с ним можно поступить самым различным образом, это тоже отвлекает. Ты же ведь достаточно состоятелен, что же ты делаешь в городе — без охоты, без лошадей, без собак! Я бы на твоем месте заимел какое-нибудь имение поблизости, из, как их теперь называют, сорочьих владений… Эти дворянские наследные имения можно теперь разделять, и семьи считают, что от них можно избавиться, они не дорогие…»
Через полчаса при его посредничестве я купил имение Портендорф.
Через несколько недель после этого разговора он вручил мне документ на владение; и после завершения всех формальностей, когда он уже собирался уходить, он еще раз обратился ко мне и сказал:
«Мы некоторое время тому назад довольно подробно говорили о доказательствах существования Бога, — идея, что Бог не обязательно существует, эта идея не совсем нова. На это уже намекал Агафон — автор трагедии «Цветок», после первого представления которой состоялся, как известно, «Званый ужин» Платона, — так вот, он на это намекал в одном из хоров другой пьесы — «Омфала». Я скопировал для тебя этот хор. Может быть, тебе будет интересно это прочитать».
И он подал мне два исписанных от руки листа почтовой бумаги цвета слоновой кости, обрамленные золотой каемкой.
После этого он ушел.
Хор поет:
ПЕРВАЯ СТРОФА
В высях господствуют боги,
в глубинах — мертвые.
Но власть над далью и ширью земли
принадлежит человеку.
Он правит в четырех направлениях неба,
четыре ветра сделал своими слугами он,
кто владеет четырьмя гаванями, шлет свои корабли во все моря,
четыре стороны света, как звезды, в его руке.
ПЕРВАЯ АНТИСТРОФА
Над всем, что ниже сферы лунного круга,
он поставлен властителем,
над самим воздухом, где летают птицы,
и царством мрака.
Плавающий диск, вся земля,
передана в его руки, да, этот мир,
который не убывает, ему доверен.
Как на решетинах виноградные лозы, на нем держатся
все богатства мира.
ПЕРВЫЙ ЭПОД
Но иные думают, что Бог, сотворивший
вещество, из которого создан мир,
сложит его опять складками,
как холстину,
от чего взялось начало, от того будет
и конец,
и не только одной вещи, но всех.
Однако другие говорят, что некогда он сотворил мир
не из Ничто,
а из других богов.
ВТОРАЯ СТРОФА
Пожертвовав отцом, он
кастрировал предка
острым серпом луны
и поглотил детей,
но опять вынужден был изрыгнуть их, не имея власти
над началом, над смертью
ВТОРАЯ АНТИСТРОФА
не властен. Но небожественно
желать только возможное,
и каждое благородное сердце
превзойдет себя,
ибо сердце всегда хочет
невозможного.
ВТОРОЙ ЭПОД
Потому что нет ничего неизвестней, чем человек.
Солнце лучится лишь потому, что оно светится
в его глазном яблоке,
земля имеет прочность, потому что его несет,
и море накатывается на берег лишь потому, что
смачивает его стопы.
