Хаким слушал, опустив голову. И, не подымая ее, спросил молодого поэта:

– Ну и что?

Молодой поэт прочитал еще одно четверостишие. В нем говорилось о кувшине, простом кувшине из глины. Что, казалось бы, в этом особенного? Но вот поэт, написавший эти рубаи, увидел в нем, в простом кувшине, нечто, а именно: ручки у кувшина – это руки красавицы, а сам кувшин – из сердца ее. Иными словами, красавица после смерти превратилась в прах, а из того праха гончар смастерил кувшин.

Прочитав рубаи с большим подъемом, поэт из Балха ждал, что же скажет этот непонятный Омар Хайям в образе хакима.

А хаким неожиданно встал, взял за плечи молодого человека и повел его наверх, на крышу обсерватории. Они подымались по крутой винтообразной лестнице, освещенной светом, который лился из небольших стрельчатых окон.

Они ступили на крышу словно бы в новый мир: вокруг, насколько хватало глаз, простирался огромный город. Над множеством домов колыхались неверные столбы дыма, откуда-то из-за реки доносились голоса уличных торговцев и переливчатые звуки верблюжьих колокольчиков. Река Зайендеруд – благодетельница крестьян – шумела на перекатах, и ее блеклый изумрудный цвет по-особенному сверкал на солнце Исфахана.

А вверху бездонный и бескрайний шатер неба. Он густого бирюзового цвета и, похоже, твердый, как эмаль. И даже жаркое солнце не способно лишить его яркости, голубизны.

После прохлады и полусумеречного освещения на крыше оказалось нестерпимо жарко и ослепительно бело. И весь мир оказался таким необозримым и таким поразительным, что едва ли хватило бы слов у молодого поэта, чтобы выразить всю его красоту…

Хаким подвел гостя к большой шаровидной астролябии. Снял с нее чехол, и астролябия вспыхнула подобно солнцу – до такой степени была она начищена. Ярко-желтая медь слепила глаза.

– Я и мои товарищи, – начал хаким, – каждую ночь проводим здесь по нескольку часов. И наш глаз направлен в самую глубину небесной сферы. Мы следим за плывущими созвездиями, мы шагаем по Млечному Пути, мы наблюдаем Луну. И потом снова возвращаемся на нашу Землю и снова окунаемся в различные работы и дела. Учти, Рустам, мы это делаем каждую ночь. Ты меня понял?

– Нет, – чистосердечно признался пылкий Рустам.

Хаким немножко удивился. Однако ему пришелся по душе ответ поэта из Балха. Нет ничего хуже, когда тебя не поняли, а в угоду тебе говорят «да». Хаким сказал про себя, что надо бы объяснять более вразумительно таким молодым людям, как Рустам, ибо у них самомнение преобладает над действительными знаниями. Наверное, это недостаток молодости, наверное, и сам он, хаким, таким же был в молодости…

– Я понял вот что, – сказал Рустам, – что ты, досточтимый хаким, что ты и твои друзья работаете очень много. И часто – не смыкая по ночам глаз. Но какое это имеет отношение к поэзии?

– Прямое, – жестко произнес хаким.

Рустам, очевидно, не совсем улавливал эту связь: непонимание было написано на лице его слишком явно.

– Молодой человек, – сказал хаким, – я каждую ночь наблюдаю ход небесных светил. И прихожу к одному выводу: сколь необъятен мир, сколь он широк и высок. И подчас я кажусь себе песчинкой, безмозглым дитятей перед величием небесной сферы и всем тем, что сотворено руками аллаха – всемилостивого и милосердного. Я замираю в те минуты и часы, я делаюсь как бы другим человеком, который с трудом представляет себе все величие вселенной. И в самом деле, что мы перед нею? Безграничность вселенной, ее извечное существование заставляют меня задуматься о самом себе и смысле моей жизни, а также о жизни моих друзей и врагов…

Рустам стоял перед хакимом, слушал внимательно его речи и гадал: «Тот ли это Омар Хайям или не тот? Этот ли написал чудесные рубаи, дошедшие до Балха, или другой, которого еще предстоит разыскать?» Рустам гадал, и сомнениям его, казалось, не будет конца…

– Я говорил сейчас о небесной сфере, – продолжал хаким, – но ведь то же самое можно и должно сказать обо всех науках… Например, читал ли ты великого Ибн Сину?

– Я знаю его стихи, – сказал Рустам.

– А его философские и медицинские книги?

– Нет, не читал.

– А что ты знаешь о господине Бируни?

– Бируни? – спросил Рустам. – Это поэт?

– Нет, великий астроном.

Молодой человек из Балха покраснел.

– Рустам, я назвал всего два имени – два великих светила человеческого разума. А ты их не знаешь… К чему я веду речь? К тому, чтобы привлечь твое внимание к более серьезным вещам, нежели двустишия и четверостишия. Ты понял меня?

Рустам кивнул.

– Это уже хорошо, Рустам. Что такое поэт?

Рустам ждал, что хаким сам объяснит.

– Я спрашиваю: что такое поэт?

Рустам неуверенно начал:

– Человек, слагающий стихи…

– Неверно! – Хаким чуть не вскрикнул при этом. Казалось, он произнес это слово не только для Рустама, но и для всего Исфахана. – У нас, в Исфахане, слагающих стихи больше, чем полагается. Каждый считает себя вправе поболтать пару раз стихами. На досуге, после плотного обеда, немало любителей почитать собственные стихи. Но я говорю не о них! Я говорю о настоящих поэтах. Ты меня понял?

Рустам кивнул еще раз.

– Прекрасно! – воодушевился хаким. – Это мне уже правится. Я люблю, когда начинают понимать простые вещи. Это не так уж легко, как кажется. А тебе, Рустам, мой молодой друг, пора понять еще одну истину: поэт – это прежде всего мудрец. Поэт – прежде всего человек опытный в делах житейских и науке. Поэт – человек дела, и, будучи таковым, он слагает стихи не ради собственного удовольствия, а в поучение людям. Поэт пишет стихи – поэт учит людей. Не прямо, а косвенно. Не как имам, разбирающий с чужих слов главы Корана, а как мудрец, сам постигающий тайны мироздания и увлекающий других за собой. Молодость хороша. Но хороша она по одной причине: молодость может выбирать дорогу, она вся перед нею. Но прежде всего надо набраться ума и знаний. Это в первую очередь относится к поэту. Вот почему я показал тебе эту крышу и этот замысловатый прибор, именуемый астролябией. Тебе это ясно?

И Рустам почтительно произнес:

– О хаким, разреши задать тебе вопрос?

– Задай.

– Тот ли ты поэт, которого я ищу, или не тот?

– Я не знаю, кого ты ищешь.

– Омара Хайяма.

– Да, я и есть Омар Хайям. – Хаким подошел к астролябии и повернул алидаду кверху, просто так, в глубоком раздумье. После недолгого молчания сказал: – Но я должен разочаровать тебя: я астроном и математик.

– А стихи? – с отчаянием спросил Рустам. – Стихи, которые я читал? Разве они не твои?

Хаким ответил уклончиво:

– Что ж с того?

– Значит, ты и есть великий поэт?! – воскликнул молодой человек.

Хаким обнял Рустама, заглянул ему в глаза, такие доверчивые, и сказал:

– Рустам, если ты хочешь быть поэтом, послушайся меня: учись наукам, особенно математике и философии. Без них поэт не поэт.

– Ну а ты, а ты? – нетерпеливо вопрошал Рустам. – Разве ты не тот, кого я ищу?

И на этот раз уклонился хаким от прямого ответа.

– Поэта судит только время, – сказал он. – Только оно присваивает ему это великое имя. Только время покажет, кто поэт, а кто простой стихоплет.