Абдуррахмана привели последним. Подтолкнули на ступеньки крыльца правления. Он мельком заметил сзади жалкое испуганное лицо председателя колхоза. А за его спиной затаившуюся в темноте фигуру местного армянина Голона. "Вот, кто донес", - подумал Абдуррахман, и, повернувшись к площади, смело взглянул на стоявших перед ним милахцев.
- Тише! - рявкнул один из милиционеров.
Но площадь и так затихла. И офицер натужным голосом прокричал в напряженную тишину, указывая рукой на Абдуррахмана.
- Вы знаете этого человека?
Потрясенные пережитым, подавленные, люди замерли.
- Я спрашиваю, вы знаете этого человека? Отвечайте! - к концу фразы голос чекиста сорвался.
Из толпы послышались отдельные робкие выкрики. Крестьяне не понимали, что происходит и зачем, с какой целью их спрашивают. Вдруг, раздвинув передние ряды, откуда-то вынырнул старик в залатанной телогрейке. Пристально глядя на военного, он твердо сказал:
- Мы знаем его. Это Абдуррахман Гусейнов из Арафсы.
- Есть здесь такие, кто был у него в работниках? - продолжал с видимым удовлетворением офицер.
Теперь люди немного осмелели, и уже множество голосов отозвалось:
- Да, да...
- Тогда последнее... - офицер сделал паузу. - У кого есть какие жалобы на него? Говорите прямо! Он вам теперь не хозяин. Кого обидел, кому не заплатил, всю правду говорите.
Вновь наступила тишина на площади.
Абдуррахман незаметно вздохнул и вдруг почувствовал страшную усталость. Сейчас решится его судьба. Мало ли что могли затаить на сердце сельчане? Никогда он не задумывался об этом. Просто старался жить честно, по совести.
- Неужели нет жалоб? - поддержал чекиста милиционер.
Все тот же старик в залатанной телогрейке опять нарушил общее молчание:
- Ничего плохого про братьев Гусейновых сказать не можем. Абдуррахман работал от зари до зари. Мы его с детства знаем. И в доме у них людям ни в чем отказа не было.
- Да, да... - одобрительно пролетело по толпе. - Всем помогали. Богатство трудом нажили.
Офицер досадливо махнул рукой и через плечо процедил в сторону Абдуррахмана:
- Твое счастье!
Раздалась команда рассаживать арестованных по подводам. Вновь зарыдали женщины, прорываясь к своим родным и близким, но милиционеры жестко теснили их подальше от подвод.
Абдуррахмана зажали по бокам два конвоира. Он не успел даже бросить благодарный взгляд на сельчан, только что, сами того не зная, спасших ему жизнь, как его буквально затолкали в легковую машину.
Багровая луна опускалась за горы. В ее отблесках снег вдоль дороги казался покрытым кровавыми пятнами. Набитые людьми подводы медленно выезжали из Милаха.
Последнее, что заметил Абдуррахман, - множество женских рук, с мольбою протянутых им вслед сквозь цепь солдат.
Подвалы местного отделения ГПУ и районной милиции в Джульфе были и так переполнены, а сюда еще привезли несколько подвод с милахцами. Абдуррахман попал в отделение ГПУ, в битком набитую камеру, где люди вынуждены были часами стоять, поддерживая друг друга, и только вдоль стен кое-кто примостился на каменном полу.
В помещении с толстыми стенами и низким потолком была нестерпимая духота. И это зимой. Каково же было здесь находиться летом?
"Твое счастье" - вспомнил Абдуррахман слова гепеушника и усмехнулся, незаметно оглядывая сокамерников. "Уж точно мать меня родила на крыше"*, он попытался слегка подвигать затекшими ногами. Если здесь кто-то умрет, так и будет стоять среди живых - такая теснота. В одном углу, видно, освободилось место на полу, из-за него вспыхнула перепалка. Потом опять все затихло. Сколько прошло времени, пока он сумел сесть, Абдуррахман не знал. В этом каменном мешке время превращалось в муку и, казалось, что она будет длиться вечно. Даже сидя нельзя было вытянуть затекшие ноги. Единственно возможная поза - крепко обхватить колени руками... Бородатый мужчина, примостившийся напротив Абдуррахмана, с интересом разглядывал своего соседа, разительно отличавшегося по виду от других обитателей камеры. Наконец решился и спросил:
______________ * Азербайджанская пословица, соответствующая русской - "в рубашке родился".
- Откуда будешь, земляк?
Страдальческое, измученное его лицо вызывало доверие, и Абдуррахман ответил:
- Из Нахчивана.
- Как из Нахчивана? - удивился мужчина.- Почему тебя привезли в Джульфу?
- Я - зубной техник. Оказался в Милахе по работе, а там в это время заварилась каша. Меня и арестовали вместе с милахцами.
- Смирные там живут люди... - задумчиво сказал сосед. - Видать, их крепко задели, если бунтовать начали.
Он опустил голову на грудь и больше не задавал вопросов. Наверное, мысли о собственной горестной доле отвлекли его от того, что случилось в Милахе. Абдуррахман был даже рад молчанию, он обдумывал свое положение. В Нахчиване оставались жена и новорожденная дочка. Как сообщить жене, что с ним произошло? Но он все же не терял надежды, что все образуется. Власть разберется, и он окажется на свободе. Разве мог он знать, что в кабинетах ГПУ уже стряпали дело об участии зубного техника из Нахчивана в вооруженном восстании против советской власти в селе Милах. Что следователь, армянин, совсем скоро вызовет его на допрос и станет требовать чистосердечного признания в том, что он вел агитацию среди крестьян, и никакие, опровергающие эту выдумку следствия, доводы приниматься во внимание не будут. Абдуррахман надеялся, что суд разберется, где правда, и он готовился дать "последний бой" во время судебного процесса. Он не знал, что теперь в государстве установились такие законы, что его дальнейшую судьбу имели право определить сами чекисты без всякого суда. Правоохранительные органы не только занимались сыском и обезвреживанием "контрреволюционеров", но и назначали наказание своим подследственным. ГПУ стояло выше закона. Оно само устанавливало закон. Ни о каких протестах на решение органов госбезопасности не могло быть и речи. Одним росчерком пера оперработник Орбелян обрекал сотни людей либо на казнь, либо на муки лагерей. "Врагами Отечества" клеймились простые труженики по всему Азербайджану. Всюду были расставлены изворотливые беспощадные палачи: в Астрахан-Базарском районе - Чамардинян, Зангилане - Заркарян, Саму-хе - Петросян, Ленкорани - Мосесов, в Нахчиване Петросов, Акопян, Сейраков, Закиян, Парсегов, Саатов, Агаджанов, Исаэлян. В центре, в Баку - Маркарян, Григорян, Борщов, Коган... Азербайджан планово освобождали от азербайджанцев: от самых деятельных, толковых, трудолюбивых.
Впереди у Абдуррахмана Гусейнова были Сибирь и Беломорканал.
По синеющей глади канала, сокрывшей кости тысяч заключенных, которые голыми руками прорыли, проскребли этот путь в камнях длиной почти в триста километров, первыми на красочно украшенном пароходе, с музыкой, проехали руководители государства.
Абдуррахман Гусейнов по решению карательных органов был депортирован в Азербайджан. Ему предстояло еще год провести в СИЗО. Это был тот случай, когда буква закона интерпретировалась так, как было угодно властям.
Опять вагон-теплушка. Окна зарешечены таким образом, что виднелись только крыши станционных строений и верхушки деревьев. Но ветер из этой узкой щели подсказывал Абдуррахману: путь лежит в родные места, на юг...
Устроившись на верхних нарах, он с жадностью ловил ртом теплый воздух, следил за краем белого облака, застывшего в ослепительной голубизне. Натружено гудя и попыхивая, тащил длинный состав старенький паровоз. По вечерам зажигались в вагоне керосиновые лампы, раздавали скудную пищу, но Абдуррахман хотел только одного - поскорее попасть на родную землю, пусть хоть в тюрьму, но домой, домой!..
И вот долгожданный конец пути. Узники сгрудились в проходах в предвкушении момента, чтобы немного размять ноги, переходя из вагона в тюрьму на колесах. Казалось, этому ожиданию не будет конца. И вдруг с лязгом открываются двери, появляется вооруженная охрана. Заключенные по одному покидают вагон. Расстояние от вагона до "воронка" сжато оцеплением, слышен лай собак...
