Я не спала сегодня ночь под давлением все тех же мыслей. Без конца воображала нашу встречу в хибарке. Вот я приблизилась, огляделась... Вот вхожу и тихо окликаю. Он приподы-мается... Я рисовала себе даже этот жест. Осторожно меняю ему повязку, так осторожно, что он не чувствует боли. Он кладет мне на грудь голову... Я замечаю, что у него холодные руки, и закутываю его своим плащом... И на каждой детали я замирала, затягивая мгновение... Всю мою действительную живую любовь я вкладывала в небывшее, в воображаемое... Узнает ли он когда-нибудь, что я люблю его? Пройдет время, будут еще и еще встречи, и когда, наконец, он скажет мне, что полюбил меня, я отвечу: "Люблю, давно люблю", но в этих тайных грезах, в том, что ночи не сплю, воображая его раненым и гонимым, в том, что влюблена я даже в оттенки его голоса, даже в жесты, - я не признаюсь никогда! Это умрет со мной. А ведь есть натуры как раз противоположные - такие, которые, не чувствуя и сотой доли того, что чувствую я, найдут потоки слов!

7 апреля. Он - первый, он же - последний. Ничем не поколебать теперь моей уверенности, что встреча, пришедшая после такого испытания верности, таинственна и значима! Как неясная звездочка, мелькает мне вдали надежда, что здесь же кроется связь с освобождением и спасением Родины. Я хочу, чтобы так было! Да будет так!

10 апреля. Я видела его - встретила у Аси. Когда после чаю он провожал меня домой, я спросила, за что он получил Георгиевский крест. Он ответил: "За те шесть безумных атак, в которые я увлек моих храбрецов". Но ничего не стал рассказывать.

11 апреля. Любовь смотрит ясными неослепленными глазами, хотя и говорят, что она слепа. Я знаю, что именно я постигаю его индивидуальность со всеми ее тончайшими особенностями. Именно мне, которая любит, один жест или слово открывает доступ в глубины и может объяснить сложнейшие движения души. Идеализация любимого человека - выдумки! Любовь, как раз любовь снимает покровы и позволяет проникнуть на дно другой души.

12 апреля. Мне показалось... О, как мне больно! Мне показалось... Я только что вернулась от Бологовских. Он был там... опять был. Я заметила, что он смотрит на Асю так долго, так особенно. Они улыбались друг другу, как люди, которых соединяет что-то, которые понимают друг друга без слов. Потом, когда передавали по радио "Страшную минуту", они переглянулись, и она смутилась, а он улыбнулся ей. Я никому не нужная была, чужая... О, да любовь смотрит ясными неослепленными глазами, и я увидела ясно, совсем ясно, что они влюблены! Я не знаю, как у меня рука повернулась написать это, но ведь это правда!

13 апреля. Боже мой, неужели?!

14 апреля. Если бы оставалась хоть капля сомнения, но сомнения нет. Я вспоминаю еще одну фразу, которая подтверждает открытие, сделанное мной. Случайно за столом заговорили о том, как мало теперь не только благородных, но просто благообразных лиц. Ну хотя бы таких, какие бывали раньше у наших крестьян, лиц, исполненных патриархального благородства, с высокими лбами, с правильными чертами, с окладистой бородой - иконописных лиц. Теперь такие лица остались только у стариков, а лица молодежи тронуты вырождением. Отсюда перешли на женские лица, и он сказал: "Красивые женщины, может быть, и есть, но изящных нет. Не знаю, как другим, а мне слишком яркая красота часто кажется вульгарной. Мне в женском образе нравится одухотворенность, изящество, нежность!" Он взглянул мельком на нее, и она тотчас опустила ресницы. Она великолепно знает, какие они густые и длинные, и пользуется каждым случаем показать их. Природа дала ей слишком много. Нельзя было разве дать мне хотя бы эти ресницы, которых оказывается довольно, чтобы свести мужчину с ума. Я никогда никого не хотела пленять, ничьей красоте не завидовала, а теперь... Теперь меня словно ядом опоили. Обида и зависть клокочут во мне. Я привыкла всегда говорить самой себе правду и сознаю это.

15 апреля. Пока я вспоминала и грезила, эта девчонка сумела покорить быстро и ловко прибрать к рукам. Так вот она какая! Отнять у меня, у неимущей, мое единственное сокровище!

17 апреля. Так, значит, не мне суждено утолить его скорбь, сберечь его для спасения Руси, вырастить в нем эту мысль, вернуть ему силы? "Те, кто достойны, Боже, да узрят царствие твое!" Или мое самомнение безгранично, но я полагала, что миссию эту заслужила, выстрадала - я, с моей великой скорбью за родную землю, я, которая как икона Скорбящей, впитывала в себя все горести, разлитые вокруг, я, а не она, не эта девочка с ее улыбками и легкостью бабочки; она еще ничего не пережила, ничего не понимает. Наше идейное родство, все пережитое нами раньше - все оказалось для него пустяками по сравнению с ее физической прелестью! Это какое-то чудовищное искажение божественной мысли, это неслыханная ошибка... Это... Я не могу поверить! Если так будет, я, кажется, превращусь в дерево или в камень. Я не знаю, как я теперь буду жить.

Глава двадцать третья

- Говорите же, Ася, что вы хотели сказать мне?

Длинные ресницы опустились под взглядом Елочки:

- Мне это очень трудно! Прежде чем прибежать к вам, я всю ночь плакала.

Брови Елочки сдвинулись:

- Прошу вас говорить, и говорить прямо - это единственная форма разговора, которую я признаю. Случилось что-нибудь?

- Нет, ничего, а только... - Ресницы поднялись и снова опустились.

- Ася, уверяю вас, мне можно сказать все!

Опять поднялись ресницы:

- Видите ли, я ненавижу хищничество... там, где оно появляется, уже нет места ничему прекрасному... Каждый хватает себе, отталкивает другого... Это безобразие!

- Согласна с вами. Но хищничество это лежит в человеке очень глубоко, и формы его очень разнообразны...

- И все одинаково отвратительны, - перебила Ася. - Хватать... Отбивать... Я не хочу, чтобы так было в моей жизни. - Она остановилась, точно ей сдавило горло.

- Что ж дальше? - тихо спросила Eлочка, уже предугадывая, что последует. - Дальше?

Ася как будто задохнулась.

- Олег Андреевич говорит мне чудесные слова, и я... Мне кажется, что он... мы... Скажите, Олег Андреевич не тот ли офицер, который?.. Скажите правду! Если тот - я ему откажу, я отвечу - нет, никогда! Вы спасли ему жизнь, вы узнали его раньше, чем я. Он дорог вам. Я ни за что не хочу отнять у вас... кого-нибудь.