- Я не хотел с тобой ссориться, Ася. Все, что я сейчас говорил, относится больше к бабушке, чем к тебе. С тобой я с радостью встречался бы иногда на нейтральной почве. Переписываться не предлагаю, так как в своей записке ты ясно показала, что не имеешь понятия о конспирации. Я отлично понимаю, что обманул твои ожидания, но и ты должна понять, что не мог говорить с тобой иначе.
- Извини, Миша, но я этого не понимаю и никогда не пойму,- ответила она, поспешно застегивая пальто. Губы ее дрожали.
- Ася, ты обиделась, и совершенно напрасно. Мне тоже очень больно. От всех прелестей жизни я стал неврастеником и уже знаю, что не засну всю ночь. Ты многое недооценила: другой на моем месте стал бы вором или гопником, или просто спился.
- Лучше бы ты спился, Миша. Будь счастлив, если можешь. Прощай!
Старая приятельница Натальи Павловны с утра ожидала Асю и давно уже беспокоилась, куда девалась девушка. Только в восемь вечера Ася наконец прибежала. Она показалась старушке очень милой и воспитанной, но, несомненно, чем-то расстроенной. Старушка даже забеспокоилась - не было ли у девушки какой-то тайной встречи и не случилось ли чего-нибудь непоправимого... Не считая себя вправе расспрашивать, она только обласкала ее и посадила обедать. Едва только Ася кончила обед, во время которого успела рассказать все, что ей поручила Наталья Павловна, как раздался звонок и в комнате появилась высокая фигура и прилизанная голова Валентина Платоновича. После обычной процедуры представления он сообщил Асе, что кончил служебные дела и готов уехать десятичасовым поездом; билеты у него в руках.
- Не пожелал поддерживать родственных отношений? - спросил Валентин Платонович, когда они вышли на лестницу, и пристально взглянул на молчаливую девушку.
Она обернулась на него.
- А вы почему так думаете?
- Я с самого начала допускал эту возможность! Уже потому, как он шарахнулся от меня, можно было это предвидеть.
Ася грустно усмехнулась я подумала о Валентине Платоновиче: вот этот ведь не отрекается же от родных и от своего круга, а между тем он сын члена Государственного Совета и его мамаша сама говорила бабушке, что у нее всегда готов чемодан с бельем и сухариками для Валентина Платоновича на случай его ареста.
Молча спускались они вниз. Перед подъездом стояла элегантная машина, Валентин Платонович открыл дверцу.
- Прошу вас, Ксения Всеволодовна. Мы сейчас покатаемся по Москве.
- Как? Ведь поезд в десять часов?
- Поезд не в десять, а в двенадцать тридцать. Я присочинил немного, боясь, чтобы вам не стало скучно со старушкой. Мне хотелось показать вам белокаменную, пользуясь случаем, что знакомый академик предоставил мне на этот вечер машину.
- Да как же так вы распорядились за меня?
- А что ж такого? Ведь смотреть-то Москву интереснее?
- Конечно, конечно, интересней... но...
- Ксения Всеволодовна, уверяю вас, что запреты относятся только к случайным знакомствам; а впрочем, если вы сомневаетесь, что я - это я, или опасаетесь за "бывшего соболя", я тотчас отпущу машину.
- Да нет, я не сомневаюсь... вовсе нет... - И она замолчала, смущенная.
Покатались по Москве. Было и в самом деле интересно, хотя боль от разговора с Михаилом не проходила. В середине пустого разговора Ася проиграла пари a discretion*, предложенное Валентином Платоновичем, и должна была выслушать целую лекцию о том, что оплата за пари - такой же долг чести, как карточный и всякий другой.
* Пари, условия которого устанавливает выигравший; буквально - от serendre a discretion: сдаться на милость победителя (франц.)
- Да вы не беспокойтесь, Ксения Всеволодовна: ничего особого страшного я от вас не потребую. Под машину, например, броситься вас не заставлю, прибавил он ей в утешение.
- Ну, так говорите уж скорее, что надо, - сказала она с тревогой в голосе.
- А вот сейчас выйдем из машины и скажу. Они вышли, и когда он отпустил машину, то, наклоняясь к ней, сказал тоном волка из "Красной Шапочки":
- Вы должны поцеловать меня!
Она вспыхнула и отшатнулась:
- Что вы! Я не хочу! Придумайте что-нибудь другое.
- Нет, Ксения Всеволодовна, отказываться нельзя никак - долг чести! Да и что страшного? Коснетесь прелестными губками моей щеки. У меня нет ни кори, ни скарлатины: никакая зараза не перескочит. Дешево отделаетесь, уверяю вас. А впредь примите мой совет: ни с кем не заключайте пари.
Ася растерянно смотрела на него.
- Господи, какая же неудачная вышла эта поездка в Москву! - со вздохом так и вырвалось у нее.
- И в самом деле неудачная. Разрешите выразить сочувствие. Но так как времени у нас мало, приступимте к делу немедленно. Целоваться на улице несколько неудобно... Зайдемте вот в этот подъезд.
Вошли в подъезд.
- Поднимемся повыше - в верхних этажах спокойнее.
Ася уныло поплелась сзади, опустив голову.
- Ксения Всеволодовна, я вас точно не эшафот веду! Повеселей!
Они остановились друг против друга на плошадке. Было уже поздно, и лестница безмолствовала.
- Ну-с, я жду!
Ася стояла с поникшей головой.
- Смелее, Ксения Всеволодовна! Минута - и все будет кончено, как говорили мне в детстве, когда держали передо мной ложку ужасного лекарства. - Он шагнул к ней, и она заметила в нем внезапную перемену: глаза у него как будто загорелись, дыханье стало прерывисто, исчезло насмешливое выражение. Инстинктивно почувствовав опасность, она попятилась, но он уже обхватил ее шею и приник к ее губам, насильно разжимая их. Когда наконец он выпустил ее и, как ошарашенный, сел на подоконник, она напустилась на него, встряхиваясь, как зверек:
- Гадкий! Как вы смеете? Кто же так целуется? Не умеете, так не предлагайте!
- Не умею? Как так "не умею"? Позвольте, почему же не умею? - искренно изумился бывший паж. - Впрочем, если вы искуснее меня, может быть, дадите мне несколько уроков? Буду очень счастлив. - Он уже овладел собой и вернулся к обычной манере говорить.
- Сколько я целовалась со всеми, и никто не целовал меня так! кипятилась Ася.
- А что, женщины целуются одним способом, а мужчины другим?
- Я не только с женщинами целовалась, я и с мужчинами!
- Вот оно что! Любопытно узнать - с кем же это?
