Елочка наклонила голову.
Перешли опять в первую комнату; Ася и Леля полезли под рояль и за углы тюфячка осторожно выволокли несчастную собаку. Сразу было видно, что за парализованным животным заботливо ухаживают, аккуратно меняют подстилки. Время, когда Елочка замирала от страха при мысли о шприце, давно миновало. Теперь она уверенно и смело отдавала свои распоряже-ния: в одну минуту прокипятили инструмент, смазали йодом лапку, и Елочка ловко взяла иглу, Диана не сопротивлялась, лизала руки Аси, которая ее держала.
- Собаки - удивительные существа, - сказала Ася, - они знают вещи, которых не знает человек, и мне иногда кажется, что их понимание тоньше нашего, только направлено на иные явления. Больное животное всегда так жаль - ведь оно не может ни пожаловаться, ни объяснить...
- А помнишь, Ася, ту собаку? - спросила Леля.
- Какую? - заинтересовалась Елочка.
- Была одна собака, которую мы не можем забыть, - ответила Ася. - Это было в Крыму, летом, когда мы были еще девочками. Нас перегоняли в Севастополь.
- Как перегоняли? Кто же вас гнал? - опять спросила Елочка.
- Тогда были арестованы дядя Сережа и Лелин папа. Их вместе с другими арестованными вели под конвоем китайцы... Никто не знал, куда... Тетя Зина и несколько других жен шли сзади, и мы обе с мадам шли за ними... Куда же нам было деваться? Моей мамы и папы моего в живых уже не было... И вот, когда мы шли так далеко... среди мертвых песков... Ведь там, вокруг Коктебеля, холмы и желтые бухты выжжены летом от зноя. Вдруг к нам подошла собака. По-видимому, в этой партии вели ее хозяина, а она была поранена конвойным, который ее отгонял. Видно было, что она идет из последних сил. Споткнется, упадет, потом встанет, пройдет еще немного и снова припадет на передние лапы и смотрит умоляющими глазами... Она боялась отстать и умереть... Когда мы ее гладили, она лизала нам руки, точно просила ей помочь. Мы замедляли нарочно шаг, чтобы она поспевала за нами, а мы и без того отставали. Тетя Зина и мадам кричали нам, чтобы мы не останавливались и шли, потому что нас ждать никто не будет... Они боялись потерять из виду отряд. Мы шли и оборачивались.
- Я помню, - перебила Леля, - мадам кричала мне: "Погибла Россия, погибло все, а теперь ты теряешь отца и плачешь о собаке! Тебе не стыдно?" А я и сама понимала, что если уж плакать, то о папе, но ничего не могла поделать - мне как раз собаку было жаль.
- Со мной вот кто еще был, - сказала Ася и, подойдя к креслу у камина, сняла старого плюшевого медведя с оторванным ухом, ростом с годовалого ребенка. - Это мой любимец. Я несла его тогда на руках. Мы в то время много еще не понимали, что происходит вокруг нас. На другой день после того, как мы узнали судьбу Лелиного папы, мы с ней прыгали через лужу, которая натекла у порога нашей мазанки, и смеялись так звонко, что тетя Зина выбежала нас унять и обозвала бессердечными...
Наталья Павловна окликнула в эту минуту Лелю, та убежала, Елочка и Ася остались одни.
- Садитесь сюда, к камину, - сказала Ася, - жаль, он не топится, у нас почти нет дров. Расскажите немножко о себе. Ваши мама и папа живы?
- Нет. Родителей я потеряла еще в раннем детстве. Мой отец, земский врач, погиб при эпидемии холеры. Бабушка отдала меня в Смольный. Наш выпуск был последним. Теперь из родных у меня остался только дядя; он хирург, а я - операционная сестра. Иногда по воскресе-ньям у него обедаю. Вот и все. Говорить о себе я не умею. - Но через минуту она прибавила тише и мягче: Я очень одинока.
Ася по-детски ласково прижалась к ней.
- У вас тоже на войне погиб кто-нибудь? Муж, брат, жених?
- Нет. Когда все кончилось, мне было только девятнадцать лет. И с тех пор никто никогда мне не нравился. Я не была замужем.
- Когда все кончилось? - переспросила Ася с недоумением в голосе.
- Ну, да. Когда они победили. С тех пор я уже не могла думать о счастье. Какое тут счастье, когда Россия в такой беде..
Большие невинные глаза Аси с недоумением взглянули на Елочку из-под длинных ресниц:
- Вы совсем особенная! Не думать о себе, потому что несчастна Родина! А я вот только о себе и думаю. Но мое счастье пока еще под покрывалом феи.
- Ну, вы - другое дело! Вы тогда еще были девочками и не могли пережить так, как я, трагическую муку тех дней. Вы почти не помните людей, которые тогда погибали. Россия взывала к своим героям: они шли, падали, вставали и снова шли. Вот и ваш отец был, очевидно, из числа таких же. Я работала в госпитале в те дни и видела, как эти люди умирали, - в бреду они говорили о России. А те, которые поправлялись, едва встав на ноги, снова бросались в бой. И этот героизм остался непрославленным - наградой были только расстрелы, лагеря... А теперь уже нет таких людей! В советской стране никто не любит Родину, нет рыцарского уважения к женщине, нет тонкости мысли, нет романтизма, ничего нет от Духа! Это - хищники, троглодиты, которые справляют хамское торжество - тризну на костях и на крови. Среди них мне никого и ничего не надо. Знаете, у Некрасова: "Нет, в этот вырубленный лес меня не заманят, где были дубы до небес, а нынче пни торчат!" - Говоря это, Елочка печально смотрела в холодную пустоту камина.
- Вы так говорите, как будто был кто-то, кто был вам бесконечно дорог и кого вы потеряли в те дни, - совсем тихо сказала Ася.
Eлочка вздрогнула.
- Я вам напомнила, простите! И все-таки скажите.., скажите мне - был такой человек, я угадала?
- Был, - тихо проговорила Елочка.
- Кто же он? Офицер, как мой папа?
- Да.
- Он был убит?
- Нет, ранен. Я в госпитале его узнала.
- Вы ухаживали за ним?
- Да, у него было тяжелое ранение. Никогда не забуду, как коротко и часто он дышал... Я все время боялась, что он задохнется.
- Эта рана была смертельная?
- О, нет! В том весь ужас. Ему только что стало лучше... и вот...
- Что же?
- Красные взяли город. Они окружили офицерские палаты и расправились с ранеными. А он ведь еще не вставал с постели. Я в это время болела тифом и ничем не могла помочь. Я даже не могу узнать, как это было. С тех пор все для меня кончилось. Все! - Наступило молчание. - Другие умеют забывать, а я - нет! - сказала опять Елочка. - Я видела его всего несколько дней и все-таки не могу забыть ни одного его слова, ни одного жеста! Я всегда о нем думаю, всегда.
