Меня ведет за ним неведомая сила. Куда она меня ведет? Где мы? Я словно вижу сон. Оглядываюсь. Мы в освещенном магазинчике. Это обувная лавка. Я вижу себя, отраженного множеством зеркал, вижу свое лицо с царапиной на лбу, похожей на цепочку из мелких жемчужин, мой галстук, лежащий на плече, мой смятый пиджак. Рядом с диваном – несколько стульев. А кроме них – низенькие наклонные табуретки для примерки обуви и всюду – полки с обувными коробками дамских туфель. Пустые обувные коробки и белая оберточная бумага, которую, скомкав, покупатели бросили на полу. Похоже, что процесс купли-продажи закончился здесь совсем недавно, чем и объясняется запах человеческого пота, наполняющий помещение. Она стоит в глубине комнаты возле кассы, разглядывая пару модельной обуви на высоких каблуках. При более пристальном взгляде она кажется несколько менее привлекательной, она употребляет дешевые духи, а возле губ у нее заметный шрам, но какое-то необъяснимое очарование, какой-то лукавый взгляд блестящих ее глаз – всё при ней. Никаких пустых разговоров не требуется, думаю я, и эта мысль возвращается ко мне, сопровождаемая все более сильным желанием. Она безмолвно смотрит на меня, чуть склонив голову с какой-то трогательной естественной грацией, и в эту минуту совсем не похожа на шлюху. Она садится на диван, и я вижу, что она скорее всего моих лет, может быть годом или двумя старше, сидит, положив одну ногу на табурет перед ней, одна штанина, задравшись немного, обнажает ее ступню, гладкую, розоватую и очаровательно пухлую. Я делаю шаг по направлению к ней, все еще держа в руках мой профессорский портфель с лекциями. Она бросает на него взгляд, в нем я улавливаю мгновенно блеснувшую насмешку, разумеется, она ждет, что я поставлю его на пол, если я… и я опускаю его на ковер и сажусь на стул напротив, словно продавец, но, может быть, и как покупатель. Скорее последнее.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

– Натали.

– Натали? В самом деле? Очень мило. Ты израильтянка?

– Во всяком случае – сейчас.

Я грубовато хохотнул.

– А меня зовут… Цви.

– Вы не из Тель-Авива?

– Бываю в нем время от времени. Но живу на севере… неподалеку от Акко. (Для собственной безопасности я предпочитаю прибегнуть ко лжи.)

И я глажу ее ступню. Ее кожа тепла, нежна на ощупь и чуть отдает потом. Я расстегиваю пряжку на ее старой стоптанной туфле и снимаю ее с ее ноги, которую она продолжает держать на сиденье стула.

– Какой размер вы носите, мадам? – внезапно спрашиваю я, чувствуя, что заливаюсь краской.

В ответ она протягивает мне другую ногу. И я снова расстегиваю пряжку, стягиваю с ее ноги вторую туфлю и отбрасываю в сторону. От вожделения я едва не лишаюсь сознания, падаю к ее ногам и начинаю целовать их, ощущая на губах пыль и песок нубийской пустыни, запах пота, упругость податливой плоти, человеческого мяса. Облизываю, дрожа. Мои брюки грозят вот-вот лопнуть, я весь – сплошное желание и любовь, я кладу себе в рот ее пальцы, покусывая их, я мычу, подобно животному, и погружаюсь в неведомые мне дотоле бездны, в то время как она поглаживает мои волосы и закручивает мой тонкий галстук, словно веревку. Внезапно что-то пугает ее, и она убирает от меня свои голые ноги.

– Ну, хватит! Остановись! Встань и иди сюда.

И я подчиняюсь, влекомый страстью, неведомой мне до сих пор, и пытаюсь расстегнуть на ней блузку и высвободить из брюк. Она отводит мои руки и сама стягивает их. Коричневые трусики высверкивают серебристой молнией посередине, скрывают большой коричневый пупок.

– Любовь моя, – шепчу я, – моя дорогая… Помоги мне…

Она не может понять, о чем я.

– Ты можешь мне помочь?

Она недоумевает. Даже озадачена.

– Чего ты хочешь?

– Ты знаешь чего. Помоги мне засунуть… Войти…

И в ту же минуту все вырывается из меня, и я кончаю. Не успев даже лечь на нее. Какой провал! Даже здесь? Меня охватывает паника. Она сводит широко раздвинутые ноги, трогает мой мокрый член, и лицо ее передергивает гримаса отвращения.

– Ну, вот, – говорит она. – Не вешай нос. Это бывает. Ведь тебе надо было разрядиться, ну так что ж…

Я зарываюсь в нее лицом. Пытаюсь удержать ее. Ощущаю ее тепло, ее ноги все еще охватывают меня, в то время как мой организм продолжает извергать из меня все семя, накопленное за эти два года, – толчками, словно там, внизу, у меня бьется маленькое сердце; я же все целую и целую белую ткань ее блузки, ища взглядом ответный взгляд ее глаз, который она от меня уводит.

В конце концов она с силой отталкивает меня.

– Я… вошел в тебя? Да?

– Да, да… не думай об этом, – голос у нее вдруг стал резким и грубым. – Только не убеждай меня, что это у тебя впервые…

– С чего это ты взяла?

Поднявшись, она оглядывается и быстро застегивает свои брюки. Запускает пальцы в свои волосы и смотрит на меня. В этом взгляде – некий вопрос. Я ощущаю ее нетерпение. Но я тоже должен разобраться со своими брюками, что я и делаю, затем вытаскиваю из кармана бумажник и даю ей тысячу лир – из тех денег, что дал мне отец.

Она смотрит на деньги, но не торопится взять их. В чем дело?

– Это то, о чем мы с ним договорились…

– С кем это – «с ним»?

– Ну, с тем типом…

– С каких это пор он вмешивается в мой бизнес? С тебя еще тысяча.

– У меня ее нет.

– У тебя ее нет? Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что у тебя ее нет?

– Что у меня ее нет.

– Тогда давай мне твои часы.

– Мои часы? – Я был поражен… – И не подумаю.

– Черт с тобой и твоими часами. Тогда гони еще пять сотен.

– Я о чем тебе толкую? Нет у меня.

– А что у тебя в твоем портфеле?

– Лекции по истории. Хочешь посмотреть?

Она уселась возле кассы, всунула ноги в свои стоптанные туфли и сидит так, высоко держа свою стриженую голову. Где мог я видеть этот огонек, что вспыхнул в ее глазах?

– Покажи мне свой бумажник.

Она говорит все это сухим голосом, тихо, но жестко.

Нервно ухмыляясь, я отдаю ей бумажник. Она быстро роется в нем, находит пятьсот фунтов одной банкнотой и забирает ее.

– Оставь это мне, – говорю я. Мне ведь нужно еще добраться до Иерусалима.

– Подними руку… кто-нибудь подбросит тебя на попутке…

– Плохая шутка… Ночью… никто не остановится ради меня.

Я произношу это чужим, испуганным голосом. Но я и вправду испуган.

Кто-то дергает дверь, ведущую в лавку, после минутного колебания она возвращает мне банкноту. Вернее, даже сама запихивает ее в мой бумажник.

– В этот раз я тебе уступаю, – говорит она. – Но поступать так, как поступаешь ты, – некрасиво. Ты выглядишь порядочным человеком… в следующий раз постарайся обойтись без этих грязных штук.

Мне стыдно. Вот до чего я дошел. Привокзальная шлюха пожалела меня и читает мне мораль. И я заслужил ее!

– Мне очень жаль… честное слово, – заикаясь, бормочу я. – В следующий раз… я просто не представлял… ты ведь… я ведь всегда могу тебя здесь найти?

Она смеется – одними глазами.

– Да уж. Ты всегда найдешь меня здесь. Но свои шутки оставь при себе. Договорились?

Некто средних лет в модном костюме открывает дверь, растерянно кланяется и быстро закрывает ее. Я подбираю свой портфель, устремляюсь наружу и бреду, опустив голову, по улице, не пытаясь даже понять, где я нахожусь, перехожу с тротуара на тротуар, сворачиваю по наитию налево и направо, пока не натыкаюсь на автобусную станцию, пристраиваясь в хвосте короткой очереди, ожидающей (последнего?) автобуса на Иерусалим. Ветер утих, но зато заметно похолодало, а пыль сменилась туманом. Несколько усталых студентов пристраиваются в хвост за мной. Чувствуя себя, как выпотрошенная рыба, я стою, только что не повиснув на металлических перилах ограждения платформы. Кто-то с другой стороны ограждения трогает меня за рукав. Все тот же маленький смуглый человечек с бренчащей на шее цепью.

– Ну и как это было?

– Okey, – бормочу я. – Все было прекрасно. Только вот у меня нет больше денег. Все, что было, отдал ей…