– Оце така менi вдяка[85], – захныкала женщина и, недолго думая, обширным задом села прямо на пыльную землю.
– О чём же вы раньше думали, гражданка? – строго спросил Никольский, подавая женщине руку и помогая встать. – У самой двое детей, а она по воюющему городу разгуливает, где ведутся уличные бои.
– Та хиба ж це моi дiти? – толстуха подняла на особиста заплаканное лицо. – Зиночку я в руiнах знайшла… Одна-однiсенька, вона так жалiбно нявчила, наче кошенятко. Як можна було кинути? А цей божевiльний хлопчисько Ивасик – синок господарки той хатини, де я мала жити. Його мати бомбою вбило[86]…
– А отец на фронте воюет, под Москвой! – сказал мальчик. – Только никакой я не Ивасик, а Иван Фёдорович. И за мать должен фашистам отомстить.
– Куда вы теперь? – тяжело спросил Герман.
– Вернёмся туда, откуда вылезли – в щель[87], – твёрдо заявил малолетний Иван Фёдорович.
– Повбивають нас! – обречённо сказала толстуха.
– Не повбивают, – возразил мальчик. – Моряки не допустят. Вот увидите, тётя Малашка, они ни на шаг не отступят с позиций, а значит, и нас защитят.
В изумлении Артюхов закачал головой как китайский болванчик, а Герман поинтересовался:
– Это которые же моряки – не из бригады ли полковника Батракова?
Мальчик немедленно напрягся и, прищурившись, спросил:
– А вам на что, дяденька? Вы, часом, не шпион?
– Дяденька – никакой не шпион, а самый взаправдашний профессор, – со смехом сказал Никольский. – Или ты мне тоже не веришь?
Мальчик окинул младшего лейтенанта взглядом, и выдавил:
– Вам – верю, а дяденька-профессор, честное слово, на шпиона похож…
У Крыжановского заныло сердце – ощущение появилось такое, будто всё это однажды уже было с ним – явственно представилось, как сейчас толстая украинка начнёт уговаривать взять на попечение мальчишку…
– Хватит! – вскричал он в сердцах. – Гражданка, немедленно ступайте с детьми на пристань и ждите парома. А ты, Иван, не вздумай артачиться, а то мигом под арест пойдёшь… Двенадцать лет уже, значит, взрослый, и должен понимать, что такое законы военного времени...
Мальчик подобрался весь, поджал губы – видно, хотел возразить, но так и не решился, позволил женщине увести себя. Крыжановский кивнул побуждающе спутникам, и группа, не оглядываясь, продолжила путь.
До позиций, занимаемых бригадой Батракова, добрались быстро. Там группу уже ждали – сердитый подполковник, оказавшийся начальником разведки соединения, встретил их и провёл прямо в штабной блиндаж. Внутри помещение разительно напоминало памятный сарай особого отдела, пусть не размерами, но видом – точно: такая же темень, озаряемая лишь ничтожным светом «летучей мыши», и такой же, занавешенный одеялами, угол. Кислый портяночный дух, само собой, здесь тоже наличествовал. Вот только деятельность присутствующих имела иной, отличный от «многотрудных» забот майора госбезопасности Градова, характер. За одеялами в углу кто-то спал, о чём свидетельствовал доносящийся оттуда мощный храп. Над самодельным дощатым столом сычами нависли трое офицеров. Молча и угрюмо они рассматривали большую потёртую карту, не обращая внимания на вошедших. Один из офицеров, усталый, с землистым лицом и провалившимися глазами, в сердцах швырнул на карту циркуль, и произнёс:
– Не зря немцы концентрируют такие силы в районе Дар-горы, ох, не зря! Нутром чую – на нас попрут. На узких улицах им танки быстро пожгут, а на нашем участке есть где развернуться – открытое пространство, долина реки Царицы… Вот что, брат, давай-ка, связывайся с дальнобойной артиллерией, пускай прямо сейчас готовят заградительный огонь…
Напротив стоял другой стол меньших размеров, и там, за пишущей машинкой, расположился неопределённого возраста красноармеец, чья внешность заставляла вспомнить бравого солдата Швейка каким тот виделся по прочтении знаменитого романа Гашека – туповатым, и одновременно до невозможности ушлым. «Швейк» весьма бодро стучал по клавишам, а подле него в позе ораторствующего Демосфена красовался офицер со знаками различия старшего батальонного комиссара.
– Пиши так, – ораторствовал комиссар. – Ещё и потому целью военной агрессии мирового капитала, приведшего к власти в Германии чудовище-Гитлера, стал СССР, что это – единственная страна в мире, которую не затронул общий кризис капиталистической системы. Кризис, лицемерно замаскированный под наименованием «Великая депрессия». Подлые и циничные капиталисты, видя, как накопленные ими в результате эксплуатации трудящихся ценности превращаются в дым, обезумели настолько, что ввергли народы в новую Мировую войну. Они наивно полагали, будто таким кровавым способом удастся избежать неотвратимого краха…
Остановившись на миг, оратор патетически взмахнул сжатой в кулак рукой, и воскликнул:
– Так нет же, господа капиталисты! Вам не добиться своего, ибо дела ваши нам видны, и война может лишь на короткое время отсрочить ту кару, которая несомненно настигнет вас от руки разгневанного пролетариата…
Тут комиссару пришлось потерять мысль, ибо начальник разведки отвлёк его самым бесцеремонным образом.
– Фитиля не видал? – спросил он озабоченно.
– Да где-то здесь ошивался, – недовольно бросил политработник, а затем добавил: – Ты б его делом занял, что ли, а то это – страшный человек, когда он от скуки мается...
– Так я как раз ему дело и привёл, – кивнул на новоприбывших разведчик.
Означенный Фитиль обнаружился неподалёку от штабной землянки – в окопе. Вокруг собрались хохочущие бойцы. Присев на корточки, Фитисов держал в правой руке самодельную кисть, а в левой – открытую банку сапожного крема и вдохновенно занимался творчеством. Мольбертом «художнику» служила живая тварь – большой белый козёл. Судя по всему, работа близилась к завершению – волей «мастера» животное уже лишилось бороды, которую обрили под корень, зато взамен обзавелось усиками из ваксы, этой же субстанцией была густо намазана некогда белёсая челка. На боку козла чернела надпись: «DER HITLE.». Дорисовав финальное «R», Фитисов скептически осмотрел своё произведение и заявил с тем сочным выговором, какой свойственен единственно уроженцам солнечного города Одессы:
– А шо, мне нравится! Щас запустим красавца до немцев, и посмотрим, поднимется ли у этой погани рука стрелять в своего родненького фюрера?
Зрители встретили заявление дружным хохотом.
– Отставить хи-хи, ха-ха! – подойдя, рявкнул начальник разведки. – Распоясались, архаровцы, мне уже по вашей вине стыдно людям в глаза смотреть! Но всё, хватит, пора браться за дело – вот, знакомьтесь, товарищи, командир разведгруппы Александр Александрович Фитисов. Он уже получил надлежащие инструкции.
Фитисов медленно поднялся на ноги, и обернулся. Это оказался невысокий, подвижный, белобрысый парень с весьма смышлёными глазами. Обведя взглядом пришедших, он сразу обратился к Герману:
– Вы, как я понимаю, товарищ Лыжник?
Получив утвердительный ответ, одессит крепко пожал Крыжановскому руку, после чего всем своим существом обратился к Никольскому.
– О-о, Динь-динь, рыбонька, где ж ты так пропадал, шо я тебя нигде не видел?! – заорал он, широко разводя в стороны руки, будто намереваясь заключить младшего лейтенанта в объятия.
– Я Динэр, а не Динь-динь! – белугой взвыл Никольский.
– Ну, прости, запамятовал, – вполне искренне сконфузился Фитисов. – Но меня тоже можно понять – ты стока времени ошивался в тылу, шо любой мог позабыть, кто ты такой.
Моряки встретили эти слова новым взрывом хохота, а Фитисов повернулся к начальнику разведки и, немедленно сменив глумливое выражение лица на вполне почтительное, доложил:
– Товарищ подполковник! Задача полностью ясна, разрешите выполнять?
– Давай, но чтобы никакой самодеятельности! – погрозил пальцем начальник разведки. – Всё только согласно полученного от меня инструктажа.
– Есть, – страшно округлив глаза, выкрикнул Фитиль. Ловко развернувшись через левое плечо, старший лейтенант строевым шагом отошёл от начальника, а затем, заложив в рот два пальца, свистнул совершенно по-разбойничьи. Тотчас к нему с разных сторон поспешили бойцы – всего пятеро.Обратившись к Герману, Фитиль предложил:
