Хранитель ключей указывает путь, и они с Яковом направляются к лестнице, не выходя в светлый квадрат двора.

Монах поворачивается спиной, но перед глазами Блюмкина продолжает стоять плоское морщинистое лицо: широкий нос, приспущенные веки, вместе со складками на лбу рисующие на лице коромысло с двумя тяжелыми ведрами-ушами. Чудной головной убор и торчащие из-под него редкие грязные волосы. Треугольник над губами будто вдавлен в череп пирамидкой китайской печати, а жиденькая бороденка вполне аккуратно пострижена или, скорее, выдергана.

Вдруг откуда-то приходит понимание, что со временем многое выветрится из памяти, возможно, даже позабудется само тибетское путешествие, и только лицо этого старика-ладакца останется с ним до конца жизни.

Поднялись по каменным ступеням, Хранитель ключей отворяет дверь и пропускает гостя вперед.

Яков осматривается, улыбаясь предупредительности монаха. В просторной комнате четверо: самый старый в такой же желтой хламиде, что и гелонги у ворот, сидит в центре; двое, помоложе – в пыльных красных одеждах – застыли по правую руку от старика, по левую же расположился индус в европейском платье. Эти четыре персоны сидят в позе Будды Благословенного, прозываемого также Шакьямуни, Будда современности. А вот пятый, не замеченный ранее, занимает красивый стул с резной спинкой и широкими ножками, выполненными в виде львиных лап. Он сидит в позе Гневного Будды – Майтрейи, Будды будущего. Яков отмечает сей благоприятный знак, ибо именно о будущем должен он повести речь с собравшимися.

– Приветствую тебя, дорогой друг! – по-английски обратился к нему человек, сидящий на стуле.

– Таши делег, – ответил гость по-тибетски и поклонился.

Присутствующие ламы улыбнулись одними глазами, а индус коротко кивнул.

– Надеюсь, хорошо добрался, Яков? – спросил сидящий на стуле. – И кстати, беседовать с тобой стану один я. Прочие будут слушать.

– Как угодно, – сказал Блюмкин и добавил весело: – Спасибо за заботу, дорога оказалась чуть длиннее, чем мне говорили.

– Да, в наше время дороги опасны, – сочувственно заметил лама, – кашмирцы, афганцы в горах; снова грызутся кам и голоки, на границе же – хунхузы и китайские солдаты, что хуже иных разбойников. К чести Ладакха нужно признать: ни один путник не убит буддистом-ладакцем.

– Зато британские власти стараются всеми силами устранить это несоответствие, – резонно возразил Яков. – Но не будем отвлекаться, отцы…

Сказал и замер, не зная, правильное ли подобрал обращение, или же нанёс невольное оскорбление. Но – нет, вроде, сидят так же недвижимо, смотрят перед собой, как будто тебя нет вовсе. Значит, можно продолжать.

– Караванная почта ходит медленно. Ваш благосклонный ответ и разрешение на визит застали меня уже в пути.

– Но почему ты приехал один, Яков?

Блюмкин опустил голову, но тут же взметнул на собеседника дерзкий взгляд:

– Не стану скрывать – в правительстве моей страны нет единства, и я представляю интересы лишь части руководства. Наши политические противники постарались, чтобы этот визит не состоялся, и частично добились успеха – другие члены Братства… э-э… не смогли приехать.

Сидящий на стуле тибетец кивнул.

– Отсутствие единства, понимаю…

– Руководство уполномочило меня передать глубокую признательность за поддержку нашей пролетарской революции, – горячо заговорил Блюмкин. – Сегодня завоевания революции как никогда нуждаются в покровительстве высших сил, в их знании и силе. Скажите же, что я не зря проделал весь этот путь, что увезу с собой вещественное доказательство нашего союза! С покорностью и благодарностью жду доброго слова, …отцы.

Четверо лам совершенно уподобились статуям Будд, ни один мускул не дрожит на их лицах, руки и ноги, что должны бы давно задеревенеть от подобных поз, не двигаются. Абсолютный покой в четырех фигурах.

– Европейцы таких как я в прежние времена звали «темными посвященными», – сказал сидящий на стуле. – Они вкладывали в эти слова нечто большее, чем благодарность или покорность. Истина в том, что я с трудом различаю то, что вы зовете добром и злом. И то, и другое – суть проявление Благословенного, я не могу принять одно, отказавшись от другого. Впрочем…

Взгляд говорящего скользнул по стенам, и Яков посмотрел туда же: в комнате будто открыли окна, и с четырех сторон света подул ветер. Знаменитые буддийские иконы, украшающие глиняные стены, настолько красочны и ярки, что, кажется, будто писали их творцы брахмалока или девалока^[7]. Зовутся иконы странно для русского уха – «танки». Сказочная страна в кольце гор смотрит с каждой, хотя на танках чаще принято изображать Будду и бодхисаттв, но тут собраны исключительно изображения грядущего царства.

– Вами движет клеша, – продолжил лама. – Всей вашей цивилизацией повелевают гнев, невежество и вожделение.

Не сумев сдержаться, Яков фыркнул:

– Можно подумать вами управляет какая-то иная сила?

– Отчасти, – кивнул тибетец. – Отчасти иная сила, отчасти клеша. Но мы ведаем, как смирять ее. Мы научились ее смирять! Однако – вернёмся к делу. Знай, что мы не в первый раз обращаемся к вашим правителям, далеко не в первый! Великому Петру передавали послания не единожды, но он отвернулся от Будды, что, кстати, не удивило нас. Ещё раньше Владимир-креститель отказал нашим посредникам. Боюсь, что и сейчас, предложи я вам учение, вы откажетесь.

Лицо Якова не выдавало ни гнева, ни разочарования, но внутри разбушевалось пламя. «Я не уеду домой ни с чем. Попробуй только отказать, мерзкий дикарь, и твоя никчемная жизнь станет тем трофеем, что увезу с собой! Ничего-ничего, дай время, и до этих мест доберётся пожар мировой революции. И тогда не вы нас, а мы вас заставим вступить в нашу веру – на всех караванных стоянках монахам велим читать лекции не про грядущее царство Будды, а про светлое коммунистическое завтра, каковое уж точно ничем не хуже царства Мантрейи».

– Но ты пришел не для того, чтоб услышать отказ! – неожиданно провозгласил назвавшийся Тёмным Посвящённым. – Ты пришел за могуществом или хотя бы за указанием пути к нему!

Яков молча смотрел на ламу, а тот, выдержав короткую паузу, заговорил вновь:

– Есть три пути к истине. Самый долгий – путь знания, чуть короче – путь веры, и самый краткий – путь действия.

Блюмкин ядовито усмехнулся:

– Мудро, и какое это отношение..?

– Западному человеку не пройти первыми двумя, – предупредил вопрос лама. – Нас, собравшихся здесь, называют «тулку», мы снова и снова управляем своими общинами, переступая рождения и смерти, из жизни в жизнь. Перерождаясь, мы накапливаем знания. Монахи проходят путем веры, крестьяне за стенами бредут им же, но много медленнее! Когда гелонги будут спускать Майтрейю с паланкина, эти «дети природы» только постучатся в ворота Шамбалы…

«Шамбала! Вот еще одно слово, что знает западный человек, – усмехнулся про себя Яков. – Это слово не сходит с желтых страниц, перекатывается по столичным салонам и уплывает в провинции дикими сказками об азиатском Авалоне да Китеж-граде. И только немногим избранным известен его истинный смысл».

– Мне вы сулите третий путь, – сказал он вслух, перенимая привычку собеседника отвечать на реплику до того, как она прозвучит.

– Тебе и твоей стране, – помедлив, сказал лама. – Вы дважды отказывались от Будды, но это неважно. Арабы ждут Мунтазара, христиане – Христа, мы же – Майтрейю Будду.

«Ага, а евреи – Машиаха», подумал Яков, но снова промолчал.

– Вам грозит путь действия, – закончил лама почти ласково.

– Не может быть! – выпучив глаза в напускном удивлении, заявил Яков.

– Один архат говаривал: оглянитесь, и покажется пройденное – непроходимым.

– Слишком неопределенно для несущего учение Благословенного, – продолжил кривляться Яков. – Буддизм – это почти наука. И я, право, ожидал от вас почти научных доводов.