Тот уставил в тебя взгляд, и то был взгляд уже полностью поехавшего психа. Эликсиры, подумал ты. Веджмин, уже выпивший эликсиры. А веджмин, выпивший эликсиры, бывает крайне опасным. Ты это знал. Из Саги.

— К черному князю Баяю, — сказал веджмин с уважением и чуть ли не с религиозным пиететом.

— Ага, — сказал ты после недолгого молчания. — К черному князю Баяю. И далеко этот князь Баяй проживает? — спросил ты, так как тебя просто дико начал интересовать вопрос, как еще долго придется везти этого вот пизданутого.

— Где-то неподалеку от Лысой Горы^[54], — беззаботно ответил веджмин.

«Мама моя родная!», — подумал ты. — «До Швентокшижского еще пилить и пилить. Нужно от него как-то избавиться».

— А кто он такой — этот черный князь Баяй? — спросил ты психа.

— О-о-о, — расплылся веджмин Герард. — Наверное, величайший поляк всех времен.

— После Корвина, — деликатно прибавил ты.

— Даже перед Корвином, — очень серьезно заметил тот.

Какое-то время мы ехали, не разговаривая. Впрочем, ты не сильно и знал, чего говорить.

— Князь Баяй, — начал веджмин слегка дрожащим голосом, — возродит Польшу. Обновит, вернет ей давнюю славу.

— А конкретно?

— Конкретно я узнаю, когда доеду. Князь Баяй — как бы тебе сказать, личность, гмм, мистичная. Это и есть истинный предводитель, он поведет за собой легионы свободных лехитов^[55], я же еду предложить ему услуги наших мечей. Еду ему дать, — тут он прямо задрожал всем телом, ты сам видел, — армию польских веджминов. А с армией веджминов черный князь Баяй покажет, чего Польша может. Отряд оружный встанет тут… Он — воплощенный дух Польши, потомок Леха… Пяста… Ягеллонов…

— А Ваз? — спросил ты. — Саксонцев^[56]?

— А про то я тоже узнаю на месте, — ответил Герард. — Во всяком случае, речь идет о делах духовных. Распадутся в пыль и прах, — говорил он, закрыв глаза, — вражие колонны. Как за границами, так и в самой Польше. Следует перемолоть этот твердый и гадкий слой в пыль, понимаешь. Нужно добраться до истинного корня всех поляков, Польши, духа и сути польской; необходимо отбросить, — он с отвращением огляделся по сторонам, показал пальцем на всю эту рекламную дешевку, на хлам и хаос, растасканную по холмам грязь, — все это дерьмо. Чтобы Польша — наконец-то заблистала, словно в годы своей славы…

— Тут дело в том, — удалось вмешаться тебе, — что хорошо Польша никогда не выглядела.

У веджмина даже глаза вспыхнули.

— Так ты такой — как и все! — заполошно взвизгнул он. — Раб! Тебе вложили в голову, а ты веришь, словно глупец какой! Читаешь, баран, что тебе подсунут! Слушаешь, что шипят! Они же и хотят, чтобы ты так и думал, нет в тебе породы, только грязь сверху паскудная…

— Эй-эй, — сказал ты тихонько, поглядывая на веджмина, не тащит ли тот свой меч веджминский из-за спины. — Успокойся, Герард.

— Что «успокойся»?! — визжал тот. — Чего успокойся! Не видишь, что ли, чего в Польше происходит? Какая бедность! Как люди от голода и недостатков умирают! Какая коррупция… какой Коморовский^[57] хо-хо-хо! Какой Туск^[58], который в Брюссель смылся, как нами русские с немцами, сам знаешь, что! Так что, нам соглашаться на роль такого вот собачьего дерьма?! Мы, потомки крылатых^[59]! Вот погоди, сейчас тебе кое-что запущу.

И он вытащил, непонятно откуда, CD-диск. Это чего же, подумалось тебе, у него он постоянно так приготовлен, чтобы запустить неожиданно кому-то в машине? И вот он блеснул, во всяком случае, тем диском, ну словно веджмин мечом, и уже хотел было одним плавным движением сунуть ее в автомобильный проигрыватель, но оказалось, что там уже имеется старый диск, так что пришлось нажать на EJECT, подождать, пока тот, старый диск выдвинется с тихим жужжанием, и только лишь потом вставить свой, что существенным образом помешало размеренности его охренительного движения. А кроме того, ему еще пришлось выставить номер песни на дисплее.

— Баптайзд ин файё, фоти ту уан^[60], — рявкнуло из динамиков.

— О, — заметил я. — А вот это якак раз недавно слышал.

— Тогда случай меня, раб! — разглагольствовал веджмин Герард с безумным от эликсиров взглядом. — Чтобы стать Поляком, таким, с большой буквы^[61], ты должен осознать не то, что ты не хуже других национальностей, но — что ты лучше их. Долго, очень долго в нас вкладывали то, что все мы херовые, а все потому, что мы были самыми лучшими. А иначе же с нами не получалось. Нас необходимо было уболтать, что мы из жопы вылезли, чтобы мы не могли поверить в собственные силы. Ты видел, как польская сборная играет? Херово. А знаешь, почему? Думаешь, потому что херовая?. Так нет же, в своих клубах те же футболеры мячи забивают так, что закачаешься. А херовая, потому что польская, потому что не верит, ты понимаешь, в себя. Нас должны были уболтать в том, что мы херовые, иначе ведь это бы не Польша располагалась в заёбаном месте между Россией и Германией, а только России было бы хуёво, так как она располагалась бы между Польшей и Японией. Или Китаем. А немцам было бы еще хуже — они торчали бы между Польшей и Францией. Так что был устроен заговор, и у нас отобрали веру в самих себя! — последние слова он просто проорал. — Погоди, это чего, летучая мышь? — неожиданно спросил он.

— Где? — начал оглядываться по сторонам ты.

— Ноу арми кэн энтер зет ленд зет ис протектед бай полиш хэнд, — распевали динамики.

— А ведь мы самые совершенные, — продолжал веджмин, словно ничего и не случилось. — Вот нарисуй на Европе пентаграмму или крест, один черт. Мы будем в самой средине^[62]. Потому что мы в Европе самые совершенные, это мы являемся ее золотой срединой, это у нас самые идеальные пропорции…

— В чем?! — не сдержался ты.

— Во всем! — заорал тот. — Нетопырь, нетопырь! — показал он на потолок.

— Слыш, ты, веджмин, выпей-ка еще эликсирчику, — буркнул ты.

— Мы не такие трусливые, как чехи, — вновь он плавно вернулся к своей лекции, — не такие наглые и бездушные как немцы, не такие грубые и жестокие как русские, не такие испорченные и обабившиеся как французы, никогда еще никого…

И тут же завизжал:

— Летучие мыши! Летучие мыши! It's a bat country! И ты тоже… — испуганно поглядел он на твое лицо. — Ты тоже… ты тоже bat!

Веджмин Герард сорвал с себя пояс безопасности, вырвав его с нечеловеческой, можно сказать, силой, не нажимая той красной кнопки с надписью PRESS, и-эх, веджминские эликсиры, плюс миллион к силе^[63], неожиданно метнулся к двери с безумием в глазах и на ходу открыл ее. Ты затормозил с писком резины. Веджмин выскочил из машины, а ты за ним. Ехавший за тобой автомобиль разминулся с тобой буквально на волосок, с бешенным воем клаксона.

Ты стоял возле обелиска, возведенного в месте, в котором заканчивался давний австрийский раздел и начинался российский.

«В этом месте, по приказу Юзефа Пилсудского, Первая Кадровая Рота Польских Легионов 6 августа 1914 года, идя в бой за честь и свободу Отчизны, повалила пограничные столбы бывших держав-захватчиков», — гласила надпись на обелиске.

Веджмин Герард вытащил меч и попытался — что там ему стукнуло в голову — вскочить на капот твоей «вектры». Кто знает, быть может затем, чтобы потом взгромоздиться на крышу и с этой крыши испустить некий душераздирающий боевой клич, но он не допрыгнул, отскочил от крыла (увидав все это, ты застонал про себя, так как уже начал представлять походы в автомастерские с выправлением, покраской и так далее) и полетел вниз, в канаву, в которой стояла (и никому до сих пор не мешала) холодная, темная осенняя вода.

«А нехрен было валить пограничные столбы», — подумалось тебе. «Нужно было оставаться в спокойной Австрии, в спокойной Центральной Европе. Без каких-либо особых притязаний. Просто-напросто: спокойно».

Ты стоял и задумчиво глядел то на обелиск, то на веджмина Герарда, с трудом выбирающегося из канавы, визжащего и отмахивающегося от невидимых нетопырей. Ты размышлял о том, а как все это выглядело раньше. Народ бибикал и объезжал тебя полукругом.