- А потом ты открыл глаза. Совсем ненадолго, но это было впервые за столько месяцев. Гарри, ты даже не представляешь, как мы все были рады, - Гермиона, кажется, сейчас расплачется только от собственных воспоминаний.
Мне даже немного неловко, что я не могу разделить ее переживаний, потому что зелья притупили мою восприимчивость. И я очень рад этому. Разглядывая обнаруженную на днях еще одну тонкую отметину магического шрама на запястье, я теперь понимаю, откуда она появилась - Северус перебросил собственную связь с моей магией на Люциуса Малфоя. Еще одно доказательство, что он отказался от меня. Отвернулся и ушел.
Больше Гермионе нечего мне рассказать, и я благодарю ее за сведения, которые, несомненно, помогут мне лучше представить, что со мной произошло. Я уговариваю друзей не тратить столько времени на визиты ко мне, уверяя, что очень ценю их поддержку, но прекрасно понимаю, что у них есть и собственные заботы. После этого Гермиона признается, что готовится стать учеником профессора МакГонагалл, надеясь когда-нибудь получить звание мастера трансфигурации, а Рон делится своими планами заняться семейным магазином вместе с Джорджем.
- Гарри, ты прости, я обещал вместе с тобой пойти работать в Аврорат. Но понимаешь… - он мнется, не зная, как признаться мне, что его приоритеты в жизни изменились, - мама ни за что не соглашается меня отпустить туда работать. Она так переживает после гибели Фреда, и…
- Рон, я все понимаю. Не переживай, - перебиваю его и успокаиваю, искренне признаваясь: - Я тоже уже не мечтаю стать аврором. Так что все в порядке, друг.
Договариваюсь с Гермионой насчет конспектов, обещанных ею, передаю привет Молли и всему семейству Уизли. После этого с друзьями я вижусь намного реже. Правда, с Гермионой мы иногда сталкиваемся в коридорах Хогвартса, когда она прибегает к МакГонагалл за очередными указаниями о том, что следует приготовить к учебному году. Ведь Гермиона Грейнджер совсем скоро станет помощником педагога, а там, глядишь, и в профессора выбьется. Мадам Помфри пока не отпускает меня из Больничного крыла, уговорив еще пару недель понаблюдаться у нее. Я не капризничаю - все же это необходимо для меня и моего здоровья, да и какая разница, где я буду тасовать в сознании свои невеселые мысли обо всем произошедшем.
Самой болезненной, после рассказа Гермионы о моем спасении, оказывается мысль о том, что Северус так просто от меня оказался, отдав контроль над моей магией Малфою. Мне кажется это чуть ли не издевательством - бывший приближенный Волдеморта будет присматривать за его же магией, поселившейся во мне. Северус - близкий мне человек, и я не чувствовал никакого неудобства из-за необходимости позволять ему присматривать за моей силой. Я считаю это даже в какой-то степени интимным - допускать постороннего к собственной магии - это все равно, что позволить кому-то следить за твоими чувствами или, например, способностью видеть или слышать. И Северус так спокойно раскрыл Малфою мою тайну… Я понимаю, что такая связь не делает меня зависимым. Малфой, напротив, взял на себя обязанность удерживать мои стихийные всплески - это ответственность, а не выгода. Но… Малфой, видимо, и в этом нашел для себя корысть, иначе он вряд ли согласился бы повесить себе на шею такие хлопоты. Как все сложно… Но Северус… Как он мог так поступить, даже не посоветовавшись? Что ему стоило узнать, кого я хочу видеть в качестве якоря для своей магии, раз уж он посчитал это неприемлемым для себя? Задумываюсь, кого бы я выбрал в таком случае, и не могу найти никого, разве что - Кингсли. Он сильный маг, и я хорошо его знаю. Но нужно еще получить и его согласие. Некоторое время взвешиваю все «за» и «против» и решаю, что поговорю с ним при первой же возможности, а пока буду вести себя максимально осторожно, внимательно следя за своей магией. Я не хочу давать Малфою повод думать, что я несдержанный юнец, которого необходимо все время контролировать и разбираться с результатами его безответственного обращения с магией. Пусть знает, что я прекрасно могу обойтись и без его помощи! Не хочу иметь ничего общего с Малфоем, который без моего ведома вторгся в мое личное пространство! Я его не выбирал, я не позволял ему связывать себя со мной кровным ритуалом!.. Чувствую, что даже зелье может не спасти меня от потери контроля над эмоциями, а это может послужить сигналом и для магии, которой захочется посвоевольничать. Прилагаю усилие и успокаиваю разыгравшееся чувство здорового возмущения практически незаконными действиями Малфоя, как-то уже упуская тот момент, что без Северуса тот ничего не мог бы сделать. Но я не хочу обвинять Северуса… Вот не хочу - и все. Я еще оставляю себе маленькую надежду на то, что он вернется и все мне объяснит.
За неделю до моего дня рождения ко мне наведывается сам министр магии - Кингсли Шеклболт и приносит мою волшебную палочку, которую нашли при тщательном обыске того места, где меня держали преступники. Он весьма искренне интересуется моим самочувствием и заверяет, что мои мучители получили по заслугам. Только после его слов я понимаю, что абсолютно не в курсе, кто и как меня отыскал и спас. Так что Кингсли, сам того не ожидая, становится для меня очередным источником информации, которая замысловатой фишкой ложится в картинку-паззл, изображающую мою жизнь.
Я узнаю, что операцией по моему спасению практически руководил Северус. Кингсли рассказывает о том, как меня нашли - сухо, сжато и без красочных подробностей, но я имею некоторое представление, как мог выглядеть после того, что со мной делал Нотт с помощью Эйвери. Я чувствую, что мои щеки начинают полыхать, и Кингсли, видимо, заметив это, торопливо уточняет, что забирали меня из тоннеля они с Северусом только вдвоем, давая понять, что я не был выставлен на всеобщее обозрение. Это немного успокаивает, я все же не лишен чувства стыдливости, и мне очень не хочется, чтобы в меня тыкали пальцами кто ни попадя. От Кингсли я узнаю, что Нотт умер в своей камере через сутки после моего освобождения, а Эйвери осужден на пожизненное заключение в Азкабане без права на пересмотр дела. Удивительно, но я не чувствую большой радости, а должен бы, ведь Нотт причинил мне столько боли только потому, что решил вдруг сделать меня ответственным за смерть своего отца. Когда Кингсли заводит разговор о моей учебе в Школе Авроров, я честно признаюсь ему, что передумал и больше не хочу посвящать всю свою оставшуюся жизнь постоянной борьбе.
- Я не готов к такому. Понимаешь? - я отвожу взгляд, потому что мне кажется, что Кингсли сейчас будет либо меня уговаривать, либо осуждающе смотреть, как на слабака, сдавшегося под давлением случившегося.
- Это хорошо, что ты сам это понял, - прозвучавшие слова оказываются для меня неожиданностью, и я вскидываю голову, всматриваясь в лицо Кингсли, чтобы убедиться, что правильно его понял, а он продолжает: - Ты слишком мягкий для такой работы. В тебе нет необходимой жесткости. Гарри, ты справедливый и презираешь зло, творимое нелюдями, но этого недостаточно. Ты все же настоящий ученик Дамблдора - веришь во второй шанс даже для самого отъявленного преступника. У тебя рука даже на Волдеморта не поднялась, уж я-то знаю, - Кингсли как-то особенно озорно улыбается, намекая, что я победил Темного Лорда, не убивая его собственноручно.
Разговор с Кингсли вышел смущающим для меня, и я так и не решился попросить его стать гарантом стабильности моей магии. Все же ритуал для этого нужно проводить кровный, а я даже и приблизительно не знаю, как Кингсли может к этому отнестись. Вдруг он не согласится? А мне ведь придется честно все ему рассказать и объяснить перед просьбой. Я даже не смогу потребовать у него молчать о моей тайне, о том, что я стал вроде как сосудом для силы Волдеморта. Не хочу даже представлять, как среагируют обыватели, если эти сведения дойдут до прессы. А еще я так и не осмелился поинтересоваться у Кингсли - может, он знает, куда отправился Северус? Они же вместе меня искали… А вдруг…
- Нужна будет помощь - обращайся. Всегда помогу всем, что в моих силах, - говорит Кингсли на прощание, а я снова остаюсь наедине со своими размышлениями.
