В какой-то момент своего то ли сна, то ли фантазирования - никак не могу разобраться со своим состоянием, мне кажется, что я слышу голоса Гермионы и Рона. Позже, прислушиваясь к тишине моего мира, я еще не раз имею возможность наслаждаться их рассказами об учебе. Я бы подумал, что мое сознание играет со мной в нечестные игры, но ведь я и есть мое сознание? Или кто я? Я уже запутался. Ведь здесь у меня нет тела - есть только то, что я придумал о себе самом… А вот Северуса я не слышу - он со мной не хочет разговаривать. Впрочем, он никогда не был особенно болтливым. Видимо, именно поэтому для меня так важны все те ласковые и добрые слова, которые он мне говорил. Я вспоминаю их по одному, перекладываю, как диковинные ракушки в сундучке с сокровищами, смакую, словно они экзотические фрукты или самые изысканные сладости. «Ты такой отзывчивый», - шепчет мне Северус из воспоминания и сцеловывает капли морской воды с моего живота. «Пахнешь карамелью, мелиссой и немного миндалем - необычно и вкусно», - мы сидим у камина, укутавшись в один плед на двоих, и Северус уткнулся мне в шею, щекоча своим дыханием. «Какой изумительный вид», - он тепло посмеивается, развалившись на кровати и разглядывая меня, наклонившегося над нижним ящиком комода - я только из душа, а полотенце решило наглым образом соскользнуть с моих бедер именно в тот момент, когда я принял столь привлекательную для Северуса позу.
Здесь нет времени, здесь ничего не меняется, кроме моих мыслей, да и они ворочаются все медленнее, словно им лень шевелиться. Я уже не помню, почему оказался в этом месте, да и не очень понимаю - где именно нахожусь. Здесь слишком жарко, даже для меня - любителя тепла. Однако я не могу никуда уйти - не имею права, уж об этом я помню крепко. Почему-то порой кажется, что я жду Северуса, но я не знаю - зачем ему сюда приходить, если я все равно не смогу уйти с ним? Мысли все чаще путаются, и даже воспоминания, которые рассказывали мне о мире, где-то еще, наверное, существующем, словно истаяли в жаре, идущем от огненной паутины, которую я стерегу.
И вдруг… Словно прохладная ладонь пристроилась на разгоряченном лбу… Ласковый ободряющий шепот у самого уха… Крепкая надежная рука, подхватывающая меня и выдергивающая из пучины одиночества… Я открываю глаза и вижу своего Северуса, я сразу же вспоминаю его. Мое зрение еще нечеткое, и мне сложно сконцентрировать свое внимание, но я все же пытаюсь улыбнуться и дать ему понять, что я его узнал. Но мне больно смотреть, свет режет битым стеклом, глаза сами собой закрываются, веки кажутся просто неподъемными. Жар, который был моим спутником в последнее время, поднимается откуда-то изнутри, вознамерившись выплеснуться упругой, сверкающей расплавленным золотом волной, сметающей все на своем пути - сжигая, убивая, обращая в прах. Но я не успеваю испугаться - кто-то очень сильный ловит мой непослушный жар и привязывает его, как воздушный шарик, на ниточку, конец которой вручает мне в руки. Я с трудом разлепляю глаза еще раз и убеждаюсь - все под контролем, я справился, никто больше не пострадает. Огромное облегчение затопляет меня, и я, чувствуя ужасную усталость, отдаюсь на волю сна.
***
Когда я просыпаюсь, то не успеваю даже что-либо сообразить, потому что рядом с моей кроватью моментально появляется Гермиона и начинает суетиться - то помогает мне привстать и напиться воды, что, несомненно, очень кстати, то тараторит, что-то рассказывая. Но я никак не могу понять - о чем, словно не знаю языка, на котором она говорит. Когда Гермиона, наконец, обращает внимание, что я ее не слушаю, у меня уже начинает раскалываться от боли голова. Пытаюсь сообразить, почему я очутился в Больничном крыле - уж это я определил сразу же, как только открыл глаза. Однако память не собирается так просто уступать мне, подсовывая какие-то странные картинки о драконе, охраняющем огненное яйцо, и я сдаюсь - закрываю глаза и снова засыпаю.
В следующий раз я открываю глаза, когда в окна ярко светит солнце. Моим глазам больно, и я жмурюсь и невольно шиплю. Окна Больничного крыла сразу же, как по волшебству, закрываются шторами, а я слышу тихие шаги мадам Помфри - их я тоже не спутаю ни с чьими другими.
- Как ты себя чувствуешь? - медиковедьма приветливо мне улыбается, и, не дожидаясь ответа, наколдовывает диагностирующие чары. Она, как всегда, не собирается полагаться только на мои слова.
- Плохо, - мой ответ удивляет мадам Помфри, которая привыкла слышать от меня только заверения, что я уже полностью здоров. - Что со мной случилось?
- Ты долго болел после… - она замолкает, что-то прикидывая в уме. - Гарри, давай мы не будем спешить. Ты попробуешь сам все вспомнить, хорошо? А если не получится, то мы тебе поможем. Думаю, так будет правильно, - она кивает своим словам. - Не переживай, я уверена, ты справишься. Не торопись. Диагностика, - она машет в сторону зависших надо мной цветных нитей, - говорит, что с тобой все в порядке. Ты просто дезориентирован, но это пройдет. А сейчас, молодой человек, вы будете обедать, - она вызывает домовика и дает ему указания, а затем уточняет для меня: - Нужно справиться с этим, пока не пришли твои друзья и не начали тебя отвлекать. Мне и так было непросто уговорить их не сидеть здесь целый день.
Обед, состоящий из бульона и нескольких зелий, которые в меня вливает домовик, я кое-как все же одолеваю, хоть мне и кажется все ужасно безвкусным. Но мадам Помфри ни капельки не тревожится из-за потери мною вкусовых ощущений, а снова и снова твердит, что не стоит ожидать всего сразу. А я ведь даже не могу вспомнить, что было до того, как… как что? Но, прислушиваясь к словам мадам Помфри, которая несметное число раз приводила меня в порядок после очередной неприятности, оставляю свои попытки хоть что-то насильно восстановить в памяти. Почти ничего не помню, кроме того, что я - Гарри Поттер, и я лежу в Больничном крыле. У меня есть друзья Рон и Гермиона - это я тоже знаю наверняка. И, конечно же, мадам Помфри также входит в круг известного мне на данный момент. Подниматься с кровати мне строго-настрого запрещено, да я и не пытаюсь, чувствуя слабость во всем теле, словно оно превратилось в желе. Рассматриваю то, что мне доступно - свои руки. Кисти, выглядывающие из широких рукавов белой больничной рубахи, кажутся слишком худыми, кожа на руках очень мягкая и гладкая - нет ни мозолей от метлы на ладонях, ни… перед глазами все расплывается, словно я должен был увидеть что-то на своих руках, а оно специально спряталось за чарами. Мне становится до тошноты неприятно от такого эффекта, видимо, вызванного невосстановившейся памятью, и я трясу головой. А вот этого точно не следовало делать, потому что мир перед глазами начинает раскачиваться, будто я выпил стакан огневиски на голодный желудок. Цепляюсь за эту мысль - раз у меня возникло такое сравнение, значит, я когда-то напивался. Но память упрямо не хочет мне давать подсказки. Легко сказать - не пытайся вспомнить. Но это неимоверно сложно, потому что без памяти я чувствую себя так, словно у меня нет головы, словно ее ампутировали и заменили капустным кочаном - Мерлин, я даже с трудом дотягиваюсь рукой, чтобы убедиться, что голова у меня все же на месте. Это уже попахивает паранойей - я же обедал, а раз было, куда вливать бульон и зелья… Я хихикаю, вспоминая, как Гермиона кричала на Рона, убеждая его, что голова у него не только для того, чтобы в нее еду запихивать. Первое воспоминание… Это хорошо, это значит, что не все потеряно, и мадам Помфри не обманывает, просто успокаивая меня - она действительно уверена в своих предположениях, что я справлюсь и все вспомню. Чувствую себя немного сумасшедшим и безмерно уставшим. Закрываю глаза и успеваю немного подремать до того, как к вечеру приходят Рон и Гермиона.
Я рад их видеть хотя бы потому, что их-то хорошо помню и узнаю. Но почему-то мне не дает покоя чувство, что я жду еще чьего-то прихода. Того, кто просто обязан прийти, но его имя почему-то ускользает от моей памяти. Предупрежденные мадам Помфри, друзья ничего не хотят мне рассказывать о причинах моего попадания в Больничное крыло, болтая исключительно о квиддиче, о книгах и о том, как они рады моему выздоровлению, зато оговорка Рона приводит меня в шок - сейчас лето! Гермиона ругает Рона за его неосторожные слова, а я судорожно пытаюсь вспомнить, куда же подевались полгода моей жизни… или не полгода? С чего я вдруг решил, что прошло полгода? Я не знаю ответа на собственный вопрос, но почему-то мне все время вспоминается снег. В голове сплошная каша - какие-то смутные обрывки, словно подборка колдографий, собранная безумным Шляпником. Меня это неимоверно раздражает, и я начинаю нервно требовать у Рона рассказать мне все, как есть. Гермиона, видя мое состояние, приводит мадам Помфри, и на этом визит друзей, расстроенных неудачной беседой, заканчивается, потому что мне по настоянию колдомедика приходится выпить зелье Сна без сновидений.
