– Обвинение…

– Сам ты низфая рафа! – бросила фея, сказавшая отчетливо даже при зажатом рукой рте.

– Простите? – грозно рявкнул судья.

Фея взмыла вверх, чтобы ни я, ни судья, никто другой не смог ее достать и начала речь в защиту великой и ужасной меня:

– Во-первых, обращаясь подобным образом к моей подзащитной, вы нарушаете пункт первый статьи третьей Норианского межрасового соглашения «О политических и гражданских правах разумных рас», в котором четко сказано «к разумным расам обращаться почтительно и уважительно, ибо все во истоках происхождения равны».

Моя голова с гулким треском повалилась на стол. Понеслась душа в рай… Я горько пожалела, что когда-то позволила Аличке закончить курсы правоведения.

– Во-вторых, подсудимую избивали в тюрьме, что категорически неприемлемо и нарушает сразу пять международных соглашений о гуманности, терпимости и правосудии! Посему мы требуем сатисфакции! Наказать избившего и смягчить наказание! В-третьих, презумпция невиновности! Прошу относиться к моей подзащитной как к невиновной, пока ее вина не будет доказана! В-четвертых, если вы не хотите самого крупного за последние двести лет дипломатического скандала с эльфийским народом, то советую хорошенько подумать, прежде чем…

– Аличка! – грозно рявкнула я.

– Угомоните это существо, – попросил судья, за что удостоился гнева феи, схватившись за глаза. Рыча, как волк и тщетно растирая слезившиеся и покрасневшие зеницы, судья завопил:

– На виселицу ее!

– Аличка! – крикнула я. Глаза судьи вмиг перестало жечь, а шаловливая фея гордо, скрестив ножки, уселась на мое плечо с триумфальным видом, словно только что отстояла в смертном бою мать-родину.

Судья, не веря в свое счастье и в то, что видит своими глазами окружающий мир, засопел. Но хороший знак – как-либо оскорблять меня более не решался и, поерзав на стуле из красивого красного дуба, дал слово обвинению.

– На месте преступления обнаружен зарезанный подсудимой мужчина. Вампир, возраст семьдесят девять лет. Разведен, – нудно начал прокурор, щипнув себя за длинный ус и останавливаясь после каждых двух слов, стараясь разобрать явно не свой почерк.

– Местный? – попросил уточнить судья, ехидно улыбаясь в мою сторону.

– Нет. Он из банды Волка, – по залу прошелся изумленный «ох» и раздались шепотки.

Только сейчас до меня в полной мере дошел весь смысл сложившийся ситуации. Ведь шутки кончились. Я находилась в незнакомой стране, где эльфов на дух не переносят и хватаются за каждую возможность припомнить старые обиды. Здесь не было Учителя, не было Директора, не было даже письма от Директора и старого друга Директора, не было совершенно никого, кто бы мог встать на мою защиту и оградить от того беззакония, которое творилось в угоду веселившейся толпе. Я была в этой общине чужаком, убившим их Княжну. И это для них весьма удобно. Мне стало действительно страшно, потому что через каких-то пять-десять минут вся моя жизнь может быть распланирована совершенно не так, как бы этого хотелось мне. К тому же, если в Эсаиле узнают, что я мертва… Эльфы мстят за своих и мстят очень сурово. Пришлось засунуть подальше гордость и защищаться, несмотря на то, что мне всего восемнадцать и юношеский максимализм бьет ключом.

– За избавление вашей славной общины от бандита вы меня судите? Он, кстати, сам вогнал меч в грудную клетку, прошу внести это в протокол! – я попыталась вскочить, показав свое негодование, но, гремя цепями, плюхнулась на лавку, – еще был второй!

За спиной раздалось какое-то удивленное шуршание. Судья и прокурор уставились в толпу. Я невольно оглянулась – все смотрели на поднявшегося. Мужчина, вампир, второй разбойник, которого я отправила восстанавливать доброе имя, только он начисто сбрил свои роскошные красные волосы и явил миру блестящую лысину.

– Зачем вы поднялись? – не понял судья, насупив брови.

– Я второй, – заявил он и демонстративно сорвал бинт с ладони, прикрывающий татуировку – голову волка. Публика вновь охнула, для того тут и находилась, чтобы создавать фон и нагнетать обстановку. Ну не пишут же они все курсовую, как я. А для курсовой заметим, что преступность здесь либо низкая, либо преступников попросту убивают на месте, потому как тюрьмы пыльные, судья никчемный, прокурор дилетант, а народ пришел на суд, как на диковинный редкий праздник. Хреновастенько одним словом у них с правосудием.

– Вы понимаете, что вам грозит за это признание? – аккуратно поинтересовался прокурор, недоуменно привстав из-за своего стола.

Мужчина вышел из ряда слушающих, и занял пустующее место защитника рядом со мной. Или же сообвиняемого. Как решит великий закон Горлена. Или не менее великое беззаконие и воображение судьи. Две статуи горгулий, горделиво восседающие по правую и левую стороны от судьи, смерили мужчину злобным взглядом. Словом, они на всех косились с равной злобой, потому как – нежить, и потому как статуи.

– Она действительно не убивала. Рауль сам вогнал себе меч в грудь. Также должен был поступить и я, но…

В зале повисла тишина. Вампир здесь имел право голоса, даже вампир, который совершил преступление. Его слушали, и сказанное им слово имело вес, что вселило в меня немалую надежду на то, что срок скостят, хотя бы лет до 70.

– У меня дома беременная жена и дети, – чуть ли не со слезами на глазах выдал он, а зал с еще большим вниманием уставился на вампира. Эка невидаль, многодетная семья. – Вы же не берете презренных куитов на работу. Пришлось вступить в банду, чтобы хоть как-то прокормить свою семью! Я ведь отец! Муж!

– А удар княжне, разумеется, нанесли не вы, а… Рауль?

– Рауль. В этом деле я чист. Я зажимал ей рот, чтобы не кричала, но она стала сопротивляться, и он случайно полоснул ей по животу. Потом ударил в грудь коленом, не помню точно. Она упала на дорогу, и мы срезали кошель. Там было много денег…

– Значит, вы еще и ограбили!

– Нет, – теперь вступилась я. – Он не взял денег.

– Как благородно! – улюлюкнул прокурор, предвкушая вместо одного обвинительного приговора два. – И зачем же вы, отец семейства, вместо того, чтобы украсть кошель и обрадовать жену новым подарком пришли сюда защищать незнакомую вам девицу? Вы куит, а не умалишенный. Вам прекрасно известно, чем все это закончится.

Все больше удивляюсь местной манере судопроизводства. А, чхать я хотела на курсовую. Написала бы – все равно бы не поверили. И хорошее было бы у меня резюме – «когда меня обвиняли в убийстве княжны Горлена, я имела возможность подробно изучить местный характер судопроизводства, скажем так, прямо изнутри…». А для наглядности потенциальному работодателю еще и обвинительный приговор присовокуплю. Для пущей важности.

Мужчина долго молчал. Прокурор уже хотел было садиться, довольно потирая ладони, но тут мужчина поднял глаза, в которых уже больше не было стыда и горечи, только решительность.

– Мы все совершаем ошибки. Куитам живется несладко на любых землях, но это не оправдывает того, что я совершил. Я глубоко раскаиваюсь и готов понести наказание. Каждый имеет право на второй шанс, я хотел восстановить свое честное имя, – посмотрев на меня, почти шепнул он.

– Что? – откровенно издевнулся прокурор. – Какое имя?

– Она повела себя благородно. Просила оставить госпожу в покое. А когда мы проиграли ей схватку на мечах, – прокурор и судья открыто гоготнули, – вместо того, чтобы убить, она сказала мне жить и восстановить свое доброе имя, если оно мне так важно, – я чуть не прослезилась от подобной характеристики. – Оно мне важно. Очень! Наш князь сейчас на поле боя, и я хочу перед всеми присутствующими поклясться, что верен ему и понесу любое наказание! Я согласен смыть пятно позора с моей семьи кровью! – он, разгорячившись, вскочил и ударил себя кулаком в грудь.

– Ты что порешь? – возмутилась я. – У тебя дома семеро по лавкам, жена! Прокурор, это я убила!

У меня-то дома никого не было, кроме кота да старика Аласса. Первый и без меня проживет, благо в Сириме мыши еще не передохли, ну, а второй погрустит немного, да вернется на родину. Старик сам о себе позаботится, а остальные родственники гуляют в неизведанном мною направлении. А вот спасти этого бедолагу не помешает, глядишь, как-нибудь да выкручусь впоследствии. Чай не впервой вляпываюсь в ситуации, а с законом и подавно.