Ликовать, значит, мне надо? Не думаю — вряд ли исчезновение Евы осталось незамеченным. И мне почему кажется, что папочка догадывается, куда запропастилась его ненаглядная дочурка. Странно только, почему Марптон не предпринял более серьезные меры для того, чтоб оградить Еву от моей компании. Мог же он заточить ее в пределах Зоны 15.2, но почему-то не решился? От большой ли любви к чаду своему? Или, быть может, всему причиной чрезмерная занятость этого благородного мужа, ныне разрывающегося меж приготовлениями к выборам и борьбой с Иоанном? Как бы то ни было, нагло высовывать свой нос, не замаскированный многими граммами грима, мне пока не стоит. Даже если милосердия в главе Департамента всеобщей справедливости чрезмерно много, предусмотрительности ради надо обождать. Все должно рано или поздно кончиться, а пока все неспокойно, мне лучше лежать тихонько, зарывшись лицом в дно, и помалкивать, особо ни о чем не помышляя. Да и могу же я в таком вот жалком на первый взгляд состоянии найти себе серьезные занятия, дабы скука отступила. Например, скоро супружница моя будет готова разродиться, и тогда уж буду упиваться величайшим за всю историю мироздания достижением. Все дело в восприятии! Как там говорили древние — человек есть мера всех вещей. Так и в моем случае, поэтому-то и буду считать, что мое дитя вполне соответствует по всем параметрам тому гипотетическому существу, что мы с Ипполитом пытались вывести. Так сказать, долгожданный успех!
Сегодняшний день был немного неприятным, во всяком случае он омрачил своим существованием ту череду милых и почти совсем беззаботных месяцев, сопутствовавших нашей семейной жизни. Началось с того, что я, прогуливаясь в районе близ располагающегося с нашим жилищем рынка, обнаружил повышенную концентрацию одной очень мерзопакостной субстанции в округе. Раньше эта гадость не просачивалась в столь больших количествах в мой тихий район, да и вообще ее природе всегда была чужда здешняя атмосфера — если сия зараза и проникала сюда, то надолго не задерживалась; убиралась восвояси. Сейчас же какой-то неведомым защитный механизм, доселе ограждавший местных жителей от посягательств субстанции, не сработал, и полицейские наводнили рынок, тем самым выдворив неизвестно куда спокойствие моей души. С чем бы это могло быть связано? Уж я-то знаю ответ — кое-кто, вдруг доглядев, что Ида Буррого нет нигде в городе, решил расширить зону поиска. Долго что-то они тянули со всем этим, причем настолько долго, что мне уже стало казаться, будто никто из них сюда соваться и не будет. Эх, не заладилось с расчетами, ну да Бог с ними.
Основываясь на анализе количества и расторопности полицейских, я пришел к выводу, что предпочтительнее совершить переезд из квартир в Шахтах ближайшей же ночью. Именно в связи с этим мне выпала возможность совершить путешествие по многим частям города. Я искал место, которое могло послужить безопасной пристанью для двух влюбленных друг в друга скитальцев.
Не скажу, что успехом увенчался мой поход, однако, полагать, что совсем грустный исход у него был, тоже нельзя. Один могучий старик, заведующий кладбищем, согласился предоставить кров обнищавшей, как было ему сообщено, семейной паре, ожидающей пополнения, причем он не требовал документального фиксирования данного факта. Это хорошие новости, а вот к плохим можно отнести то, что новая наша обитель представляет собой неказистую деревянную лачугу в две комнаты. Граничит это издевательство над архитектурой с домиком самого хозяина, который, исходя из собственных взглядов на комфорт, поселился в непосредственной близости от места работы. Да, это означает, что жить нам предстоит на кладбище.
Все бы ничего, да вот только новые вести оказали удручающее влияние на Еву. Покончив с суетой уличной, я вернулся домой и, обняв, свою последнее время прибывающую в меланхоличном расположении духа возлюбленную, зачал разговор:
— Ева, кажется, нас ищут. Сегодня мне встретилось не меньше дюжины полицейских.
— Где ты их видел? — безразлично спросила она, мило потянувшись на диване, который в момент беседы являлся пристанище для нас обоих.
— Здесь, совсем рядом. На рынке. Они ходят и расспрашивают продавцов, покупателей и всех прочих, кого там только можно встретить.
— Ясно, — еще более отстраненно произнесла она, а потом повернулась на бок, предварительно погладив себя по выпирающему животу. Я посмотрел на ее обнаженную спину, провел как-то неосознанно большим пальцев вдоль позвоночника и почувствовал, как она вздрогнула, когда ощутила прикосновение в области сочленения хрящей с копчиком. «Перестань» — как-то кокетливо вырвалось у нее из рта, и уста мои невольно растянулись в улыбке.
— Так значит, ты готова к переезду? — весело поинтересовался я после того, как снова оказал выше обозначенное воздействие на ее спину и обнаружил, что оно более не вызывает у нее содроганий.
— Куда мы переезжаем? — чуть более оживленно сказала Ева и повернулась на другой бок, предоставив тем самым мне возможность смотреть в ее глаза.
Я рассказал ей о своих сегодняшних похождениях, приложив к рассказу немного приукрашенное описание той халупы, что с такою любезностью согласился предоставить нам работник кладбища. Несмотря на все старания, красноречия моего не хватил для того, чтоб Ева спокойно восприняла предстоящее переселение.
— Ид, — обратилась она каким-то издевательским тоном ко мне, — скажи мне, ты надо мною издеваешься что ли? Сначала это, а теперь — еще хуже. Неужели ты не понимаешь, что я человек? Я тоже чувства испытываю какие-то и тоже жить хочу… Вот, зачем нам переезжать, скажи на милость?
— Как зачем? — несколько робко начал я, растерявшись из-за натиска Евы, от которой раньше мне никогда не доводилось слышать подобного рода вещи. Сдержанность в манерах, отсутствие излишней требовательность и скромность, порой доходящая до аскетической, всегда были неотъемлемыми частями ее характера. И даже беременность, за которую говорят, что она отрицательно влияет на эмоциональную гармоничность, не смогла, казалось, переменить норова моей второй половины. Что же теперь с нею произошло? Слепые очи отверзлись и, пересытившись деталями отвратительноq картины, вдруг надоумили свою владелицу посетить следующий зал галереи? Нет, сударыня, так не пойдет! Не кажется ли вам, что в таком оправдании слишком много противоречий и абсурда?! Ладно, если б только формулировочка хромала, так нет же — корень гниловат! Вздумали капризы распускать, когда один опрометчивый шажок может привести к полному фиаско! В общем, надо постараться обратно водворить в ее голову куда-то вдруг улетучившееся благоразумие.
— Как зачем? — повторил я свой не требовавший ответа вопрос на сей раз более уверенно. — Я же сказал тебе, что видел большое множество полицейских. — во время произнесения этого мне все еще удавалось оставаться спокойным. — Или ты думаешь, что они за покупками сюда пришли? Ну, может тебе и в самом деле так кажется, а я почему-то все же уверен, что здесь они работают. Понимаешь, работают?! — я слегка повысил голос, а затем сел на кровати и свесил с нее ноги. Мне почему-то не хотелось повышать тон и смотреть при этом в страшно пустые из-за слепоты глаза собеседницы.
— А работка у них, если ты забыла, — продолжал я, — только в том и заключается, как бы получше выслужиться. И перед кем же они выслуживаются? Именно, пред теми людьми, которые сейчас почему-то очень недовольны нашими с тобой взаимоотношениями, да настолько недовольны, что аж с удовольствие пустят кого-нибудь из нас под тесак того огромного парня с красным капюшоном на голове… А, точно, ты-то его не видела, оттого, наверное, и не понимаешь, всю неприятность процедуры, называемой обрядом очищения. — съязвил я, подумав, что черный юмор в данной ситуации вполне сгодится для вразумления. — Спроси тогда у меня. Мне доводилось лицезреть…
— Да перестань ты! — не без небольшой доли презрительности в тоне произнесла Ева. — Уши мои уже устали слушать, как ты, будто совсем не мужчина, жалуешься на тягости свои. Надоело! Постоянно только тебе все позволено, а мне стоило лишь разок возразить, как ты начал какие-то нравоучения рассказывать. Вот живу я уже в этих комнатах семь месяцев, и ни черта не происходит. Скучаю до невозможности, но молчу, а ты будто и не догадываешься, что тошно мне! Ходишь рядом, говоришь о любви, да ничего не делаешь. Человек так должен жить по-твоему? Тем более тот человек, что ребенка твоего носит под сердцем.
