– Эй, раб! Что ты там делаешь? – Джон обернулся и увидел темноволосого мальчишку, который стоял внизу и смотрел на него. – Немедленно слезай оттуда! – приказал он на сносной латыни. Джон отвернулся и положил руки на стену, приготовившись спрыгнуть на другую сторону. – Этим путем тебе не сбежать, – крикнул мальчишка. – Даже если ты сможешь пройти мимо стражей у ворот и миновать долину, ты не выживешь в горах. Там нет воды и страшно холодно по ночам.

Джон колебался. Он знал, что мальчик прав, к тому же ему было некуда возвращаться. Он бежал из родного дома в Англии, обагрив свои руки кровью. Франки его предали. В мире больше не осталось места, которое он мог бы считать своим. Он сполз на край крыши и, спрыгнув вниз, приземлился в нескольких футах от мальчишки, который был худым, с оливковой кожей и глубокими умными глазами.

– Я Юсуф, – сказал он. – А тебя как зовут?

– Джон.

«Откуда мальчишка знает латынь?» – подумал он.

– Джуван, – произнес мальчик. – Странное имя. – Потом он перевел взгляд с Джона на крышу у них над головами. – Я не советую тебе пытаться сбежать отсюда, Джуван. Если отец тебя поймает, то прикажет забить камнями в назидание другим рабам.

Джон страшно побледнел.

– Я не собирался убегать, – соврал он.

Юсуф пощелкал языком.

– Осторожнее. За ложь полагается двенадцать ударов плетью. – Он поднял ведро и протянул его Джону. – Моя мать наверняка пытается понять, куда ты подевался. – Он показал на переднюю часть дома. – Колодец вон там, рядом с конюшней.

– Вы не накажете меня?

– Не на этот раз.

– Спасибо.

Джон взял ведро и зашагал к колодцу, а когда он оглянулся, мальчик исчез.

Солнце, садившееся за горы, сияло золотисто-алым цветом, точно кусок железа, который только что вынули из горна. В его гаснущем свете Джон брел по двору с охапкой дров в дрожащих, отчаянно болевших руках. Пот ручьями стекал по его лицу и жег глаза. Даже сейчас, когда день клонился к вечеру, летняя жара была невыносимой, воздух обжигал легкие, а земля была такой горячей, что, несмотря на кожаные сандалии, ему казалось, что он идет босиком по углям. Джон шел медленно, каждый шаг причинял ему страшную боль в левой раненой ноге. Его мышцы стали совсем слабыми после больше чем двух месяцев бездеятельности, и работа, которую ему приходилось делать, доводила до полного изнеможения.

Руки у него мучительно болели после того, как он все утро доставал из колодца бесконечные ведра с водой, а потом, неловко держа ведро перед собой, спотыкаясь, тащил его на кухню. Нижняя часть спины ныла от того, что ему пришлось днем чистить конюшню, и он потерял счет тому, сколько раз ходил за дровами, чтобы пополнить запас на кухне. Джон сжал зубы и постарался не обращать внимания на боль и усталость. Возможно, сбежать ему отсюда и не удастся, но лекарь-еврей сказал, что, если он будет старательно трудиться, может быть, ему удастся купить свободу. И Джон отчаянно цеплялся за эту надежду.

С трудом переставляя ноги, он добрался до кухни и увидел, что Басима и кухонная рабыня ушли. Опустив голову, он сразу направился к поленнице у очага и уже собрался сложить там дрова, которые принес, когда его уставшие руки разжались сами собой, дрова выпали и рассыпались по полу. Джон начал их собирать, когда у себя за спиной, внутри дома, услышал крики. Он обернулся и увидел, что в кухню влетела девушка – нет, молодая женщина с высокими скулами, изящным носиком, полными губами и безупречной золотисто-смуглой кожей цвета пустыни, по которой Джон шагал по пути к Дамаску. Глаза девушки были наполнены слезами, но, увидев Джона, она их быстро стерла. А он смотрел на нее, широко разинув рот, потому что девушка была еще красивее, чем королева Алиенора или даже Мадонна на картине, висевшей за алтарем в его церкви в Тейтвике.

– Вы в порядке? – спросил он наконец.

Девушка выпрямилась и, вздернув подбородок, посмотрела на него. Потом она что-то отрывисто сказала на арабском, и Джон развел руки в стороны:

– Я не понимаю.

Он сделал шаг в сторону девушки, она нахмурилась, отступила назад и величественно указала на дверь:

– Барра! Барра!

Джон не пошевелился, и глаза девушки широко раскрылись, потом ее поза стала не такой напряженной, и она принялась разглядывать Джона, который положил руку себе на грудь и сказал:

– Я Джон.

Девушка улыбнулась в ответ, и Джон увидел ослепительно белые зубы, сверкнувшие на фоне темной кожи.

– Зимат!

В кухню вошла Басима и принялась по-арабски ругать девушку. Джон же снова начал складывать дрова у очага, а когда закончил, обнаружил, что девушка ушла, Басима же стоит и смотрит на него, сложив на груди руки и поджав губы, которые превратились в тонкую линию. Потом она подошла к котлу, висевшему над огнем, положила на тарелку густое, горячее жаркое, добавила кусок лепешки и подтолкнула все это по столу в сторону Джона.

– Рах, – сказала она и показала на тарелку. Джон взял ее, Басима кивнула в сторону двери. – Рах!

Джон медленно пошел через кухню, ожидая, что Басима его остановит, но она молчала. Как только солнце скрылось за горами, ночь быстро вступила в свои права, и прохладный ветер был напоен ароматами созревающих фруктов. Джон, спотыкаясь в темноте, добрел до жилища рабов, где уже собралась дюжина мужчин, которые сидели, сгорбившись, над своими тарелками с ужином. Большинство были чернокожими африканцами, хотя среди них Джон заметил парочку местных христиан. Все они смотрели на Джона, не скрывая враждебности, когда он взял тюфяк, лежавший у двери, и пробрался между ними к свободному месту в дальнем углу. Бросив тюфяк на пол, он сел и с облегчением прислонился спиной к стене.

Потом он понюхал еду в тарелке – у той оказался сладковатый и одновременно пряный запах, непохожий ни на что из того, что ему доводилось есть до сих пор. Оторвав кусок лепешки, Джон помешал им жаркое и обнаружил там мягкие кусочки ягнятины и чечевицу. С помощью хлеба он набрал немного жаркого и быстро отправил его в рот.

– Будь я проклят! – прошептал он.

Он жадно проглотил все, что было у него на тарелке, и уже в следующее мгновение, так и не убрав ее с колен, провалился в сон. Впервые за много ночей ему не снились кровь и сражение, не снился Кролик или брат. Ему снилась прекрасная Зимат.

Этим вечером Юсуф ел свое жаркое молча. Ужин проходил в напряженной тишине, несмотря на то что у них имелся повод для радости. Днем их посетил Мансур ад-Дин, эмир Баальбека и отец друга Юсуфа Хальдуна. Было решено, что Зимат выйдет замуж за Хальдуна, когда тот достигнет совершеннолетия. Он считался хорошим женихом, но Зимат не выглядела счастливой, и глаза у нее покраснели от слез. Басима одобряла этот брак, но тоже была расстроена и постоянно отчитывала служанку, когда та приносила блюда – одно слишком холодное, другое недостаточно острое. Она ела, нахмурив брови и не сводя глаз с Айюба. Он же старался избегать ее взгляда. Наконец он откашлялся и заговорил:

– Туран, расскажи мне про своего раба! Он хорошо тебе служит?

Туран кивнул.

– Я называю его таур – бык, потому что он очень сильный. Сегодня мы с ним тренировались на мечах. Он хорош, но не лучше меня. – Туран фыркнул.

Айюб повернулся к жене:

– А ты что скажешь, Басима? Как там молодой франк?

Юсуф поднял голову.

– Продай его, – сказала Басима. – Я не хочу, чтобы он находился в моем доме.

– Это еще почему? – потребовал ответа Айюб.

– Он дикарь, – ответила Басима, чей голос дрожал от возмущения. – Он сегодня оказался наедине с Зимат, и она была без чадры.

Зимат покраснела.

– Он раб, – напомнил ей Айюб. – В этом нет позора.

– Но он смотрел на нее так, будто он свободный человек, – не сдавалась Басима. – Ты можешь себе представить, что могло произойти?

– Я его выпорю, – вдруг заявил Туран. – Как смеет этот франк смотреть на мою сестру?