(Первоисточник не найден…)
Все люди – мазохисты. Мучение доставляет нам удовольствие. Да возьмите хотя бы секс. Во время оргазма дыхание учащается, частота сердечных сокращений увеличивается до ста восьмидесяти ударов в минуту и более; значительно повышается артериальное давление. Такой режим работы сердца сравним с экстремальной физической нагрузкой. И все это ради чего? Ради нескольких секунд наслаждения.
Я весь дрожал, очнуться от яркой вспышки белого света никак не получалось. Мне было интересно, сколько ударов в минуту делает сердце. Сто пятьдесят? Двести? Последнее куда ближе к реальности. Дыхание немного успокоилось, и я с трудом смог приподняться на локтях, чтобы посмотреть Гермионе в глаза. Тело тряслось, как желе.
Кровь я почувствовал по запаху раньше, чем увидел. Ее голова была чуть откинута, и красная жидкость струями стекала на подушку. Первая мысль, что пришла мне в голову, была из ряда ненормальных: я таки исполнил мечту своей трехмесячной давности и затрахал Гермиону до смерти. Но ее сердце бешено колотилось подо мной.
Вскочив с постели, я бросился в ванную. В панике прошерстил глазами шкафчик над раковиной, уставленный зельями. Вот оно! Нужное. Склянка полная, я им никогда не пользовался. Вернулся в комнату и стер кровь (Мерлиновы яйца, как ее было много!), освобождая дыхательные пути, поднес бутылочку к носу и приподнял Гермионе голову.
- Герм! Герм! – я осторожно хлопал ее по щекам.
Она моргнула. Один раз. Другой. Потом посмотрела на меня такими глазами, будто видит в первый раз в жизни, и… заплакала? Слезы скатывались по лицу непрерывным потоком, стирая остатки крови. Она закрыла рот рукой, пытаясь спрятаться в трясущихся ладонях.
- Герм! – хотел обнять ее, но Гермиона вывернулась. Тогда я крепко схватил ее за плечи: - Что случилось? Тебе больно? Не молчи ты, ради Мерлина!
В ее глазах был… страх? Ужас? Замешательство? Отвращение…
- Мне… я… - залепетала Гермиона. – Я… мне нужно… душ, - наконец, выдохнула она, вырываясь из моих рук.
- Ладно… - с сомнением пробормотал я. – Идем…
Еще три минуты назад все было прекрасно. Мы занимались любовью. Не тем грубым сексом, к которому я привык, а именно любовью, от которой у меня в груди все горело, как не горело ни от одного, даже самого извращенного сексуального приключения. А теперь она плакала и не признавалась, в чем причина. Может, попробовать… нет, это нечестно по отношению к ней. А по отношению ко мне честно молчать?! Все-таки… ладно! Была не была!
Я попытался настроиться на ее волну. Когда одновременно нельзя использовать ни палочку, ни заклинание вслух, Легилименция становилась особо тонкой наукой. Скорей всего, именно поэтому у меня и не вышло. Хотя чаще всего получалось… Просто я сейчас не был настроен на творение магии. Убедить себя в этом оказалось довольно легко.
- Нет! – с запозданием, но резко ответила Гермиона. – То есть… ты понимаешь… то, что случилось… в смысле между нами… я… мне… я должна побыть одна, - она усиленно прятала глаза. – Прости, - добавила , чуть помедлив, и, прикрываясь простыней, быстро проскользнула в ванную.
Звук щелкнувшей задвижки меня слегка удивил. Да мне бы даже Алохомору не пришлось использовать, чтобы открыть дверь, если б я того пожелал! Гермиона вела себя как минимум странно. Заплескалась вода, но шум был… смешанный с чем-то еще. Я бы мог поклясться, что слышал всхлипы, как будто она заперлась в ванной, чтобы поплакать. Но с чего ей плакать? Я хотел покопаться в себе, но внутренний голос молчал.
Прошел уже почти час. За это время я успел привести комнату в порядок: сменил наши окровавленные, пахнущие сексом простыни, собрал одежду и бросил ее на стул. Гермиона наконец соизволила выйти из ванной. Нет, не так. Она сначала выглянула оттуда, словно хотела что-то проверить, потом с ее губ слетел легкий вздох разочарования, и бочком она, плотно обернутая все той же злосчастной простыней, протиснулась в комнату. Глаза были опухшие, красные.
- Герм, - я подошел к ней. Беспокойство гложило меня все больше. Гермиона сразу покраснела и отпрянула. Я оторопел, но потом сделал еще одну попытку: – Герм. - Она дернулась немного назад, но встретила в виде преграды стену. – Что случилось? Я сделал тебе больно?
- Нет, - глухо прошептала она и сглотнула.
Соврала.
- Тогда что? – не сдавался я. Мне казалось, что ответ мне известен, что он лежит на поверхности, но то ли беспокойство мешало до него добраться, то ли я слепо отказывался смотреть правде в глаза.
- Драко… я… - Гермиона снова сглотнула. – Давай поговорим утром, - выпалила она на одном дыхании.
- Объясни сейчас, - вырвалось у меня. Признаться честно, я боялся услышать ответ до дрожи в руках и уже был готов дать ей время до утра, лишь бы оттянуть неизбежное.
- Драко, пожалуйста, - она неуверенно коснулась моей руки пальцами, опять сглотнула (гиппогрифа за яйца, как мне это не нравилось!), потом решительно сомкнула пальцы вокруг запястья, - давай поговорим утром.
- Ладно, - я нахмурил брови. – Пойдем спать.
Я направился к кровати и уже влез на свежие простыни, когда заметил, что Гермиона не последовала за мной. Она еще стояла у двери в ванную, тяжело дыша. Снова нервный глоток. Меня уже начинало это бесить. Сглатывание – признак того, что человек нервничает. Значит, что-то скрывает. Значит, неизбежно врет.
- Герм, идем, - мягко сказал я, протягивая к ней руку.
На этот раз она только сделала глубокий вдох и, не отпуская простыни, медленными шагами подошла к кровати. Но какое у нее было лицо! Как у Дюймовочки перед первой брачной ночью с Жабом! Гермиона скользнула на край кровати и опустилась на подушку.
- Герм, эта простыня не самая чистая, - с деланным отвращением сказал я и ненавязчиво потянул за грязный шелк, обертывающий ее тело.
Она не смотрела на меня, но послушно раскуталась и кинула лоскут рядом с кроватью.
- Здесь холодно, - хриплым голосом сказала она.
Гермиона дрожала, как шпага, случайно покинувшая руку владельца и застрявшая в стене. Я молча взял палочку и бросил в камин привычное «Инсендио», потом накрыл ее одеялом и прижался сзади, пытаясь согреть своим теплом. В моих руках она задрожала сильнее.
- Герм… - тихо позвал я. – Знаешь… когда мы с тобой разговаривали на башне, я не сказал тебе одну очень важную вещь, - было почти слышно, как она задержала дыхание. У меня у самого воздух застыл в легких от того, что я собирался произнести! Я наклонился к Гермионе, поцеловал ее в шею и прошептал на ухо: - Я люблю тебя. Очень.
Это был не просто порыв сердца (хотя и он, мантикору мне на голову, тоже). Таким нехитрым способом я обезопасил себя. После этих слов, о чем бы она не хотела «поговорить утром», наши отношения не закончатся тем крахом, на грани которого они неожиданно оказались час назад.
- Спокойной ночи, - дрожащим голосом сказала она.
- Спокойной ночи, - я уткнулся в шею Гермионы и быстро провалился в сон, отогнав все сомнения.
***
Проснулся я от того, что стало холодно. Уже какое-то количество времени я пытался натянуть на себя одеяло и нашарить рядом уютное и теплое тело Гермионы, чтобы, покрепче обняв ее, забыться сладким сном. Первое не спасло, а второе никак не получалось. Когда я открыл глаза, в комнате было привычно темно. Камин давно погас, и в нем зловеще тлели только несколько угольков. Я потянулся к прикроватному столику и включил лампу. Попутно рука нашла клочок пергамента. Прежде чем развернуть его, глянул на часы. Восемь утра. Куда могла деться Гермиона в такую рань?
«Наверное, пошла стащить чего-нибудь съестного на кухне, чтобы устроить романтический завтрак и разрулить то, что было вчера», - с улыбкой подумал я.
Внутренний голос напряженно молчал. Собственно, я не слышал его с моего с Гермионой разговора на Астрономической башне. Местами мне было даже жаль. Казалось, я потерял верного друга. Ему даже и письма не напишешь…
Письмо! Я вспомнил о пергаменте, который сжимал в руке. Развернул его. Наверху была огромная растекшаяся клякса. За ней несколько строк. Почерк торопливый, размашистый, но, все же успокаивающе знакомый – ее.
