- На корабле и железной дороге можно путешествовать практически везде, - сказала она.
- Бабушка, не забегайте вперёд так уж далеко, сеньор Домингес вовсе не из тех, кого вы уже успели себе вообразить, - объявила я ей, покраснев до ушей.
- Всё же будет куда лучше с этим не тянуть, нежели я буду вынуждена сделать так, чтобы он очутился между двух огней.
- Нет! – воскликнула я, испугавшись не на шутку.
- Я никому не позволю каким бы то ни было образом обижать свою внучку. Мы не можем терять времени. Если у молодого человека нет серьёзных намерений, он должен сейчас же освободить эту деревню от своего присутствия.
- Но бабушка… что за спешка? Мы с ним едва познакомились…
- Ты знаешь, сколько мне лет, Аврора? Так вот, уже семьдесят шесть. Немногие до стольки доживают. До своей смерти, я просто обязана удачно выдать тебя замуж.
- Вы – бессмертны, бабушка.
- Нет же, дочка, это только так кажется, - возразила она.
Уж и не знаю, умышленно ли бабушка обманула Диего Домингеса, либо же, напротив, тот уловил намёк и самостоятельно принял решение. Теперь, когда я могу оценить этот эпизод с определённой стороны и, будучи в спокойном настроении, я чётко понимаю, что молодой человек никогда в меня влюблён и не был. Тот просто чувствовал себя питающим какую-то надежду ввиду моей безусловной любви и вынужден был бесконечно сомневаться насчёт преимуществ подобного союза. Возможно, он меня и желал, потому что мы оба – люди молодые и принадлежали исключительно самим себе. А, быть может, юноша искренне верил, что со временем полюбит меня, и в итоге даже и женится ввиду то ли лени, то ли выгоды, но, скорее всего, что из-за того и другого сразу. Диего считался хорошей партией, впрочем, как и я, на ту пору имевшая в своём распоряжении оставленный моей матерью доход и полагавшая, что когда-нибудь унаследую состояние бабушки. Каковы бы ни были его причины поступить именно так, главное, чтобы молодой человек попросил моей руки и надел на палец кольцо с бриллиантами.
Опасные признаки сложившейся ситуации были очевидны любому зрячему человеку, но только не моей бабушке, ослеплённой опасением оставить меня в одиночестве, и не мне, сошедшей с ума от любви. Здравый смысл сохранял лишь дядя Фредерик, с самого начала утверждавший, что Диего Домингес совершенно не мой мужчина. Так как ему не нравился ни один претендент, кто осмеливался ко мне приближаться последние пару лет, нам только и оставалось, что не обращать внимания на этого человека и справедливо полагать, что причина подобной реакции кроется исключительно в отцовской ревности. «Сдаётся мне, что молодой человек несколько флегматичен», - объяснял он не единожды, на что моя бабушка неизменно парировала, говоря следующее: мол, никакое это не равнодушие, а всего лишь должное уважение, какое и следует иметь идеальному чилийскому дворянину.
Паулина дель Валье, совершая покупки, вошла в настоящий раж. В спешке и суете свёртки нераспаковаными попадали прямо в баулы и только потом, когда, уже находясь в Сантьяго, мы стали вынимать вещи, там оказалось по два экземпляра каждой, и причём половина приобретённого гардероба мне совершенно не подходила. Когда я узнала, что Диего Домингес должен был вернуться в Чили, то мы с ним договорились прибыть обратно на том же самом пароходе. Такой вариант предоставил нам ещё несколько недель, за которые, как мы то утверждали в один голос, мы перезнакомились друг с другом ещё лучше. У Фредерика Вильямса до неузнаваемости вытянулось лицо, и тот попытался было отговорить нас от подобных планов, но в мире не было ещё такой силы, способной противостоять сеньоре, особенно когда ей втемяшится что-либо в голову, которую и так не покидала навязчивая идея выдать замуж собственную внучку.
Я мало что помню о путешествии, большей частью его время прошло в туманных прогулках по палубе, за играми в мяч и картами, а также коктейлями и танцами. И всё подобное вместе, чередуясь, так и длилось вплоть до самого Буэнос-Айреса, где мы и расстались, потому что молодому человеку нужно было непременно купить несколько чистокровных быков и отвезти их на юг по шедшему вдоль Анд маршруту до своего земельного владения. У нас было крайне мало возможностей остаться наедине либо же побеседовать без свидетелей. И, тем не менее, я запомнила самое главное о его на данный момент двадцати трёх прожитых годах и о его семье, но вот насчёт предпочтений, убеждений и амбиций молодого человека практически ничего не удалось выяснить. Бабушка рассказала ему, что мой отец, Матиас Родригес де Санта Круз уже скончался, моя мать же была американкой, которую мы толком и не знали, ведь женщина умерла сразу же после моего рождения, что никак не противоречило правде. Диего никоим образом не выказывал любопытства, стремясь узнать как можно больше; также его не интересовало моё увлечение фотографией, и когда я объявила молодому человеку, что не намерена бросать любимое занятие, он сказал, что в этом нет ни малейшего неудобства. Более того, молодой человек тут же рассказал, что его сестра пишет акварельными красками, а невестка вышивает крестиком. За время продолжительного морского путешествия по водным просторам всем нам так и не удалось по-настоящему перезнакомиться, вместо чего мы оказались вконец сбитыми с толку да и вдобавок основательно запутались в прочной паутине, которой, хотя и с лучшими намерениями, окружила нас моя бабушка.
На океанском лайнере и преимущественно среди пассажиров первого класса мало что можно было сфотографировать, за исключением, пожалуй, дамских нарядов и цветочного убранства столовой. Поэтому я частенько спускалась на нижние палубы, чтобы сделать портреты остальных, в особенности же путешественников самого дешёвого класса, вынужденных тесниться в чреве нашего корабля. Там плыли рабочие и иммигранты, направляющиеся в Америку и желающие попытать счастье в этой стране. Здесь же можно было встретить русских, немцев, итальянцев, евреев и людей, едущих практически без денег, однако ж, с полными надежд сердцами. Мне показалось, что несмотря на неудобства и недостаток средств, все они проводили время куда лучше тех, кто плыл первым классом в обстановке несколько надменной, торжественной и скучной. Среди иммигрантов я заметила ненавязчивые товарищеские отношения – мужчины, как правило, играли в карты и домино, женщины же привычно объединялись группами, делясь между собой житейскими вещами. Их дети из подручных средств сооружали удочки и играли тайком. По вечерам пассажиры выбирались из своих кают, чтобы развлечься, играя на гитаре, аккордеоне, флейте и скрипках и устраивая на этом фоне весёлые празднества с песнями, плясками и пивом. Никто не обращал внимания на моё присутствие, люди не задавали никаких вопросов, и буквально за несколько дней, проведённых в их компании, я стала своей, что и дало возможность фотографировать пассажиров, как только мне заблагорассудится. На корабле я не могла разворачивать свои негативы, однако разбирала материал с особым тщанием, чтобы позже, в Сантьяго, было легче довести дело до конца. Как-то раз отправившись в очередную прогулку по нижней палубе, я, совершенно того не заметив, налетела в упор на человека, которого ожидала там обнаружить самым последним.
- Чингисхан! – воскликнула я, как только увидела мужчину.
- Полагаю, вы меня с кем-то спутали, сеньорита…
- Простите вы меня, доктор Радович, - умоляла я его, чувствуя себя полной идиоткой.
- А мы знакомы? – удивившись, спросил он.
- Вы меня не помните? Я внучка Паулины дель Валье.
- Аврора? Да ну, а я бы вас никогда и не узнал. Как же вы изменились!
Разумеется, изменилась. Полтора года назад он знал меня одетой во всё девчачье, теперь же взору открылась вполне сложившаяся женщина, с висящим на шее фотоаппаратом и надетым на палец обещанным кольцом. С этого путешествия и началась дружба, которая со временем сильно изменит мою жизнь. Доктор Иван Радович, пассажир второго класса, не мог подниматься без приглашения на палубу первого, тогда как у меня была возможность спускаться и его навещать, что я нередко и делала. Молодой человек рассказывал мне о своей работе с той же страстью, с которой я говорила ему о фотографии. Несмотря на то, что он видел, как я активно использую фотоаппарат, я не могла ничего ему показать из сделанного ранее, так как всё оно находилось в глубине баулов. Правда, я обещала это сделать, но лишь по прибытии в Сантьяго. Однако так не произошло, потому что спустя некоторое время мне просто стало стыдно приглашать его по столь незначительному поводу. Это показалось мне проявлением тщеславия, да мне и самой не хотелось отнимать время у человека, занятого спасением человеческих жизней. Узнав о присутствии доктора на борту, моя бабушка тотчас пригласила молодого человека на веранду нашего номера выпить чаю. «Здесь, с вами, я чувствую себя в безопасности даже в открытом море, доктор. Если вдруг в моём животе даст о себе знать очередной грейпфрут, вы тут же придёте и удалите его из меня при помощи кухонного ножа», - шутила бабушка. За время путешествия приглашения выпить чаю повторялись неоднократно, плавно оканчивающиеся игрой в карты. Иван Радович нам рассказывал, что уже завершил свою практику в клинике Хоббса и возвращается в Чили, чтобы работать в больнице.
